Поражение Федры - Лора Шепперсон

Так текли дни за днями: в приятном солнцепочитании, увиливании от уроков и тяжелом свинцовом запахе красок. Боги благословили нас, и я была им верна. Мама пыталась умерить мой пыл, предостерегала, что придет тот день, когда я выйду замуж и моя царская жизнь будет скована множеством условностей. Но я не особенно верила в это. Я верила в то, что дни беспечности будут длиться вечно и мы с Ариадной продолжим жить за завесой, скрывающей от нас подлинные мерзости мира. И, возможно, так бы оно и было, если бы не прибыла дань: девушки и юноши из Афин, а вместе с ними, конечно же, и Тесей, худшее из чудовищ.

Ксентиппа

Мы были данью, трибутами – четырнадцать юношей (если у кого-то повернется язык назвать Тесея юным) и четырнадцать девушек, собравшихся в главном зале Критского дворца – Кносского, как его именуют. Я не видела зала прекраснее этого. Высокие потолки поддерживали величественные колонны, столь широкие, что и руками не обхватить. Стены украшали рисунки – мне позже объяснили, что зовутся они фресками, – с изображением сцен из легенд о богах. Я выросла на легендах о том, что Зевс победил титанов, что боги являлись особенным женщинам и создавали полубогов – правящих нами царей, но прониклась ими только в эту минуту, увидев божеств на фоне небесно-голубых, густо-зеленых, ярко-золотых, кроваво-красных и пурпурно-винных оттенков росписи. Центральное место занимала фреска с картиной основания Крита: Зевс, посещающий в обличье белого быка Европу – мать царя Миноса, которого мы ждали в этом роскошном зале. Бык на рисунке был втрое больше меня и по меньшей мере в два раза крупнее изображенной там же стройной женщины. Я никогда раньше не размышляла об этом, заботясь о быке и телках отца, но сейчас вдруг подумала, глядя на фреску: может, это вовсе и не благодать – быть посещенной богом?

На глаза упала прядь волос, и я смахнула ее со лба. Над нами на приподнятом помосте возвышалась троица: царица и две принцессы. Царица и старшая принцесса оправдывали слухи. Высокие, намного выше меня и любого из прибывших со мной юношей, кроме Тесея. С густыми блестящими волосами, заплетенными в причудливые косы. Принцессу зовут Прекрасноволосой Ариадной. Карие глаза матери и дочери сияют, зубы белеют, точно мрамор. Когда они вошли, все юноши вокруг меня приосанились.

Младшая же принцесса, Федра… В Афинах о ней почти не говорят. Ее тоже причисляют к красавицам, но именно так, обезличенно: «Красивые женщины Крита» – и ни слова именно о ней.

Рассматривая ее, я была вынуждена признать: пусть она и уступает красотой сестре, но в ней что-то есть. Выделяющая ее черта. Светлые волосы, какие не часто увидишь у афинян, и ярко-синие глаза. Уголки губ подрагивают, словно она молча смеется над известной только ей шуткой. Так что же выделяет ее? Я бы сказала – невинность.

Мои родители безумно обрадовались, узнав, что я избрана представлять Афины. Одна из семерых детей в семье, хуже того – девчонка. Наше хозяйство не прокормило бы нас. Меня бы или вынудили выйти замуж за земледельца, или, что вероятнее, отослали во дворец служанкой. А все знают, какую именно работу приходится выполнять во дворце юным служанкам и в какой именно позе.

На Крите афинским трибутам дают пищу, кров и работу – настоящую работу. Мы наслышаны о том, насколько Критский дворец лучше, роскошнее нашего. И теперь я вижу это своими глазами. Когда мы прибыли сюда, уставшие и помятые, нас проводили в комнату с резервуаром для воды и велели умыться. Мы переглядывались, ни один не желал быть первым, кто осквернит мраморную чашу. После повторного приказа стражников я опустилась на колени и стала отмывать лицо. Грязная жидкость закружилась передо мной, раздался звук хлестнувшей волны, и муть сменилась чистой водой. Я оторопело плюхнулась на попу, и стражники неприятно засмеялись. У одного из них даже был афинский акцент. Он немного походил на моего друга и соседа Тритоса. Я попыталась вспомнить, был ли у Тритоса родной или двоюродный брат, которого отправили на Крит в предыдущие призывы. Подумать только: подняться от афинского трибута до критского дворцового стражника! В сравнении с нищими, жалкими Афинами Крит – остров возможностей.

