Читающая кружево - Брюнония Барри

Я перехожу улицу, открываю калитку во двор Евы и чувствую аромат пионов. Там сотни кустов, которые отмирают каждую зиму. Ева прекрасно ухаживала за садом.

Она оставляла ключ прямо в цветке, когда ожидала моего приезда. Или в раскрытой лилии, если пионы уже отцветали. А я и забыла об этом. Но сейчас здесь слишком много цветов. Я бы в жизни не нашла ключ — и, разумеется, Ева не оставляла его, потому что не ждала меня в гости.

Кирпичный дом гораздо больше, чем я помню. Он кажется внушительнее и старше. Огромные каминные трубы с наветренной стороны. На задах, подальше от людной площади, — лодочный сарай, соединенный с домом крытой верандой. Сарай пострадал от непогоды и небрежения сильнее, чем дом, и будто прислонился к веранде, которая от тяжести просела. Но окна, с волнистыми старинными стеклами, по-прежнему блестят. На них нет белого налета морской соли, а значит, Ева недавно их вымыла — она моет все стекла, до каких только может дотянуться (хоть ей и восемьдесят пять). Например, в апреле, когда затевает весеннюю уборку. Окна на нижнем этаже она протирает с обеих сторон, а на верхних — только изнутри. Снаружи они остаются мутными и покрытыми солью: Ева бережлива, как настоящий янки, и отказывается платить посторонним за работу, которую, по ее мнению, она способна выполнить сама. Когда мы с Бизером жили здесь, то предлагали вымыть окна, но у Евы не было стремянки, и она в любом случае не позволила бы нам лазить наверх. Поэтому мы с братом привыкли к искаженной картине за окнами. Если хотелось четкой картинки, мы смотрели в окно на первом этаже или карабкались на смотровую площадку.

Безупречная линия окон сверкает, когда я поднимаюсь на крыльцо веранды. Замечаю свое отражение в волнистом стекле — и оно меня удивляет. В семнадцать я уехала отсюда и пятнадцать лет провела вдали от дома. Подростком я узнавала себя в стекле, но женщина, которая отражается там теперь, мне незнакома.

Часы работы кафе написаны на входной двери. К одной из филенок прислонена табличка «ИЗВИНИТЕ, МЫ ЗАКРЫТЫ».

Молоденькая девушка видит, как я подхожу к дому.

— Там никого нет, — говорит она, решив, что скорее всего я одна из ведьм. — Я уже проверяла.

Я киваю и спускаюсь с крыльца. Когда девушка уходит, я огибаю дом, понимая, что придется влезть тайком. Не хочу, чтобы меня заметили.

В детстве мы с сестрой Линдли могли забраться в любой дом. Я была настоящим специалистом по взлому замков. Мы частенько проникали в чужие дома, просто чтобы посидеть там — совсем как сказочная Златовласка, которая пробовала чужую кашу и лежала на чужих кроватях. По большей части мы забирались в летние домики. Однажды залезли в какой-то дом и прибрались там. На такое способны только девочки. Разбойницы с инстинктом домохозяйки.

Я обхожу сарай, направляясь к малозаметной двери, наполовину скрытой зарослями. В ней есть маленькое отверстие — треснутый стеклянный глазок. Как только окажусь в сарае, попасть в дом будет сущим пустяком. Я беру камень и заворачиваю его в рукав рубашки. Легкий удар — и стекло разбито. Осторожно вынимаю осколки, просовываю руку через дыру и поднимаю засов — это единственное, что удерживает дверь на месте. То ли замок проржавел, то ли я стала неловкой, но дверь, открывшись, внезапно проседает. Она тянет мою руку вниз, край окошка врезается в тело под рубашкой, идет кровь. Я смотрю, как собирается лужица. Ничего страшного, крови не много… Во всяком случае, я и не такое видела.

— Всего лишь царапина, старина! — говорю я вслух, изображая Джимми Кэгни.

А потом, точно услышав меня, вдруг подъезжает патрульная машина. Что еще занятнее, из нее вылезает отец моего первого парня Джека и идет к дому. Очень странно, потому что отец Джека не полицейский, а рыбак. Я абсолютно уверена, что это сон, но не хочу плыть по течению. Я смотрю на отца Джека. На его лице одновременно тревога и радость, он выглядит куда более странно, нежели любой человек, которого я когда-либо видела во сне.

— Нужно было позвонить в участок, — говорит он. — У нас есть ключ.

Это голос не отца Джека, а его младшего брата, которого я наконец узнаю.

— Привет, Джей-Джей, — отвечаю я.

Бизер действительно говорил мне, что Джей-Джей — коп.

Он обнимает меня.

— Немало воды утекло, — говорит он.

Вероятно, он заметил, как я скверно выгляжу, и перебирает в голове разнообразные варианты, почему это могло случиться. Я борюсь с желанием признаться, что мне недавно вырезали матку и что я бы истекла кровью, если бы не срочная операция. Здешние полицейские не боятся крови так, как их лос-анджелесские коллеги.

