Любовь выбирает отчаянных - Ольга Маховская

– Он написал! – тыкала своим толстым пальчиком-сарделькой в лист несчастная женщина.

– Кто? – сердечно интересовалась Клава.

– Он! Мужчина, – то ли жаловалась, то ли обижалась Милка.

Можно было подумать, что она получила известие о гибели старого друга, своей первой любви. А оказалось ровно наоборот! Трудно представить потрясение женщины, которой годами никто из мужчин слова доброго не говорил. Милке не просто написал из зоны живой-здоровый мужик, но он написал, что она ему очень понравилась! Да что там, что он в нее влюбился с первого взгляда!

Таких слов женщина иногда ждет всю жизнь. Представить, что это написал человек из шкурных соображений или от отчаяния, тоже по принципу «хоть бы кто», Милкины мозги отказывались. Она так верила, так надеялась, да нет, она точно знала, что когда-нибудь это произойдет! Такова уж сила женского желания. Дефицит мужского внимания доводит бедных женщин до галлюцинаций. Меж тем для женщины опытной и многократно любимой в таком признании нет ничего особенного. Да и вправду, пишут их под копирку лагерные умельцы, чтобы заработать себе на пачку сигарет.

Поэтому Клава среагировала на письмо по-простому:

– Мила, ты меня прости, конечно, но хватит. От меня муж ушел из-за твоих идиотских писем. Я как раз хотела идти к тебе на разговор.

Клава говорила строго, как актрисы из старых военных фильмов.

Милка искренне изумилась: «Как ушел?» А потом, большая и успешная, как мы видим, специалистка в любви, заметила себе в оправдание:

– Если бы любил по-настоящему, не ушел бы!

– Да ну тебя!

Клава достает из бельевого шкафа пачку писем, из-под самого низа, из-под стопки простыней, и сует Милке:

– На! Забери! Пиши ему сама! И Ленчику скажи, что это твоя идея и твой мужик! Слышишь?!

Клава пошла в атаку и требовала от Милки публичных признаний.

Милка стала соображать: случилось что-то неладное, и это серьезно, но перейти на более спокойные обороты уже не могла и снова, как сейчас бы сказали, неудачно припарковалась:

– Бедная, теперь и ты такая же одинокая, как я!

Она суетливо перебрала Клавино богатство – письма, достала фотографию зэка и посмотрела на нее с состраданием, как смотрят на фотографии покойников.

– Я помню, ты говорила, что он похож на твою первую любовь, – Милка пыталась вернуть Клаву в пучину сентиментальных чувств.

Поставила фотографию за стекло серванта, как портрет родного человека. Как будто она у себя дома. Теперь-то они с подругой в равном положении: две одинокие, но ищущие женщины.

– В следующий раз и ты сможешь поехать со мной! – присвистнула Милка с восторгом.

На этих словах в комнату врывается Леня. Да не один! Он тащит за руку молодую симпатичную девушку, совсем юную, и картинно выходит с нею в центр комнаты, как будто собирается танцевать кадриль:

– Вот, – говорит Леня, – стоило мужу на пару часов отлучиться, как тут уже иконы выносят. Новые образа! Другие кумиры, Клара!

Девушку, по иронии судьбы, звали Кларой. Не могу не восхититься находчивостью Лени! Найти в маленьком городе девушку с таким же редким, но чуть не совпадающим именем (Клаву поменять на Клару; вот уж, воистину, «Клара у Клавы украла кораллы!») – это сильно! Иной мужчина и с виду неказист, и положения особого в обществе не занимает, но умеет такое коленце выкинуть, такое произвести впечатленьице, что нечего и мечтать о другом – сдаваться нужно немедленно.

Женщины любят актеров. Чтобы фиглярствовать, тоже смелость нужна и чутье.

Клара, однако, молчала. Ни мимикой, ни жестами себя не выдавала. Она была похожа на взъерошенного воробья. Доверчивая школьница или что-то вроде того. Держалась неуверенно, стеснялась, чуть не плакала.

Леня приглашает ее располагаться:

– Да ты проходи, мы же у себя дома!

Потом хватает из серванта фото, трясет в пространство, куда-то в красный угол, где когда-то на Руси принято было ставить иконы.

– Теперь ты видишь правду! – кричит громко, картинно, как в широкой степи.

Наш человек, он вообще-то безбожник, но в аховой ситуации, когда крест становится не по силам, прямиком апеллирует к высшим инстанциям, демонстрируя свою жертвенность и принадлежность к самым бесспорным ценностям и идеалам.

– Да что это за ребенок, Ленчик?

Не глядя на свою падшую жену, Леня назидательно отчеканил:

– Такие мужчины, как я, на дороге не валяются! Стоило выйти за ворота, как молодая красавица кинулась мне в объятия! И готова пойти за мной на край света.

