Стихотворения и поэмы - Даниил Андреев

Писать «Розу Мира» поэт стал, пережив новые мистические озарения, когда ему открылись те иноматериальные миры, которые лишь мельком просверкнули пред ним давней июльской ночью на Неруссе. Эти озарения, бессонные ночи на тюремных нарах, уносившие в трансфизические странствия, напряженная творческая работа, тяжелые переживания о судьбе жены, о которой он долго не имел никаких известий, томившейся в Дубровлаге, привели к тяжелой депрессии и инфаркту.

Уже после смерти Сталина, когда в режиме появились некоторые послабления, он написал поразительное по искренности и бесстрашию заявление на имя Председателя Совмина Г.В. Маленкова: «Мое враждебное отношение к советской системе имело в основе своей отрицание не столько экономической стороны этой системы, сколько политической и культурной. В частности, я не видел в нашей стране подлинных демократических свобод и, увы, моя собственная судьба подтвердила это. Теперь, как и раньше, мое отношение к советской власти зависит от той степени свободы слова, печати, собраний, религиозной деятельности, какую советская власть осуществляет фактически, не в декларациях, а на деле. Не убедившись еще в существовании в нашей стране подлинных, гарантированных демократических свобод, я и сейчас не могу встать на позицию полного и безоговорочного принятия советского строя».

Это заявление стоило ему, по крайней мере, лишнего года, проведенного в тюрьме. Освобождение пришло только благодаря неотступным хлопотам жены ровно через десять лет после ареста. В эти годы хрущевской «оттепели» освобождались из тюрем и лагерей многие сталинские узники. Были освобождены и реабилитированы «за отсутствием состава преступления» и осужденные по делу Даниила Андреева. Правда, вернулись не все. Умерла в лагерной больнице двоюродная сестра, в потьминском инвалидном доме умер брат… Поэт чувствовал и себя виновным в их гибели.

Удивляет количество написанного им в тюрьме: блещущие острым юмором новеллы книги «Новейший Плутарх» и работы по стиховедению, монументальная, полная пророческих страниц «Железная мистерия» и небывалый для русской, и не только русской, литературы поэтический ансамбль «Русские боги», оратории, лирические поэмы и циклы, наконец, объемистый философско-поэтический трактат о тайнах мироустройства и человеческой истории – «Роза Мира». Все это, чудом уцелевшее, вначале существовало лишь в черновиках, вынесенных из Владимирской тюрьмы приехавшей за скудными вещами мужа Аллой Александровной Андреевой, о которой он писал:

      Ты проносишь искусство,Как свечу меж ладоней, во тьме,      И от снежного хрустаШаг твой слышен в гробу и тюрьме.

Те двадцать три месяца, которые Даниил Андреев прожил после освобождения, были месяцами бездомных скитаний и безденежья, тяжелых болезней и упорной работы над спасенными рукописями. Умер он 30 марта 1959 года и был похоронен рядом с матерью и бабушкой на Новодевичьем кладбище.

Даниил Андреев считал: его предназначение – поделиться духовидческим «опытом с другими, приоткрыть картину исторических и метаисторических перспектив, ветвящуюся цепь дилемм, встающих перед нами или долженствующих возникнуть, панораму разноматериальных миров, тесно взаимосвязанных с нами в добре и зле…». Выполняя эту задачу, пишет он далее: «…я стремился и стремлюсь ее выполнять в формах словесного искусства, в художественной прозе и поэзии, но особенности этого искусства не позволяли мне раскрыть всю концепцию с надлежащею полнотой, изложить ее исчерпывающе, четко и общедоступно. Развернуть эту концепцию именно так, дать понять, каким образом в ней, трактующей об иноприродном, в то же время таится ключ и от текущих процессов истории, и от судьбы каждого из нас», – вот в чем замысел «Розы Мира» и пафос его поэзии.

Даниил Андреев называл свой метод познания метаисторическим, то есть выходящим за пределы земной истории. Его модель мироздания позволяет нам увидеть мир в еще малопознанной глубине и цельности истории. Увидеть прежде всего с точки зрения этической, религиозно-нравственной.

При жизни поэт не опубликовал ни строки, храня вынужденный «крест молчания». Через двадцать лет после его смерти, главным образом благодаря вдове, которой поэт пророчил: «ты умрешь, успокоясь, когда буду читаем и чтим», появились первые издания. А теперь вышли собрания сочинений Даниила Андреева, его имя присутствует в энциклопедиях и множестве антологий. Перед читателем явился поэт, открывший необычные поэтические миры, чьи видения волнуют пророческой яркостью и глубиной, своеобразием и подлинностью, захватывают лирической силой.

