В глуши - Лидия Чарская

Где-то далеко-далеко видимое сверкало с высоты холма серебристой поверхностью озеро Исиля-куль, огромное, красивое, окруженное холмами.

Телега плясала и прыгала по широкой проезжей дороге. И мысли Вавочки прыгали также с одного предмета на другой.

Мужик из Александровки пытался было обращаться к ней с вопросами, но она не отвечала ему, притворяясь задремавшей, и он оставил ее в покое. Часто попадались им башкирские телеги с желтолицыми «малайками» на козлах в своих засаленных тюбетейках и халатах, а также и русские крестьяне, ехавшие на станцию.

Проехали березовый пожелтевший по-осеннему лес и снова выехали в поле.

От толчков телеги привыкшая к рессорным экипажам и резиновым шинам Вавочка чувствовала себя очень скверно. Голова болела, в ушах стоял звон, a сердце щемило, щемило, не переставая.

И в тысячный раз вставали перед Вавочкой мучительные картины: смерть отца, ее отчаяние, осторожные намеки знакомых о том, что ей придется теперь служить… О, с каким негодованием отвергла она чье-то предложение принять место кассирши, потом гувернантки. Служить в Петербурге, ей, Вавочке, блестящей Вавочке Рыдловой-Заречной, на которую все дивились, богатству которой завидовали, ей превратиться в жалкую труженицу, работающую за гроши на виду всех прежних ее знакомых и друзей! Нет, нет, ни за что на свете! Она скорее умрет, нежели допустит это!

И вот был найден другой выход. Один старичок сановник, занимавший важный пост в Министерстве Народного Просвещения, приятель покойного Павла Дмитриевича, устроил Вавочке место школьной учительницы в глуши Уфимских степей, в ста верстах от города Уфы, далеко от Петербурга и от столичных знакомых. Но прежде чем поступить на скромное место учительницы и Вавочка охотно приняла его. К счастью, в дорогом пансионе, где воспитывалась Рыдлова-Заречная, был восьмой класс, где преподавалось, как учить детей, то есть устраивались практические занятия с ними, и Вавочка была далеко не профан в этом деле, потому что училась она хорошо из того же самолюбия, чтобы не показаться окружающим менее развитой и всезнающей, нежели ее сверстницы.

Таким образом, девушка во всеоружии своих знаний могла теперь приступить к нелегкому труду.

Глава VI

Новая учительница

На самом краю деревни Александровки, огороженная плетнем, в соседстве с примыкавшим к ней огородом, стояла школа.

Когда спутник Вавочки, громыхая телегой, подъехал к низенькому, покосившемуся крылечку, сердце девушки сначала дрогнуло, потом мгновенно замерло в груди. Широкая грязная улица, вдоль которой с самым непринужденным видом прогуливалась свинья, небольшие избы с двух сторон, мутная запруда и мельница подальше, посреди деревни новенькая, по-видимому только недавно отстроенная церковь, — все это показалось таким чужим и далеким испуганной непривычной новой обстановкой Вавочке.

Мужик-возница привязал лошадь с телегой к плетню, схватил корзину девушки и потащил ее на крыльцо. В эту минуту из сеней выскочил вертлявый старичок с ногой на деревяшке и, ковыляя, поспешил навстречу Вавочке. На нем была старенькая, порыжевшая от времени солдатская куртка, и медный орден рядом с медалью болтался на груди.

— Здравия желаю, барышня! — не то шутливо, не то ласково, приветствовал он Вавочку, вытягиваясь по-военному во фронт и, окинув ее внимательным взором, добавил мягко:

— Ну, давай Бог! Давай Бог! Только штой-то словно нездоровенькая вы, барышня, да и… — он не договорил, скользнул взглядом по траурной шляпке и черному вуалю вновь прибывшей и, казалось, понял все. Лаской зажглись старые глаза Вавилыча, как звали ветерана-сторожа. В первую минуту эта тоненькая, нарядная, несмотря на траур, барышня показалась ему какой-то городской модницей, «фрей», как привык называть такого рода нарядных госпож Вавилыч, и толку от такой «фри» для школы, по мнению Вавилыча, быть не могло. А школу свою Вавилыч любил до безумия. Двадцать пять лет сторожил он эту школу. После Турецкой войны поместили его сюда сторожем, чуть успевшего поправиться после ампутации ноги, раненной под Плевной. Здесь, в этой школе, тихо и мирно протекла жизнь старого солдата. Немало учительниц переменилось в его бытность здесь. Одни повышли замуж, другие бежали от деревенской скуки, а он все жил да поживал в крошечной каморке, пристроенной в сенях школы и носившей громкое название «сторожки».

— Пожалуйте, сюда пожалуйте, барышня-матушка! — говорил он, предупредительно забегая вперед с чемоданом Вавочки в руках, и толкнул какую-то дверцу.

