Военный слух - Филипп Капуто

Большинство американских солдат во Вьетнаме — по крайней мере тех, кого я знал — нельзя было разделить на хороших и плохих людей. В каждом было примерно поровну и того, и другого. Я видывал людей, которые сегодня могли проявить великое сострадание к вьетнамцам, а на следующий день сжечь какую-нибудь деревню. Они были из тех, о ком писал Киплинг в стихотворении «Томми Аткинс»[5] — не герои, «но ведь и не скоты, люди из казармы, ничем не хуже, чем ты». Может быть, именно поэтому американцы с таким ужасом реагировали на сообщения о жестокостях американских солдат, игнорируя свидетельства о жестокостях противоположной стороны: американский солдат был отражением их самих.

Эта книга не является плодом моего воображения. Описанные в ней события действительно имели место, герои книги — реальные люди, хотя кое-где я заменил их настоящие имена вымышленными. Я попытался предоставить читателю точное описание того, чем была Вьетнамская война, это событие, больше всего другого повлиявшее на жизнь моего поколения, тех, кто там воевал. Для достижения этой цели я изо всех сил старался не поддаться присущей ветеранам склонности вспоминать события такими, какими они хотели бы их видеть, а не такими, какими они были на самом деле.

И, наконец, не следует рассматривать эту книгу как выражение протеста. Протест возникает из веры человека в то, что он может изменить ход вещей или повлиять на развитие событий. Я не настолько самонадеян, чтобы полагать, что у меня получится это сделать. Кроме того, заявлять о том, что ты против войны, уже, наверное, не стоит, потому что война эта кончилась. Мы её проиграли, и протесты, как бы много их ни было, не воскресят тех, кто погиб, ничего не отвоевав, на голгофах подобных высоте «Гамбургер» и базе «Рокпайл».

Может быть, эта книга спасёт следующее поколение от крестной смерти на следующей войне.

В чём я, однако, не уверен.

Часть первая

Славная маленькая война

Не очень доверяй, если новобранец жаждет боя; для того, кто не испытал сражения, оно кажется заманчивым.

Глава первая

Дай мальчишке потрогать наточенный штык,

Холодна эта сталь, жаждет кровью согреться.

В возрасте двадцати четырёх лет о смерти я знал больше, чем о жизни. Покинув студенческую скамью, я сразу же начал постигать войну. Из колледжа я отправился прямиком в морскую пехоту, сменив Шекспира на «Наставление по тактике действий малых подразделений», попав из студенческого городка на учебный полигон, а оттуда во Вьетнам. Я выучился науке убивать в Куонтико, штат Виргиния, применял ее на практике на рисовых чеках и в джунглях в окрестностях Дананга, а затем обучал этой науке других на учебной базе в Кэмп-Гайгере, штат Северная Каролина.

Когда в 1967 году истёк мой трёхлетний контракт, я почти ничего не знал о том, из чего состоит обычная жизнь, то есть о браке, кредитах, о том, как делают карьеру. Диплом у меня был, навыков и умений — никаких. Мне ни разу не доводилось организовывать работу в учреждении, преподавать, строить мосты, сваривать элементы строительных конструкций, программировать на компьютере, класть кирпичи, торговать, работать на станке.

Но в искусстве убивать я кое-что понимал. Я знал, как вести себя лицом к лицу со смертью, и как нести её другим, применяя для этого любое средство с эволюционной лестницы оружия, от ножа до 3,5-дюймового реактивного гранатомёта. Простейший ремонт автомобильного двигателя был выше моего понимания, однако я мог с завязанными глазами разобрать и собрать винтовку М14. Я знал, как вызвать артиллерию, организовать засаду, установить мину-ловушку, провести ночной рейд.

Произнеся всего лишь несколько слов в трубку приёмно-передающей радиостанции, я творил чудеса разрушения. По призыву моего голоса в небе появлялись реактивные истребители, обсыпая смертельным помётом деревни и людей. Фугасные бомбы разносили дома на куски, напалм вытягивал воздух из лёгких и обращал человеческую плоть в пепел. И всё это из-за нескольких слов, произнесённых в трубку передающего устройства. Чудеса, да и только.

Я вернулся домой с войны со странным ощущением: мне казалось, что я обогнал по возрасту собственного отца, которому был тогда пятьдесят один год. Казалось, что за полтора года я испытал столько, что хватило бы на целую жизнь. Во Вьетнаме можно было наблюдать человеческие взлёты и падения, всевозможные зверства и ужасы, чудовищность которых вызывала скорее восхищение, чем омерзение. Однажды мне довелось увидеть свиней, поедающих спалённые напалмом трупы. Незабываемое было зрелище: свиньи едят жареных людей.

