Другое имя. Септология I-II - Юн Фоссе

сплошь ничто, сплошь тьма, которая временами, на краткий миг, вспышкой пронизывает его, и тогда его наполняет что-то вроде счастья, и он думает, что где-то, наверно, есть пустое ничто, пустой свет, вдруг это возможно? пустой свет, думает он, вдруг и впрямь возможно такое место? во всей его пустоте, во всей его сияющей пустоте? во всем его ничто? и пока Асле думает о таком месте, которого, понятно, нигде нет, он вроде как погружается в сон, но это не сон, а телесное движение, в котором он недвижен, во всей своей дрожи, но хотя он непрерывно дрожит, все такое тяжелое, и где-то в этой огромной тяжести есть невероятно легкий свет, прямо как вера, думает Асле, а я вижу, как он лежит в гостиной, в мастерской или как уж ее там назвать, думаю я, лежит на диване, у окна, выходящего на море, возле дивана стоит журнальный столик, а на нем несколько закрытых альбомов с эскизами и несколько карандашей, все аккуратно, по порядку, это его комната, комната Асле, просто комната, думаю я, и все в ней прибрано, и у одной стены стоит большой холст подрамником наружу, изображением к стене, и я вижу, что вверху подрамника Асле написал черной краской «Сияющая тьма», вот, значит, как называется картина, думаю я и вижу в одном углу рулон холста, а в другом – деревянные рейки для подрамников, а еще вижу Асле, лежащего на диване, вижу, как он дрожит всем телом и думает, что надо бы хлебнуть глоточек, чтобы дрожь унялась, и он садится, сидит на диване и думает, что теперь надо хотя бы покурить, но он так дрожит, что не в силах даже соорудить самокрутку, придется доставать сигарету из пачки на журнальном столике, он вытаскивает сигарету из пачки, сует в рот, потом достает из кармана брюк коробок, чиркает спичкой, кое-как раскуривает сигарету, несколько раз глубоко затягивается и думает, что не стоит вынимать сигарету изо рта, пусть пепел сам падает, но, так или иначе, пора промочить горло, думает Асле и все дрожит, дрожит, но умудряется спрятать спички в карман, наклоняется к пепельнице на журнальном столике и выплевывает туда сигарету, а я еду на север и думаю, что надо было остановиться и заглянуть к Асле, зря я там, в Скутевике, просто проехал мимо его квартиры, но если он вправду хочет, я не смогу помешать ему уйти к морю и войти в море, если ему охота, пусть идет, думаю я, еду на север и вижу, как стою, глядя на картину с двумя пересекающимися полосами, вижу, как иду на кухню в своем старом доме, потому что дом старый и кухня тоже старая, вижу, что все на своих местах и оба стола, рабочий и обеденный, чисто вымыты, вижу, что всюду, как полагается, чистота и порядок, вижу, как иду в ванную, включаю свет, и там тоже полный порядок, раковина чистая, туалет чистый, и я вижу, как становлюсь перед зеркалом, вижу свои поредевшие седые волосы, седую щетину на подбородке, провожу рукой по волосам, снимаю черную резинку, которая стягивает волосы на затылке, и они, длинные, жидкие и седые, падают мне на плечи, на грудь, а я провожу по ним пальцами, закладываю за уши, беру черную резинку и опять собираю на затылке, выхожу в коридор и вижу там свое черное пальто, сколько же лет оно у меня, думаю я, никто не может поставить мне в укор, что я покупаю новую одежду без необходимости, думаю я, вижу на крючке множество шарфов и думаю, что шарфов у меня много, Алес часто дарила мне шарфы на Рождество или на день рождения, потому что я так хотел, она спрашивала, что я хочу в подарок, а я чаще всего говорил, что хочу шарф, вот и получал его, думаю я, иду в большую комнату, то бишь в мастерскую или как уж там ее назвать, она ведь и то и другое, но я называю ее большой комнатой, и вижу коричневую кожаную сумку с длинным ремнем, она висит на крючке над картинами, которые я отложил, которыми не вполне доволен, они стоят между дверью в маленькую комнату и дверью в коридор, и, выходя из дома, я всегда вешаю на плечо коричневую сумку, там у меня альбом для эскизов и карандаш, думаю я и вижу, что сумка лежит на своем месте, на пассажирском сиденье, а я еду на север и с радостью думаю, что скоро приеду домой, в свой милый старый дом на Дюльгье, и вижу себя: я смотрю на круглый стол у окна и на два пустых стула рядом с ним, на спинке одного висит черная бархатная куртка, та, что сейчас на мне, и вон там, на стуле подле лавки, всегда сижу я, а на другом стуле обычно сидела Алес, это был ее стул, думаю я и опять вижу, как стою, глядя на картину с двумя пересекающимися полосами, не по душе мне смотреть на эту картину, но вроде как приходится, думаю я, и по-прежнему еду в потемках на север, и вижу Асле, он сидит на диване, смотрит на что-то и не смотрит, дрожит, трясется, все время дрожит, и одет в точности так, как одет я, в черные брюки и свитер, а на спинке стула у журнального столика висит черная бархатная куртка, точь-в-точь такая, как на мне, та, что обычно висит на стуле возле круглого стола, и волосы у него седые, и, как у меня, стянуты на затылке черной резинкой, и щетина на подбородке седая, как у меня, я сбриваю ее примерно раз в неделю, думаю я и вижу, как Асле сидит на диване и дрожит всем телом, он приподнимает руку, отводит ее немного в сторону, рука тоже дрожит, и он думает, что по той или иной причине ему полегчало, стало получше, а еще думает, что надо бы подкрепиться, но так дрожит, что первым делом должен встать на ноги и хлебнуть глоточек, думает он, сидя на диване, а я думаю, что нельзя оставлять Асле одного в таком состоянии, зря я не заехал к нему на квартиру в Скутевике, я ведь иной раз туда заезжаю, а сейчас он во мне нуждается, думаю я, но многоквартирный дом, где живет Асле, уже далеко позади, да, зря я не заехал, может, развернуться и двинуть обратно? но я так устал, думаю я, еду на север и в потемках различаю у дороги старый, побуревший дом, он, того и гляди, развалится, и я вижу, что несколько кровельных плиток отсутствуют, а ведь здесь, думаю я, когда-то