На Вавочку пахнуло затхлым запахом давно не занимаемого помещения. Она переступила порог небольшой комнатки с убогой кроватью в углу, с хромым столом, подпертым чуркой, с единственным стулом у окна. Маленькое оконце выходило в огород, принадлежащий, очевидно, школе, по которому с важным видом разгуливал с двумя пестрыми курами одноглазый, весьма боевого вида петух.

Вавилыч подметил измученное выражение безысходной тоски в глазах новой учительницы и заговорил еще мягче:

— Обживетесь, барышня, попривыкнете, у вас ничего, славу Богу, достатки есть… И курочки, и свинки, и самовар даже от прежней учительши за полтину оставлен… В огородике опять огурчики вам и капустка… Все как у людей, матушка вы моя… Это верно, спервоначалу-то как будто и неловко, а попривыкнете — весело станет… Верно говорю. Дай-кось я вам самоварчик поставлю.

И он заковылял в сени на своей деревянной ноге.

Подавив тяжелый вздох, готовый было вырваться из груди, Вавочка вынула кошелек, расплатилась с возницей, и когда тот ушел, шлепая босыми ногами, снова подошла к окну.

Так вот какова та глушь, где ей суждено схоронить ее молодость, ее лучшие ранние годы! Без людей, без дружеской ласки, без поддержки и любви!..

Она схватилась за голову, машинально опустилась на стул, единственный в комнате, и глухо, судорожно зарыдала. Сердце ее рвалось от горя и тоски. Чужие места, незнакомые люди, чуждая ей убогая обстановка — да разве она вынесет на себе это страшное бремя, взваленное ей на плечи жестокой судьбой?!

— Папа! Папа! Зачем ты умер! Зачем! Зачем! — стонало, рыдало и билось в ее груди.

Ей чудилось, что сердце разорвется в этот миг, что она задохнется сейчас, что умрет сию минуту, и ей казалась теперь более всего желанною — смерть.

— Школьная деревенская учительница! Деревенская учительница! Да разве она знает школу, деревню, детей? Разве знает этих самых крестьян, с которыми ей придется провести всю ее длинную жизнь? Нет, она не знает их! Она просто боится их, она — проводившая зиму в городе, лето в дачном курорте или за границей. Со словом крестьянин ей всегда представлялось что-то донельзя грязное, грубое, с черными ногтями, с бородатым страшным лицом.

И вот теперь… Она уже не рыдала больше, а тихо, тихо, жалобно всхлипывала, уронив голову на стол. Вдруг чье-то осторожное прикосновение к плечу заставило ее вскочить с места… Она подняла кверху залитые слезами глаза… Перед ней стоял калека сторож.

Его морщинистое лицо с длинными, отвислыми сивыми усами, с покрытым щетиной подбородком сочувственно глядело на нее. Красноватые слезливые глазки ласково смотрели в ее затуманенные слезами глаза.

— Барышня-матушка, не плачьте, болезная, тосковать да плакать нехорошо. Глазки испортите, а сердце не облегчите. Верьте мне, старику. Вот чайку попьете — убираться станем, я вам кроватку налажу, сенцом подстилку набью, первый сорт перина будет… Потом на оконце занавесочку, все чин чином, помаленьку… Вот смотришь и хорошо… Еще как заживете-то… Ровно пташечка… Ребята у вас в школе не худые какие, с толком. Верно, поозорничают когда, да с кем греха не бывает — известное дело, дети… Постойте-ка, я вам самоварчик принесу… Готов он у меня, кипит.

— Нет, спасибо, я не хочу чаю, — слабо протестовала Вавочка.

— Как можно без чая?.. И чаю, и похлебать чего горяченького вам устрою. Щец вчерашних у меня малая толика осталась, — засуетился на своей деревяшке старик.

Но и от щец, как и от чая отказалась Вавочка. Она попросила только развязать ей корзину и чемодан. Старик Вавилыч засуетился еще больше, пошел за сеном, набил им оставшийся от прежней учительницы убогий чехол и устроил из него род перины на узкой железной кровати. Потом все-таки подогрел вчерашние щи в крошечной кухоньке и, несмотря на все протесты Вавочки, уговорил-таки «отведать» его стряпни.

И странное дело… Утомившаяся за длинную дорогу и тяжелые впечатления Вавочка поела и щей, и черного ржаного хлеба, несмотря на то, что в городе привыкла к самым изысканным, французской кухни блюдам. Старик Вавилыч с удовольствием заметил, что новая учительница не брезгает его хлебом-солью.

Эта новая учительница своим убитым грустным личиком расположила теперь к себе сердце старика. Глядя на траурную одежду Вавочки, старый ветеран понял, что какое-то тяжелое горе легло камнем на сердце девушки. Но расспрашивать побоялся чуткий старик, зная по опыту своей долгой жизни, что лучше не приступать к ране, которая почти что еще не затянулась.