Приговор приведен в исполнение... - Олег Васильевич Сидельников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако я что-то уж расписался. Жена приглашает ужинать. Из прихожей вплывают в кабинетик ароматные волны картофеля, сваренного на мангалке. Оревуар, господа (товарищи?) потомки!
* * *
День сегодня такой, что просто невозможно не записать пережитого. А начался день обычно. Поднялся, выпил морковного кофе с кусочком подсолнечного жмыха. Прогулялся по улице. Февраль в этом году выдался не холодный, но дождливый, мозглый. То просто дождь, то снег с дождем. Скучная погода. И настроение соответствующее. Как сказал поэт: «И скучно, и грустно, и некому руку подать!..»
Вдруг, словно из-под земли, — небритый солдат с винтовкой на плече. Шинель нараспашку. Сам черт ему не брат. «Кто такой будешь?» — спрашивает.
Отвечаю. Солдат обрадовался. «Тебя мне, голубь недобитый, и надо. Шагай к самому товарищу Финкельштейну. Требует тебя. Вот и адресок твой на бумажке. Давай шагай. Только не вздумай тягу дать. Вмиг из винта шлепну!» — «Это так сам товарищ... как его... Финкельштейн приказал?» — «Нет, — отвечает. — Это я инициативу проявляю. Приказано доставить — живого или мертвого, а доставлю».
Иду и думаю: кто же такой товарищ Финкельштейн? Солдат, хоть и обалдуй порядочный, а вроде мысли мои прочитал. «Ты, — успокаивает меня, — господин хороший, не волнуйся, не волнуйся за свою пустяковую жизнь. С тобой как с человеком хотят потолковать. Понял?»
Ни черта я не понял. Однако иду. Солдат затем объяснил, что товарищ Финкельштейн — заместитель председателя Ташсовета. Ума палата. И вот захотелось ему потолковать о чем-то с недобитой контрой.
Ничего понять не могу. И, честно сознаться, в душе стеснение. Тем временем подошли мы к так называемому Дому свободы, на Садовой. Народу, как в цыганском таборе. Но солдат меня, словно нож сквозь масло, — прямиком к неизвестному мне товарищу Финкельштейну.
Небольшая комната с обшарпанными стенами. Письменный стол, несколько гнутых венских стульев. На подоконнике жестяной закопченный чайник. Рядом, на подоконнике же, вобла на мятой газете. А за столом сидит тот самый товарищ Финкельштейн. От волнения я сразу и не разглядел его. Только и помню, что в защитного цвета гимнастерке, с бородкой.
Вскоре, однако, страх мой растаял. Финкельштейн принял приветливо. Оказался интересным и остроумным собеседником. А глаза у него умные, бесовски умные глаза.
— Здравствуйте, гражданин надворный советник! — приветствовал он.
— Здравствуйте, господин... товарищ Финкельштейн... — я совсем зарапортовался.
Он смеется.
— Вы оговорились, и я оговорился. Поправляю ошибку... Здравствуйте, товарищ бывший надворный советник.
Тут и я улыбнулся. Действительно, как все переменилось. В самом деле, как теперь ко мне обращаться? Тем временем товарищ Финкельштейн перешел к делу.
— Простите, что пришлось за вами красногвардейца послать. Печальная необходимость. Если просто позвать, запиской, что ли, иные и не приходят вовсе, даже в бега пускаются. Опасаются. Третьего дня хотел поговорить с одним штабс-капитаном насчет работы. Он: «Да, да-с, всенепременно-с!», а сам тут же исчез в неизвестном направлении. Так что не взыщите.
— Не извольте беспокоиться.
— Ну и прекрасно. У меня к вам деловой разговор. Насчет бандитизма.
Сердце мое чуть не выпрыгнуло из груди. Этого еще не хватало. Говорю, заикаясь:
— Не понимаю... Вы меня с кем-то путаете...
— Нет, не путаю, — улыбается Финкельштейн. — Разгул бандитизма в Ташкенте. Вы не находите?
— Положа руку на сердце — страшное что-то творится. Но при чем тут я?..
— А мы, знаете ли, с вашим досье ознакомились. Вы же выпускник Александровской академии. Знаток уголовного права, уголовного процесса, криминалистики. И хоть вы бывший надворный советник, что соответствует чину подполковника, но все же при царском режиме вам приходилось не сладко. В чинах продвигались трудно, здесь, в Туркестане, по существу в ссылке пребывали, не так ли?
Что я мог ответить? Поддакнуть?.. Как-то нехорошо получится, подумает, что я угодничаю, примазываюсь к пострадавшим от царского произвола!.. Неопределенно пожал плечами.
— Вот-вот, и я говорю, — улыбнулся Финкельштейн.
Умен, ничего не скажешь. И глаза у него хорошие. Нет, не бесовской ум в них светится. Добрые умные глаза.
— Народ о вас хорошо отзывается. Особенно местные жители... Да вы не смущайтесь. Добрые дела — это добрые дела. Спасибо вам, Александр Александрович, за спасенных вами людей. Такое не забывается.
Я совсем растерялся. Все знает!.. И о моих кассационных жалобах в защиту невинных людей, приговоренных к смерти... И вот даже по имени-отчеству назвал!
— Предлагаем вам работу, Александр Александрович, — продолжал Финкельштейн. — Мы, знаете ли, не так давно уголовный розыск создали. А специалистов-криминалистов, к сожалению, у нас раз, два и обчелся. Есть среди работников угрозыска люди вообще неподготовленные, даже с грамотой не в ладах. Всякие есть. Это все люди честные, сердцем преданные новой власти. Но дела не знают. Такие вот дела!.. А вы, Алексансаныч, знаете дело. Вот мы и обращаемся к вам: помогите народной власти навести в городе порядок.
Странное чувство охватило душу мою. Сердце радостно бьется: приметили меня, помощи просят. Да и как не помочь?.. Ведь жуткий в городе бандитизм!.. И обращение товарищеское... «Алексансаныч»!.. И тревога на душе. Как узнает о моем «ренегатстве» генерал-от-фисгармонии!.. Другие знакомые. Ведь отвернутся. Не то что руки не подадут... А впрочем...
Финкельштейн приметил мое смятение. Но виду не подал. Сказал:
— Я вас прошу, Алексансаныч, с ходу не решайте. Дело серьезное. С женой посоветуйтесь, с уважаемой Натальей Ивановной. Она женщина рассудительная!.. Эге!.. Чему изумлены?.. Мы любому-каждому работу в уголовном розыске не предложим. Познакомились прежде. Человек вы честный, любящий отечество. А то, что бывший офицер...
Тут меня словно бес попутал. И откуда отвага взялась? Перебил высокое начальство.
— А что — офицер?.. Вы думаете, что все русские офицеры только тем и занимались, что «зубы чистили» солдатам?.. Сколько офицеров Российской армии во время польского восстания восемьсот шестьдесят третьего года, отказавшись стрелять в инсургентов, были казнены!.. А подполковник Шелгунов, проведший в ссылке почти два десятка лет!.. А... да, черт возьми!.. Великий Лермонтов ведь был поручиком Тенгинского полка!..
Финкельштейн расхохотался.
— Славный темперамент. И главное — кругом правы. Но зачем же углубляться в дебри истории? Новой власти служат многие офицеры. Служат честно, не за страх, а за совесть. Например, Александр Павлович Востросаблин.
— Генерал Востросаблин?
— Да, генерал. Бывший, разумеется. Так-то вот, уважаемый Алексансаныч... А сейчас, прошу, не взыщите, дела подпирают. Честно
