Иной мир - Яна Дубинянская

Вспомнила! Кабальеро Хуан — вот его имя.

— …кабальеро Хуан.

И вот так же и дальше. Говорить, говорить, говорить! Заставить его поверить в свою ошибку. Как сверкают продолговатые светлые глаза… Глаза наемного убийцы, не знающие жалости.

— Вы не предложите мне руку? Знаете, я с детских лет не могу долго находиться на одном месте. Начинает казаться, что мимо проходит что-то неповторимо-важное…

Какая ледяная рука! Только бы не отдернуть свою, только бы не закричать от ужаса близости этого человека… Это должно получиться, то, что она задумала, непременно должно, только бы выдержать, не сорваться, не покатиться вниз по чудовищной осыпи…

Неужели это она хохочет — дико, неудержимо, как морская птица? От хохота сотрясаются стены, лопаются стекла, прорываются ливнем небеса… Прекратить! Немедленно прекратить это!

Вот. Они пришли.

— Вы любите музыку, кабальеро Хуан? Мне кажется, все должны ее любить… — ее руки тянутся за полированной гитарой, а он рванулся между ней и стеллажами, и сейчас… Нет, он только снял гитару с высокой полки и протянул ей. — Ведь нет ничего прекраснее музыки… Да-ниэль…

Негнущиеся пальцы поддерживают мелодию дрожащим аккордом. Нет, только не это! Другую, про отважного кабальеро и девушку в башне. Кабальеро… Кабальеро Хуан… Изысканно-утонченный овал лица и длинные глаза, вспыхивающие изнутри бриллиантовыми огнями Бесконечно прекрасные глаза заклятого, непримиримого врага. Врага, которого надо убить.

Бернар взбежал вверх по длинной и широкой лестнице. Эта девушка должна быть где-то здесь. Он еще сам не знал, зачем решил поговорить с ней, он действовал, повинуясь какому-то смутному, неосознанному чувству. С каждым шагом это чувство крепло, но не могло принять конкретной формы. Медленно двигаясь вперед, он повернул голову чуть влево — и вдруг увидел ее.

Тонкая, как луч света, девушка стояла, вся подавшись вперед, и узкие туфельки на высоких каблуках создавали иллюзию, будто она висит в воздухе в нескольких миллиметрах от пола. Романтически-изогнутые поля черной шляпы бросали тень на ее лицо, и Бернар не сразу заметил, что эта девушка в маске. В маске! Так странно было видеть это не в безумной пестроте карнавала, а здесь, в таинственной тишине, залитой холодноватым светом.

Они стояли друг против друга, и Бернар вдруг понял, что может простоять так вою жизнь. Он смущенно улыбнулся и, словно в первый раз в жизни размыкая губы, произнес:

— Здравствуйте, мадемуазель.

За черной искристой вуалью он уловил ответную улыбку. Ее необыкновенные распахнутые глаза чудно светились в прорезях маски, и Бернар вспомнил, что уже видел сегодня эту девушку. Нет, там, на первом этаже, он не рассмотрел ее, но он видел ее раньше, на мокром от дождя асфальте, и теперь он узнал то же странноватое влюбленное выражение глаз и ту же красную газовую косынку.

— Добрый вечер, мсье, — ответила она, и звонкий певучий голос отразился от стен и потолка. Вы, вероятно, удивлены, встретив меня здесь. Я сама, удивляюсь странной необычности сегодняшнего вечера. Меньше всего я ожидала встретить здесь вас, кабальеро Хуан.

Она узнала его по одной из ролей. Она узнала его, а сама осталась незнакомкой, прекрасной незнакомкой в непроницаемей маске.

— Да, очень странный вечер, — согласился он.

Девушка шагнула вперед — не шаг, а маленький полет вопреки силе тяжести.

— Вы не предложите мне руку?

ВЫ не предложите мне руку… В жизни женщины так не говорят уже много десятилетий… Он слышал эту фразу от партнерши в кино, но как фальшиво звучала она в их устах — и как она волшебна, произнесенная этим чистым голосом.

Он медленно поднял руку, и ее рука легла сверху — доверчиво-маленькая горячая рука…

— Знаете, я с детских лет не могу долго находиться на одном месте, — заговорила она размеренно, в такт их шагам. — Начинает казаться, что мимо проходит что-то неповторимо-важное…

Она повела главами и вдруг рассмеялась — такой смех в романах называют серебряными колокольчиками. Только ее смех — не серебряные, а золотые колокольчики, и вся она золотая, напоенная солнцем…

У отдела музыкальных инструментов она остановилась и отняла свою руку.

— Вы любите музыку, кабальеро Хуан?

Он улыбнулся этому сказочно-ненастоящему имени и кивнул. Она продолжала:

— Мне кажется, все должны ее любить… Ведь нет ничего прекраснее музыки.

Она царственным жестом тонкой руки показала на гитару, и Бернар стремительно метнулся к стеллажу и преподнес ей инструмент на вытянутых руках, как верный паж — своей королеве.

Ее пальцы пробежали по струнам, а нежный голос пропел чудесную мелодию: «Да-ниэль» — и оборвался.

— Даниэль? — переспросил он. — Это ваше имя — Даниэль?

Но она молчала, глядя мимо него своими чудесными, чуть рассеянными глазами, которые одни заменяли все лицо, скрытое маской, и только гитара тихонько звучала под ее пальцами. А потом она запела — что-то удивительное, волшебное, похожее на старинную балладу, но неизмеримо более трепетное, и Бернар понял, что она сама сложила эту песню…

То, что случилось потом, Бернар не хотел вспоминать. Был надрывный звук сирены, люди в белях халатах и высокий мужчина с надменными холодно-серыми глазами: «Я знал, что рано или поздно это случится. Ее мать уже четыре года находится в психиатрической лечебнице. Моя бедная маленькая Дани…»

Антуан и Бернар сидели за столиком в полутемном кафе. Как водится, после второго стаканчика Антуана потянуло на философию, и на сей раз это была философия счастья.

— Вот я часто думаю: ты в своем кино и я в мастерской. Казалось бы, и говорить не о чем. А я вот думаю: кто из нас счастливее?

Бернар был задумчив, все ниже опускал голову, и казалось, он уже никогда ее не поднимет. Но он поднял ее, встряхнув длинными волосами, и снова опустил одни лишь веки.

— Ты знаешь, Антуан… Я думаю, счастливее всех на свете та девушка… помнишь, в супермаркете? Да-да! Ведь она живет в своем, в ином мире, и этот мир прекрасен…