Робеспьер - Ромен Роллан

Карно. Пустые слова! В чем оно, счастье? Кто знает?

Сен-Жюст. Да, счастье — идея новая для Европы. Наша задача — исторгнуть из земли это пламя.

Билло. Каким путем?

Сен-Жюст. Путем экспроприации угнетателей. Раздайте беднякам имущество тех, кто угрожает Свободе. Я требую ввести в действие Вантозские декреты. Вам не удастся положить их под сукно. Обездоленные — это великая сила земли, они — ее хозяева, за ними слово.

Карно. Они не хозяева. Не надо нам хозяев. Ни тех, ни других. Мы правим страной на благо всех граждан без различия.

Сен-Жюст. Вы правите на благо тех, кто богат.

Карно. Для того чтобы править, нужны деньги. Мне необходимы деньги на войско, на порох, на боевые припасы, на провиант. Если ты изгонишь из Франции богачей, кто даст мне денег? Уж не твои ли оборванцы?

Сен-Жюст. Они дают тебе свою кровь — это их единственное достояние. Уделите им долю в общественном богатстве, во владении землей. Приобщите их к Революции. Тогда никакие силы не смогут пошатнуть Республику. Какое безрассудство! Для того ли Революция отняла привилегии у знати, чтобы даровать привилегии богатым? Камбон потворствует богачам. За последние четыре года одни только богачи извлекают выгоду из жертв, которые приносит Нация. Новая аристократия торгашей, более хищная, чем прежняя аристократия, дворянская, присваивает все наличное сырье, прибирает к рукам торговлю и промышленность, расхищает богатства земли и сокровища ее недр, хлеб, леса и виноградники. И все это под нелепым предлогом свободы торговли. А вы, вы позволяете им грабить, вы берете под покровительство злейших врагов и приносите им в жертву народ, нашего единственного друга!

Баррер. Берегись! Ты проповедуешь идеи бешеных, мятежников, которых мы разгромили с согласия и одобрения Робеспьера.

Билло. Мы громили их, но не их идеи! Сен-Жюст, я разделяю твои взгляды! Мы боролись лишь против преступного применения этих идей, против честолюбия бешеных, кто бы они ни были, предатели или одураченные простаки, против тех, кто угрожал самим устоям Республики. И поверь, мне это было нелегко!

Баррер. Опасность грозит слева, опасность грозит справа, прямой путь пролегает по узкой тропе.

Сен-Жюст. Зато она ведет к Революции. Революция еще не завершена.

Карно. Но ведь мы совершили ее дважды. Революцию четырнадцатого июля и Революцию десятого августа.

Сен-Жюст. Только третья идет в счет. Когда же мы ее начнем?

Входит Робеспьер.

Робеспьер. Мы начнем ее, когда настанет время. Время еще не настало.

Сен-Жюст. А когда оно наступит, Максимилиан?

Робеспьер. Когда народ поймет, в чем состоит его долг.

Сен-Жюст. А буржуазия поняла, в чем ее долг?

Робеспьер. Я не жду, что враги без принуждения, по доброй воле, станут уважать закон. Ваше дело их принудить. Но наши друзья из народа должны подавать пример справедливости. Они этого не делают. Мы силимся обеспечить народу максимум заработка. Это требование не соблюдается. Демагогические надбавки развратили народ. Люди требуют еще более высокой оплаты. Они забывают, в каком трудном положении находится отчизна, вынужденная отражать нашествие неприятеля. Более того, они пользуются нашими затруднениями. Они скорее готовы отказаться от работы, чем согласиться с установленной платой. Пекари, грузчики в порту, сельские рабочие, оружейники бросают работу и предъявляют все новые требования, нанося этим ущерб государству. Предатели! Пора их заставить одуматься. А если будут упорствовать, — предать их суду Революционного трибунала.

Билло. А ты не находишь, что у нас и так достаточно врагов? Вряд ли разумно превращать во врагов наших друзей. А народ ведь, несмотря ни на что, наш единственный друг, как сказал Сен-Жюст.

Робеспьер. Мне ли не знать этого? К чему говорить о своих страданиях? Не я ли связал свою судьбу с судьбой народа? Не в нем ли я находил утешение, когда меня жестоко преследовали, не черпал ли я новые силы в постоянном общении с ним? Но теперь надо иметь мужество признаться: народ отдаляется от нас, он разочарован, он безучастен к нашей борьбе, можно подумать, что он затаил на нас злобу.

Билло. Он не может простить нам казнь своего любимца Эбера.