Он посмотрел в сторону Клары, ища подтверждения. Клара молчала в знак согласия, рассматривая втихомолку большой старый плакат с Михаилом Боярским времен д’Артаньяна, прикрепленный кнопками к двери гостиной. Она не издала ни звука. Держалась как юная партизанка на допросе. Да ее никто и не собирался ни о чем расспрашивать. Кто воспринимает всерьез юных соперниц? На них дунешь – они исчезнут.

Леня, не затягивая сцену, чтобы не испортить уже произведенного впечатления, предупредил:

– В общем, Клава, на сборы у тебя два дня, а потом мы с Кларой вселимся в квартиру и будем жить нормальной человеческой жизнью. На законных моральных основаниях!

На этой высокой ноте он хватает Клару за руку, как ходячую куклу – не иначе, и увлекает за собой в темноту подъезда.

Милка тоже сгребает письма и фото Клавиного ухажера, понимая, что здесь разыгрывается трагедия, и не без ее вины, и панически, задом выдавливается из комнаты, можно сказать, кое-как ретируется с места преступления. А какой смелой и убедительной она была, когда агитировала Клаву спасать пожизненно несчастных мужчин!

Клава остается одна и рыдает, вытирая каждую слезку отдельной салфеточкой. Через пару минут салфетки заканчиваются. Горка скомканной бумаги возвышается рядом. Клава приостановила рыдания – вытирать-то нечем. Тяжело вздохнула, сходила на кухню за мусорным ведром, смахнула салфетки в него, поправила стул, чтобы ровно стоял. Любила порядок. Даже если ей тут больше не жить, пусть все напоминает Ленчику о том, какая все-таки аккуратная и заботливая была у него жена.

Вдруг спохватилась: не нанесен ли ее лицу непоправимый ущерб? Посмотрела на себя в трюмо, внимательно, детально, безучастно провела пальцами по щеке и лбу, но вечерние процедуры по уходу за лицом и телом не отменила. Эта привычка не покидала ее даже в дни депрессий и неприятностей. Когда-то она поклялась себе, что при любых обстоятельствах, что бы ни случилось, будет протирать и увлажнять лицо косметическим молочком, чтобы сохранить самоуважение и достоинство. А это был как раз тот самый случай, который требовал особого мужества и заботы о себе.

Закончив протирать лицо, Клава скорбно легла спать в холодную супружескую постель, на шелковые простыни. Было уютно и жутко, как в открытом дорогом гробу, который может в любой момент захлопнуться.

Взволнованным женщинам, особенно напрасно обиженным, я рекомендую в таких случаях выпить бокал красного сухого вина или пятьдесят граммов коньяку. Тепло изнутри должно, как свеча, напоминать о жизни. Клава выполнила мою рекомендацию и тихо уснула, оставив бокал прямо на полу у кровати. На смену тревоге и усталости пришло приятное забытье.

Поспать ей удалось недолго. Рано утром, почти ночью, в спальню ворвался неугомонный Ленчик. Пока Клава продирала глаза, он уже обратил внимание на пустой бокал и начал трясти им перед лицом пойманной на горячем супруги.

– Она еще и скрытая алкоголичка! – разорялся Ленчик.

Вид у него был неважнецкий, нездоровый. Синяки под глазами, как у старого почечника. Лицо спало. Худоба Ленчику не шла. Так он выглядел старше и глупее. Сытый человек уже потому умнее выглядит, что сытый. Какой же ты умный, если голодный?

Леня нервно позаглядывал в шкафы, под кровать, за штору, как по инструкции из анекдота о внезапно вернувшемся из командировки муже, и триумфально ушел со словами:

– Я забираю свою бритву и зубную щетку! Не хочу, чтобы какой-то уголовник пользовался моим инструментом. Золотые зубы можно чистить и наждаком.

Специально ведь приготовил реплику, подобрал слова, чтобы побольнее ударить, укорить. Взял бы свою щетку тихо и ушел или вообще купил новую. Как будто у него зубы из чистого золота и вся его мужская сила в зубах!

Клава расплакалась, как Зинаида Кириенко в «Тихом Доне». Обидно ей было, как старой актрисе, которая всю свою молодость отдала единственному режиссеру, всегда ему верила и была преданной до конца.

Вот в таких смятенных чувствах и с растерзанной душой она и пришла ко мне снова. К этому времени ее прическа стала скромной, унылой. Никакой краски на лице, и одета в какую-то серую кофту, как с чужого плеча, и юбка черная, скучная. Не женщина, а монашка!

Честно говоря, в серьезность намерений Лени я по-прежнему не верила:

– Самолюбие Лени уязвлено, он мечется, уходить от вас серьезно не хочет, возможно, и сам этого не понимает. Все, что нужно теперь, так это грамотно, настойчиво попросить его остаться, подтвердив, что вы любите только его одного. Прижать, приголубить! – пыталась я впрыснуть в Клаву жизнь.