Религиозное. Из сборника «Духовное» - Андрей Романовский-Коломиецинг

Вот более-менее хранимый от жизненных бед, как то на Руси есть тюрьма и сума, хотя иногда арестовывался, один раз даже на 8 дней был задержан и был с неделю в настоящей тюрьме и еще раз был от нее недалеко за польский кордон. Денег могло бы быть достаточно, но так как они мне особенно были не нужны, так интересней жить, обходиться без них, обходя разумно кассы, где платить, что было даже говорю: – Киса! Это же касса, не сразу вспомнив, что это из другой такой же оперы и поправился на Яшу, хотя тут же опять же не выдержал и обозвал его так. За отсутствие сильного материального облегчения – денег, я считал что подбавило с чем-либо другим – удачей, здоровьем, силой мысли, духовного достижения, свободы наконец. Ведь писалось у пророков: «От уз и суда он был взят». Вот почти до 34 дожил, дотянул и немного, судя по всему, осталось. Если 12000 пройдут безрезультатно, то вторую половину зимы есть где дожить и денег хватит не только на еду, но и чтобы купить раз-другой билет на ночь, чтобы меньше быть на вокзалах и проскакивать временные ямы в пути. Последние из неудачных попыток распечатать на компьютере первые три части сборника снова были неудачны – значит ненужны. Половина на дискету была набрана, а остальная в двенадцати файлах, которую собирать и собирать, и невозможно распечатать. Менеджер всего этого коллективного распечатывания взял только 100 р. и мы разошлись. Так же сюда пошло: по гарантии в руки отремонтировать телевизорчик. Может и потерял, но мой путь – самый наибесплатнейший, все равно. Только так в моих условиях и можно продержаться. От Христа-безразличного, возвышенного над всем, как возвышенно его напредставляли узкопонимающие это понятие я далек. Наоборот, я даже так заметил, что и в развлечениях настоящих специалист настолько же больший, как и в остальном. То что я, возможно, имею отношение к такому изобретению как женщина – самое для меня лестное. Скорей бы эта каленая юга прошла, осталось четверть сотни дней… [1] Уже и не страшно все могущее случиться еще со мною. Смерти я давно уже даже не опасаюсь, даже наоборот – в ней возможен выход. Но главный выход в полном жизненном пути. Нужно по возможности брать как можно шире и испробывать чтения, и чувственного стремления, и моления. Но оное должно быть присоединено к опыту прежде нажитому, не отвергнутому. Тогда-то и будет удивительный сплав. Чем он благородней, чем более очищен от шлаков, пусть даже правильного зла, тем знатней и богаче ты. Отвергаться также ничего не надо, это тоже ненужное злое проявление, нужно обходить опасное даже сквозь него умело и бороться со злым перетягиванием от того в противоположную сторону. В разных случаях это самые разные могут быть интересные формы борьбы, приносящие интерес. Как если бы играть в футбол и мучиться, и играть на интерес. Так же состязаться на рапирах или сражатся в настоящем бою, но то уже психосферика, хуже всего мною понимаемая. То чисто женский профиль совершенствования. Хотя каждый должен развивать каждую из своих сторон, и может не развивать их, но тогда и не развивать зло. Смысл жизни все равно сохраниться. В этом тоже путь сохранить детскую восприимчивость. В старшие года она чудо. В своем романе я на то и надеюсь, что сохранив в себе мои юношеские вложения таковой энергетикой будет особенен. Я юношескую первичность давно утратил. Некоторые мои предложения не прочитать и людям со старческим опытом. Стилем речи я и не стараюсь достичь гармонии, ясного изложения народу. Не надо того, пусть стиль врезается в сознание читающего с впечатлением, что написано не в склад и не в лад. Но как в жизни бывает что что-то разорвало и вам прилетело по голове, и пока вы что-то поняли уже улетело, так и написанное, как всегда в моей жизни и во всем (то почерк), никого не оставит равнодушным, хотя бы по важности выдерживаемых версий. В Раю первых людей услаждали вкус плоды сада. Изгнание из Рая – эпохальное, переход человечества на второе: гармонию и интуицию, нужную за пределами Рая. Значит и Рай где-то находился в Африке. Там находят всяких Ондолинов, питавшихся овощами. Изгнание из Рая может быть Аллегорией. Все-таки Всемирный Потоп тогда более подходит под наказание за дисгармонию, а Содом и Гоморра, которых глаза бы не видели – за наказание за видимое – ярким огнем. Все что ни есть, то для чего-нибудь и как-нибудь необходимо. Повторение – мать учения – нужная рутина. Все аллегории в виде символически происходящих событий я подам в записях и не отхожу от того, чтобы повторять одно и примерно тоже в разных видах объяснения, чтобы было понятнее. Сам погрешен в том, что без внимания, как бы для галочки читаю и совершенно не понимаю и не помню что читал. Соответственно этому и жизнь зачастую идет не понять куда, часто меняя полнокровные творческие переходы. Сильные депрессии в последние времена прекратились, я, наверное, научился их бороть, но раньше изредка от времени случались, как-то беспричинно меняя собой творческие или умеренные периоды. Опасные это вещи – депрессии – теряется вкус жизни, мир кажется чуждым и неуверенным. Тогда не спасает ни знания о твоей поставленности, та ощущается нереальной.