Робеспьер. Эбера мало было казнить! Он развратил наш народ. Мы не в том должны раскаиваться, что уничтожили Эбера, а в том, что нанесли удар слишком поздно: яд демагогии уже успел проникнуть в душу народа. А теперь нелегко искоренить отраву. И, однако, необходимо произвести эту мучительную и опасную операцию. Мы были бы не друзья, а враги народу, если бы не карали беспощадно всякое нарушение долга перед родиной. Не думаю, чтобы Сен-Жюст проповедовал слабость и близорукое попустительство, когда речь идет о тех, кого он с полным правом назвал «нашим единственным другом».

Сен-Жюст. Я не говорил, что мы можем позволить нашим друзьям поддаваться безрассудной анархии и тем губить наше общее дело. Они не понимают, что это и их кровное дело. Надо иметь смелость спасать людей наперекор им самим. Чтобы восстановить дисциплину, я сам возил гильотину по фронтам действующей армии. Если мы хотим победы, надо всю Францию превратить в военный лагерь.

Билло. А завтра страна окажется в руках военной диктатуры? Ну нет! Когда у нас двенадцать армий стоят под ружьем, нужно искоренять не только измену и анархию: самая грозная опасность — честолюбие полководца, возглавляющего эти армии. Вот зло, которое сгубило все республики! Марий не лучше Суллы. Пока я жив, диктатору не бывать!

Робеспьер. Разве мы говорим о диктаторе? Мы признаем только диктатуру добродетели и никакую иную. Нас губит испорченность нравов, продажность. Она проникла в недра Республики, она просочилась в глубь, до самых корней. Признаемся же в этом! Вспомните, чем вдохновлялся у нас революционный порыв: разве не чудовищным призывом «обогащайтесь», призывом буржуазии, которая разграбила имущество дворян и духовенства? Мало того, что роскошь, взращенная на нищете народной, являла собой ужасное зрелище. Те самые, кому было поручено бороться с развратителями и развращенными, все эти проконсулы в провинции, вроде вашего Фуше, которые хвалились, что несут беднякам «подлинную революцию», они-то и развратили народ. Ведь это они яростно ополчились на нравственные устои, на благодетельную веру в божество и в бессмертие души.

Билло. Не верю я этому. Уж не прикажешь ли служить мессу?

В кресле на колесах ввозят Кутона.

Кутон (насмешливо). А ведь тебе случалось служить мессу, гражданин Билло. Ты же был священником. (Обращаясь к тому, кто катит кресло.) Эй, Катон, осторожнее. Ты так меня толкаешь, словно хочешь прошибить стену тараном.,

Баррер (шутливо). Ему мерещится, будто он все еще берет приступом Лион.

Билло. Ты попрекаешь меня, Кутон, поповской рясой. Я давно ее скинул, а вот Робеспьеру не так-то легко вытряхнуть из себя свою поповскую душу.

Робеспьер (пожимая плечами). Я не терплю попов, мне не нужна церковная религия. Но я утверждаю, что атеизм — это роскошь, доступная лишь аристократам. Бедняки, честные люди, те, кому приходится вести повседневную жестокую борьбу, мучительную и тщетную борьбу с человеческой злобой и нищетой, ищут опоры в мысли о провидении, которое охраняет угнетенную невинность и карает торжествующее преступление. Мы должны укреплять в них эту надежду, — ведь она помогает им жить, как в свое время помогала жить и мне (я не стыжусь в том признаться). Все, что целительно, все, что дает народу силу жить, — это и есть истина. Горе тому, кто убивает веру в сердце народа!

Билло. Если сердце народа настолько слабо, что возлагает заботу о справедливости на какого-то идола, то наша обязанность перековать ему сердце. Мы научим его понимать, что народ, сам народ должен установить справедливость на всей земле. Революция — вот наше божество.

Робеспьер. Если Революция берется заменить собой божество, пускай она выполнит его предназначение, пусть установит царство добродетели! Пускай беспощадно пресекает беззакония проконсулов, которые, под предлогом защиты Революции, позорят ее грабежами, распутством и жестокостью.

Баррер. Мы уже отозвали с постов Тальена, Барраса, Матьё Реньо, Фрерона, Фуше, Карье... Довольно с тебя?

Робеспьер. Надо привлечь их к суду.

Баррер. И привлечем.

Робеспьер. Не верю. Вы не дадите огласки делу.

Баррер. Пойми, Робеспьер, не в наших интересах озлоблять этих деятельных людей; пусть они даже и виновны в превышении власти, зато честно послужили Республике в годину опасности. Для чего разглашать во всеуслышанье те прискорбные злоупотребления, которые, быть может, явились залогом их побед? Нечего поминать грехи прошлого. В делах общественных в счет идет лишь настоящее.