Вот только Тесей, явившийся из ниоткуда принц, накануне отплытия на Крит выступил перед толпой с убедительной речью: «Почему афиняне должны отправлять на Крит свою лучшую молодежь? Только потому, что сына царя Миноса, Андрогея, убили годы назад какие-то разбойники во время путешествия по Афинам?». Да меня тогда еще и в помине не было. Какое мне дело до его сына? Наши мысли сосредоточены лишь на положении, которое мы займем после испытания. Но что же само испытание?

Чтобы удостоиться чести служить при критском дворе, мы должны провести ночь в лабиринте под Кносским дворцом, построенным злым гением Дедалом. Потеряемся в нем – и, скорее всего, умрем. Критяне говорят, что в лабиринте давно уже никто не погибал, но ведь это может быть ложь. Да и сами критяне не отрицают того, что в его сердцевине обитает чудовище.

Тесей, наш новый принц, о существовании которого в Афинах никто и не подозревал до его появления во дворце с мечом Эгея и сыном-подростком за спиной, вызвался отплыть на Крит трибутом. Он решил убить чудовище и покончить с тем, чтобы афинских юношей и девушек приносили в жертву. По этому поводу тоже ворчали, особенно представители старшего поколения. Как я уже сказала, мое избрание трибутом родители воспринимали как высокую честь. И вот этот принц Тесей, мужчина лет на двадцать старше любого трибута, занял место юного афинянина, у которого в обнищавшем царстве, что унаследует Тесей, нет нормального будущего. Наверное, мы отнеслись бы к происходящему с большим пониманием, если бы трибутом вызвался сын Тесея, но того интересовала лишь верховая езда. Во время избрания трибутов он гарцевал, словно представляя себя на лошади, и вскочил на коня чуть ли не до того, как его отец завершил свою речь.

Царь Эгей благословил Тесея, на миг сжав ткань его туники в руке, будто боясь потерять только что обретенного сына. И на корабль, покидающий Афины, мы поднимались уже с совершенно иной целью. В прошлые годы я радовалась за отплывавших на Крит трибутов и бросала им вслед цветы. В этот раз собравшиеся на причале, отрешенно потаращившись друг на друга, вяло крикнули «удачи» и «надеемся скоро увидеться» и разошлись раньше, чем мы подняли якорь.

Я продолжала наблюдать за принцессами. В кои-то веки я наконец отмылась, но их чистота ослепляла. Лица девушек сияли, мое же покрывал загар, который не смыть никакой водой. Я перевела взгляд на стражников. Они не проявляли неприязни, но копий не опускали.

Однако если один из них афинянин, то он спускался в лабиринт, встречался с чудовищем и выжил.

Чудовище определяет всю суть происходящего. Если оно реальное, смертоносное, самое настоящее чудище, как Сцилла или Харибда, жаждущие нас погубить, то критяне жестоки и вину их не загладят никакие возможные заработки и должности. Если один из нас сегодня может расстаться с жизнью, то Тесей прав. Тогда лучше было остаться в Афинах, потерять невинность, но сохранить жизнь. Хотя при афинском дворе тоже можно лишиться и того и другого.

Я повернулась к Тесею и осознала, что смотрю на него не одна. На него же устремила взор старшая принцесса, Ариадна. Она словно видела в зале его одного. Пытаясь привлечь внимание Тесея, поймать его взгляд, она мотнула головой, так что ее каштановые косы гипнотически взметнулись и опали.

Критяне зашевелились, расправили плечи, и мы, афиняне, придвинулись друг к дружке, зажав Тесея в середине нашего пестрого круга. Мелькнула мысль: «Идет кто-то важный». И точно, мгновением позже в зал вошел царь. Прощавшийся с нами на причале афинский царь Эгей напоминал старую шаркающую развалину. Куда ему тягаться с критским царем. Несмотря на возраст – за шестьдесят, – Минос был высок и крепок, с золотыми, как у младшей дочери, волосами и рельефными мышцами. В руках он держал