Моя жизнь полна символизмов, или может быть она полна обыкновенного российского быдла, чью обрывную сущность я символизирую. Но может быть и действительно едой в Рыльском монастыре попрекнули только меня одного, да на самом сознательном уровне. Отец Сергий – молодой монах – небольшой начальник в этой жизни, заведующий ночлегом послушников в нижнем храме и другие обязанности, с кем у нас был долгий, обстоятельный разговор-спор, когда мне его приходилось еще с таких уровней вытаскивать как то что автомобилестроение это не от Дьявола и потом увидел его взятого едущим в кабине, показавшегося опустившим глаза. Закон все по воле Божьей – значит на него было дано добро свыше. И прочие вещи объяснять, вот то что он указывал руками на алтарную часть храма, так как в рамке и говорил что только к этому и нужно приходить – я объяснял – это он чувственник, он и даже здесь в разговоре о жизненном – плоскости устанавливает, а людям других фигуральных выражений так невозможно при этом быть и все. Многим нужен большой свет – сфера. Кому-то линией, как рычагом и буром проходить и прогибаться. После давнего того разговора с каждым разом в несколько даже месяцев он, увидев меня вечером подошедшим, нападал идти к преподобному, идти выспрашивать самую малость, что можно в храме переночевать. Что там нельзя? И с каждым разом все злее и хуже. Я ночевал только на лавке и с этим проблемы. Надо ему чтобы я ее отремонтировал. Мне завтра же с утра уходить снова по своим делам. Последний раз он окончательно понял в отношении меня – я только жрать и спать – и больше никакой пользы. Что его жгло в полугодовом интервале, что после того разговора я видел его в автомобиле? Или сказал нечто, что в этом мире нельзя говорить – чувственник, он из тех, что и в религии гонят мыслителей словами не мудрствуй, бери все сердцем. Ко всему тому у меня быстро появилось, что грех чувственности (жидкости) такой… с загниванием. Неужели стало жаль двух половников еды общественной столовой, сам которой он даже не прикасается? Впрочем и когда года два назад я с полтора месяца ходил зимой «на луг» по пояс в воде в болотниках дергать с самого дна корни ивняка, то если когда не ходил, то недуховные вопросы: почему тебя не было – задавали только мне, как впрочем и когда у костра с едой споры завязываются обычно только со мной во фронт, и со всеми единодушными между собой тем, что против меня, то конечно только мне кажется. Вот же и матушка Галина, без которой не обходиться ни одна служба, чтобы не было слышно ее чахоточных кашлей, тоже на моей стороне была, все колдуны – говорила, кроме: перечисляла единицы. Всегда как бы случайно не придешь на службу, видишь ее склоненную фигуру истой богомолки, и когда кто бы ни проходила, и как бы, эдак нечаянно, не задевала, а то и пинала за свой колдовской контингент, так матушка Галина – чахотница помимо того, на одном только этом мученичество уже нажила. Но еще больше того в охоте за святым матушка Галина много добыла. Разве что слабая престарелая женщина, но как крокодил, неприметно ныряющий в воду, она изготавливается, как только замечает преподобного старца, и как акула метается сквозь муть толпы и телохранителей, и как анаконда обвивается – за благословением, так что приходиться каждый раз давать и не раз на дню, так что никакие телохранители не выручают и приходиться пойманным затравленно давать, так что со стороны представляется уже опустошением каким-то.

Мое отношение к удовольствиям всегда было самым аскетическим, с самого детства, что тогда получается – прирожденным. Очень не любил примерять, не считая это постыдным, но с ужасом избегая этого сам. В детстве за сладким и игрушками не было погони, все больше игры отклонялись в сторону коллективных действий игр в войну или футбол-хоккей. В юношестве, когда вроде началось отторжение от семьи и ее благ, то сталкиваясь с опустошенным от тебя столом и унесенной кастрюлей (там иногда и прокисшей) приходилось замыкаться. Живя один в Рязани экономил на еде, покупая все подешевле, иногда нападая на удачные варианты, болгарские консервы. Питаться одним и тем же без всякого разнообразия – типичная черта. В дорогах – еда какая придется. В Америке было изобилие, но не было гурманной тяги. Живя после на Руси, питался в основном после долгих нудных приготовлений по пол дня, и лишь бы съедобным было. Часто о еде приходилось намеренно забывать и получалось очень хорошо. То каждый человек должен как «40 пустынных дней» иметь готовность поголодать. И чтобы это было как само собой разумеющееся. Людям чувственным очень нужно как в православии избежать греха чревоугодия, основа многим другим, и насилию в том числе. Мое впечатление от удовольствий – их нужно либо не замечать, либо если почувствовал хоть к чему удовлетворение, стараться более не повторять, как перекос от золотой середины. Удовольствие – это полное прилегание полей организма, которые с болью и упокоеньем будут отлипать потом. Как «сибиряку», у меня самое нетерпеливое отношение к холоду, но не к обычному, а к холоду во сне. Хотя месяцами приходилось спать в холодах под – 400С в неотапливаемых домах. Правда под несколькими укрытиями в самонатопленной атмосфере под одеялами, полностью с головой укрытый. Также трудно встать после сна. Люблю спать много – что в православии грешок, наверное только для чувственников, потому что я с мыслями в дреме собираюсь. Но вставать к нужному времени рано – тяжелейшее для меня испытание. Я как убитый восстаю. Как хорошо, что мне по жизни не было казни быть деловым и рано вставать на работу, в те времена кожзаводские, когда такое было, было для меня мучением. Еще помню в пору максималистской юности еще учась, узнав что один кубинец не спит уже 27 что-ли лет, вот, подумал, дар Божий и это время на благо своего развития использовать. Старался потерять сон, не спал по ночам до упора, пока не кончался. Тогда, наоборот, спал неукрытым с открытой форточкой почему-то.