Борис Романов

Стихотворения и поэмы

Лунные камни

Г. Р.    

* * *

Пламенея над городом белымЧерез стёкла морозного льда,Её лампа вдали голубелаНад судьбою моей, как звезда.

В убелённом метелью простореДремлет дальняя цепь фонарей, —О былое, безгрешное гореЛишь о ней, незабвенной, о ней!

Плавный вальс, и напевы, и пары,А на стуже, за сонным драпри —Облечённые в иней бульвары,Без конца, без конца фонари.

Незабвенной и горькой святынейБудешь ты до конца моих дней,Ты, мерцавший над городом иней,Ты, сверкавшая цепь фонарей.

И казались таинственным даромКаждый угол, урочище, сад,Ветви белые над тротуаром,Нависавшие из-за оград.

И далёко внизу, под балконом,Я едва различал, как во сне,Что идёшь ты под снегом влюблённымНе со мной, – не за мной, – не ко мне.

1929—1933

* * *

Ещё не брезжило. В лесу шуршала осень,Когда, всё зачеркнув, я вышел на крыльцоИ капли тёмные с качающихся сосенМне ночь бездомная плеснула на лицо.

Ты выбежала вслед. Я обернулся. ПламяВсех наших страстных дней язвило дух и жгло,Я взял твою ладонь, я осязал губамиЕё знакомый вкус и сонное тепло.

Я уходил – зачем? В ночь, по размытой глине,По лужам, в бурелом хотел спешить – куда?Ведь солнца ясного, садов и мирных лилийВ бушующей судьбе не будет никогда.

Я вырвался. Я шёл. О плечи бились сучья.Я лоб прижал к стволу; ствол – в ледяной росе…Кем для меня закрыт покой благополучья?Зачем я осужден любить не так, как все?

1936

* * *

Над зыбью стольких лет незыблемо одна,Чьё имя я шептал на городских окрайнах,Ты, юности моей священная луна          Вся в инее, в поверьях, в тайнах.

Я дерзок был и горд: я рвался, уходил,Я пел и странствовал, томимый непокоем,Я возвращался от обманчивых светил          В твои душистые покои.

Опять твоих волос прохладная волнаШептала про ладью, летящую над пеной,Что мимо островов несётся, пленена          Неотвратимою изменой.

Ты обучала вновь меня моей судьбе —Круговращению ночей и дней счастливых,И жизни плавный ритм я постигал в тебе —          Приливы моря и отливы.

Союзу нашему, привольному, как степь,Нет имени ещё на языке народном.Мы не твердили клятв. Нам незнакома цепь,          Нам, одиноким и свободным.

Кто наши судьбы сплёл? когда? в каком краю?Туман предбытия непроницаем взору,Но верность странную хранил я и храню          Несказанному договору.

Неясны до конца для нас ни одномуНи устье, ни исток божественного чувства,И лишь нечаянно блик озаряет тьму          Сквозь узкое окно искусства.

Да изредка в ночи пустынная тоскаРоясь, заискрится в твоем прекрасном взоре, —Печаль старинных царств, под золотом песка          Уснувших в непробудном море.

Тогда смущенье нас и трепет обоймёт,Мы разнимаем взор, молчим, страшась ответа,Как будто невзначай мы приоткрыли вход          В алтарь, где спит ковчег завета.

Одна и та же мысль пронзит обоих нас,И жизнь замедлит шаг – нежнее, чутче, строже,И мы становимся друг другу в этот час          Ещё дороже.

<1923—1933>

Древняя память

* * *

Когда былых миров оранжевые зориЗаронят узкий луч на небеса стиха,Я вижу – где? когда? – на ровном плоскогорьиМоря лилового, как плащ старинный, мха.

Два солнца пристальных сменялось надо мною,И ни одно из них затмиться не могло:Как ласка матери сияло голубое,Ярко-оранжевое – ранило и жгло.

Когда лазурный шар, грустя прощальной славой,Сходил на мягкий шёлк лилового плаща —Пронзительный восход, кровавый, рыжий, ржавый,Я ждал в смятении, молясь и трепеща.

Тот мир угас давно – бесплодный, странный,          голый…Кругом – Земля в цвету, но и в земной глушиНе гаснут до сих пор два древних ореолаНепримиримых солнц на небесах души.

1935