— Всего лишь царапина, старина, — отвечаю я слишком громко.

Он ведет меня в дом и заставляет сесть за кухонный стол. Рука у меня обнажена, и я прижимаю к предплечью бумажное полотенце.

— Нужно наложить швы, — говорит Джей-Джей.

— Все в порядке.

— По крайней мере смазать неоспорином. Ну или той травяной гадостью, которую продает Ева.

— Джей-Джей, я в порядке, — довольно резко повторяю я.

Долгое молчание.

— Мои соболезнования, — наконец говорит он. — Не могу сказать тебе ничего нового…

— Я, к сожалению, тоже.

— Болезнь Альцгеймера — это все вранье… Я видел Еву за неделю до исчезновения. Она соображала не хуже нас с тобой. — Он ненадолго задумывается. — Поговори с Рафферти.

— С кем?

— С детективом Рафферти. Он расследует это дело.

Джей-Джей обводит взглядом комнату и будто намеревается что-то сказать, но потом передумывает.

— Что?

— Ничего… Я скажу Рафферти, что ты приехала. Он захочет поговорить. Правда, сегодня он в суде. В дорожном. Ради Бога, не езди с ним в машине. Он водит хуже всех на свете.

— Ладно, — отвечаю я.

Интересно, отчего Джей-Джей полагает, что езда с Рафферти входит в мои планы. Мы неловко стоим на кухне и не знаем, как развить эту тему.

— А ты хорошо выглядишь, — говорит он. — Для старухи тридцати лет.

— Тридцати двух.

— Для тридцати двух ты выглядишь просто отлично. — Джей-Джей смеется.

Я захожу в комнаты лишь после его ухода. Открыв дверь, сразу понимаю, что все страшно ошиблись.

Ева здесь, в доме. Я чувствую. Ее присутствие настолько ощутимо, что я готова побежать за Джей-Джеем и сказать ему, что Ева вернулась и надо прекратить поиски. Но патрульная машина уже скрылась за углом, поэтому придется позвонить в участок.

Но сначала я должна увидеть тетю Еву. Видимо, она куда-то уехала, никому не сказав. Возможно, она даже не знает, что весь город ее ищет.

— Ева? — зову я.

Она не отвечает. В любом случае тетя туговата на ухо. Я окликаю снова, уже громче. По-прежнему нет ответа, но я знаю, что Ева дома. Она на смотровой площадке. Или в кладовке, изобретает новую чайную смесь, например, с бергамотом и кумкватами. А может быть, она вообще никуда не уезжала. Нет, это невозможно. Полиция наверняка обыскала дом. По крайней мере я так думаю. Господи, неужели никто сюда не приходил? Например, Мэй. Нет, черт возьми. Но полицейские непременно бы пришли. Или мой брат. Разумеется, Бизер заглянул бы к тете Еве. Это первое, что он бы сделал. Без причины Еву не объявили бы пропавшей — правильно? Но теперь-то она вернулась. Ясно как божий день. Я смеюсь, потому что это одна из тетиных поговорок.

— Ева, — зову я, памятуя о том, что тетя глуховата, но все-таки не оставляя своих попыток. — Ева, это я.

Откуда начать поиски? Я стою в передней. Передо мной — две одинаковые гостиные с черными мраморными каминами друг напротив друга. Одна из них заперта — ее Ева использует под кафе. Я захожу в другую. Комната больше похожа на бальный зал, чем на гостиную. Камины кажутся покинутыми и «голыми» — обычно Ева ставит туда букеты. Стулья расставлены симметрично и расчетливо, точно фигурки на шахматной доске.

Я гляжу на огромную винтовую лестницу и понимаю, что нужно идти наверх, но сначала — осмотреть кафе, вторую кухню и кладовую, где Ева смешивает чаи. Зову тетю и разговариваю с ней на ходу — громко, чтобы она наверняка услышала. Не хотелось бы войти незамеченной и напугать ее до сердечного приступа.

Она, вероятно, в спальне. Мне пока нельзя подниматься по лестницам, но я понимаю, что придется идти наверх. Цепляюсь за перила. Сейчас это в любом случае легче, чем несколько дней назад, хотя я до сих пор при каждом шаге чувствую, как натягиваются швы. Достигнув площадки второго этажа, я испытываю головокружение — приходится сесть на скамеечку и подождать, пока мир перестанет вращаться.

Наконец добираюсь до комнаты Евы. Старая кровать с пологом в углу, камин, резной шкаф. Кровать застелена, подушки взбиты. Я беру подушку и нюхаю, надеясь ощутить запах Евы. Но подушка пахнет апельсиновой водой — в ней тетя обычно полощет белье. Должно быть, она недавно его сменила. Заглядываю в шкаф. Все вещи аккуратно висят на плечиках. Корзина для белья пуста — значит, Ева уже выстирала простыни.