Большая Берта - Фредерик Дар

— Не хотите взглянуть на террасу? — предложила Ребекка, чувствуя, что мы купаемся в море неприязни.

— Мечтаю! — заверил я.

От моей знаменитой напористости не осталось и следа. Я ощущал себя невиннее грудного младенца. Землечерпалка превратилась в детскую лопаточку для игры в песочек. Полнейшая безмятежность! Я был тих и пуст, как плоскогорье!

Новая лестница, намного уже предыдущей. Мы вошли в комнатку с белой обивкой, уставленную пуфиками. Роскошная бонбоньерка, весьма подходящая для деликатных утех.

Двусмысленные гравюры на стенах изображали буйные пляски нимф.

В глубине комнаты маленькая винтовая лесенка вела на крышу. Сквозь купол из плексигласа виднелось ночное небо. Ребекка первой поставила ногу на ступеньку. Следовать за дамой по винтовой лесенке должно быть редким удовольствием, не так ли? Уж не знаю, откуда взялись эти сальные шуточки, какой грязный придурок, отвратительный садомазохист, мерзкий извращенец в состоянии помутнения рассудка придумал их! А эти дурочки оскорбились и запрыгнули в колготки! Загнали себя в целлулоид, ни дать ни взять, пупсы, какими мы играли в детстве! Это в наше-то время, когда пластиковых куколок формуют повыпуклее, чтобы они были больше похожи на живых! Поначалу я чуть умом не тронулся. «Всякая мода быстро проходит, — утешал я себя. — Вернутся, скоро вернутся чулочки, миленькие подвязки, дух захватывающие штанишки!» Как же! Идиоткам нравится разгуливать в броне, нравится прикидываться статуями! Только старухи упорствуют и, наплевав на все, носят чулки. В результате начинаешь косить глазом на обветшалых красоток, всматриваться в уцененный товар второй свежести, даже подглядывать, как они выбираются из дряхлых колымаг, прости господи! Тощие старые ведьмы становятся милее юных пташек. Тем хуже для этих дурочек! Пусть плесневеют в своих доспехах. Играя в Жанну д’Арк, они кончат вечной девственностью!

Но, доложу я вам, пока Ребекка стучала каблучками по лесенке штопором, моя грусть немного развеялась. Ее ноги отличались стройностью на всем протяжении от устья до дельты. И в придачу вальсирующая походка, заворожившая меня с первой минуты. В каждой девчонке есть изюминка, то, что немедленно притягивает ваше внимание. У одних — косоглазие, у других — пухлый ротик или, к примеру, эрудиция, у третьих — манера сновать по кухне или же заседать в жюри конкурса «Фемина». Так вот, изюминкой Ребекки, несомненно, была ее маленькая крепкая фигурка. Я глаз не мог оторвать и злился при мысли, что старая ведьма Нини нагло захапала сокровище. Прелестная игрушка в паре с угрюмой страшилой — сущее преступление против природы и здравого смысла!

Мы вышли на террасу, и я ахнул от восторга: открывшееся зрелище было не менее сказочным, чем ножки Ребекки. Освещенный собор Парижской Богоматери, Пантеон, Сикстинский купол и бесконечные крыши. Печные трубы застыли в торжественном кортеже. Истинное наслаждение для глаза художника, то бишь для моего глаза.

— Не правда ли, очень красиво! — сказала девушка, заметив мое молчаливое восхищение.

— Не то слово, — согласился я.

А они неплохо оборудовали терраску, эти травоядные дамочки! Вьющиеся розы, герань в горшках и плетеная мебель создавали впечатление дачного уголка. Розы делали все от них зависящее, дабы наполнить воздух благовонием, но низменные ароматы не сдавались. Очень уж они цепкие и прилипчивые. Пары бензина, затхлая вонь мусорных баков и запашок подворотен, превращенных в общественные туалеты под открытым небом, брали верх.

— Ладно, — вздохнул я, насладившись пейзажем и оценив серебристость ущербной луны, — зачем я вам понадобился?

Неожиданный вопрос заставил мою гостеприимную хозяйку побелеть. Темнота не помешала мне заметить это, потому что, когда человек бледнеет, слышится некий звук, чем-то напоминающий тот, что производит консьержка, когда разрывает конверт, ловко вставив кончик карандаша в верхний уголок.