У меня не осталось ни оптимизма, ни амбиций, свойственных молодым американцам. Я испытывал лишь страстное желание наверстать шестнадцать месяцев недосыпания и стариковскую уверенность в том, что сюрпризов больше не будет, ни хороших, ни плохих.

На самом деле мне лишь хотелось надеяться, что сюрпризов больше не будет. Я столько раз попадал в засады, что не знал, много ли новых физических или эмоциональных потрясений смогу перенести. У меня присутствовали все симптомы «боевого ветеранитиса»: неспособность сконцентрироваться, детская боязнь темноты, склонность быстро уставать, хронические кошмары по ночам, непереносимость громких звуков, особенно когда хлопала дверь или «стрелял» автомобиль, а также постоянные переходы от депрессии к вспышкам гнева, которые случались у меня без видимых причин. От войны я оправился далеко не до конца.

Я пошёл служить в морскую пехоту в 1960 году, частично под воздействием патриотического подъёма времён президентства Кеннеди, но в основном из-за того, что мне опостылело безмятежное существование в пригороде большого города, где я прожил большую часть жизни.

Я вырос в Уэстчестере, штат Иллинойс, в одном из городков, что возникли среди окружавших Чикаго прерий благодаря послевоенному изобилию, кредитам на жильё от Администрации по делам ветеранов, усилению миграции населения и недостатку жилья, из-за чего в послевоенные годы миллионы людей переехали жить за город. В нём было всё, чему положено быть в пригороде: аккуратные новые школы, пахнущие свежей штукатуркой и половой мастикой, супермаркеты с хлебом «Уандербред» и замороженным горошком «Бэрдз Ай» на полках, ряды домов с полуэтажами, с центральным отоплением, протянувшиеся вдоль вылизанных улиц, на которых никогда ничего не происходило.

Поначалу там было совсем неплохо, но годам к двадцати я понял, что мне опротивели эти места с их нудным однообразием, барбекю летними вечерами под убаюкивающее гуденье газонокосилок. Во времена моего детства Уэстчестер стоял почти на самой границе застроенного района. Далее простирались иллинойские поля и пастбища, куда я ходил по выходным на охоту. Помню, как выглядели эти поля на закате осени: коричневая кукурузная стерня на белом снегу, сухой шелест мёртвых листьев, брошенные фермерские жилища, дожидающиеся бульдозеров, которые приедут и их снесут, расчищая участки под новые стройки, и на границе видимости — несколько голых клёнов на фоне блёклого ноябрьского неба. Я до сих пор живо представляю себя самого на тех полях: вспугнутые кролики выскакивают из ежевичных кустов, в нескольких милях позади виднеются типовые дома, а впереди тянутся бескрайние пустые прерии, и тот мальчишка не находит себе покоя среди городской скуки с одной стороны и сельского запустения с другой.

Единственное, что радовало меня в окружающем мире в детские годы — лесные заповедники графств Кук и Дюпаж, полоса девственных лесов, сквозь которые протекала мутная речка под названием Солт-Крик. Тогда она была ещё не очень загажена, и в её медлительных водах ловились сомики, зубатки, карпы, кое-где водились окуни. В тех лесах можно было поохотиться, там встречались и олени, хотя в основном это был не более чем намёк на давние дикие времена, когда по лесным тропинкам ступали ноги, обутые в мокасины, а трапперы в поисках пушных зверьков плавали по рекам в каноэ из берёзовой коры. Время от времени на илистых берегах этой речки я находил кремневые наконечники для стрел. Глядя на них, я представлял себе то нецивилизованное, героическое время, жалея о том, что мне не выпало жить тогда, когда Америка не была ещё страною торгашей и магазинов.

Именно этого я хотел — отыскать в прозаическом мире возможность пожить по-геройски. Избалованный безопасной, удобной, мирной жизнью, я жаждал опасностей, трудностей и ожесточённых схваток.

Я очень смутно представлял себе, как можно реализовать эти своеобразные устремления, пока в студенческий центр университета Лойолы не пришла группа по вербовке в морскую пехоту и не установила там свой стенд. Это были «охотники за талантами», искавшие сырьё для производства офицеров. В студенческом центре висел плакат, изображавший подтянутого лейтенанта со спортивным, грубоватым лицом — у военных такие лица считаются приятными. Этакая помесь между лучшим полузащитником года и нацистом-командиром танка. Его голубые глаза, ясные и уверенные, глядели на меня как-то вызывающе. «Иди служить в морскую пехоту!» — гласила надпись над его белой фуражкой. «Веди за собой солдат!»