Ребекка стояла неподвижно, слегка согнув плечи. Ее молчание было сродни безмолвию на картинах Руссо: тоже будто обведено черным штрихом. Поскольку девушка пребывала в нерешительности, я продолжил:

— Ведь совершенно очевидно, дорогая Ребекка, что вы руководствовались некой задней мыслью, когда сначала приняли мое приглашение, а потом привели сюда. Вы принадлежите к той категории дам — увы! увы! — которая предпочитает мужской компании исключительно женскую, и потому я мог заинтересовать вас только с одной стороны — профессиональной. Ужин был для вас досадной потерей времени. Когда мы сидели за столом, мне показалось, вы хотите что-то рассказать. Однако вы промолчали. Ваше предложение подняться и выпить по стаканчику было, что называется, попыткой использовать последний шанс. В этом гареме настоящему мужчине делать нечего. Стоило мне ступить на порог, как великанша озверела. Не сомневаюсь, что она позвала меня обратно по вашему наущению. Вы рассказали ей, кто я такой, и она тут же вспомнила о хороших манерах. Послушайте, золотко, я совершенно уверен, что, когда мы спустимся вниз, эти фыркающие гиены станут ласковыми, как котята, и спрячут когти, невзирая на отвращение ко мне. Спорим?

Ребекка по-прежнему молчала.

— Дело настолько плохо?

Она едва слышно вздохнула, и только. Видимо, никак не могла собраться с духом. Надо было ее подтолкнуть.

— Послушайте, — замурлыкал я, кладя по-братски руку на плечо девушки (поскольку иначе и ниже — номер не прошел бы), — послушайте, маленькая упрямица, надо решаться. Была же причина, ради которой вы заставили меня карабкаться на террасу? Ага, я кое-что вспомнил… Сегодня утром, когда мы повстречались в коридорах Большой Халупы, вы не искали нужную комнату, вы колебались. Кто-то назвал вам имя старшего инспектора Мартини, и вы отправились к нему, но не для того, чтобы подать жалобу, а чтобы поведать то, что сейчас не осмеливаетесь рассказать мне. В кабинет вы вошли, но не раскололись. Понятно почему: рожа у Мартини не из приятных, даже у закоренелых рецидивистов при взгляде на него начинаются приступы крапивницы. Любой уголовник предпочел бы давать показания маньяку, разрубавшему на части беременных женщин. Вы сплели ему какую-то байку (завтра выясню какую) и сбежали. Случайно на пути попался я, рассыпался в любезностях, и вам пришло в голову использовать меня в качестве исповедника. Ну так давайте же, голубка, действуйте! Особой стратегии не понадобится, я малый легкий, доступный, из породы обаяшек и знаю немало кисок, которые пойдут на что угодно, лишь бы прошептать признание мне на ушко.

Ребекка наконец вышла из полулетаргического состояния, но только для того, чтобы меня уязвить. На миниатюрное личико упал отблеск лунного света, первоначально предназначенный Господом Богом исключительно для освещения памятников Парижа.

— Для полицейского вы очень проницательны! — заметила девушка.

— Ну это так, мелочи, лапуля. Когда я в форме, то по цвету трусиков вашей кузины смогу назвать дату ее рождения и номер телефона.

— Что ж, если вы обладаете такими талантами, господин комиссар, ищите сами, — вдруг разозлившись, сказала Ребекка. — Все козыри у вас на руках. Как найдете, кликнете меня. А пока я возвращаюсь к подругам.

Я не стал заламывать ей руку. Вопрос репутации. Никогда не надо упрашивать и унижаться, как бы мерзко ни обстояло дело. К тому же я был не против поразмыслить в одиночестве.

Я рухнул в раздвижное кресло, сооруженное из гибких стальных реек. Забавное приключение, не правда ли? И самое пикантное — уж признаюсь, потому что никогда ничего не скрываю, — всего пять минут назад, пока мы не поднялись на террасу, я и думать не думал о том, что только что выложил Ребекке. Похоже, ночной Париж стимулирует мозговую деятельность. И вот во время прогулки по усеченному маршруту над столицей в моей голове что-то щелкнуло. Так иногда муж-рогоносец вдруг ни с того ни с сего прозревает. Он берет хозяйку за подбородок и заявляет: «Ты меня обманываешь!» Естественно, она отрицает, и он ей верит. Однако момент просветления все-таки имел место. Ребекка могла взбелениться и начисто отмести мои домыслы. Однако она не возразила ни словом…

Интересно, какого же сорта неприятности у этой занозы? Она и Нини растлили малышку из детского садика? Или, хлебнув лишнего, пришили сутенера с площади Пигаль?

Как романтично сидеть на террасе! Островок уединения, подвешенный в небе Парижа. Вот только запах портит впечатление. И чем дольше сидишь, тем сильнее он шибает в нос. Розы напрасно стараются, запашок тухлятины ничем не перебьешь. Воняет хуже, чем от мусорных баков и от кошачьих лежбищ. Порою такой дрянью несет, что зло берет.

Почему Ребекка, прежде чем слинять, сказала, что все козыри у меня на руках? Значит, есть хороший шанс разгадать, что же ее так мучает? Я встал с кресла и прошелся по террасе. Собственно, терраса представляла собой клетку, сооруженную на уступе крыши. Получается, что вы не на террасе, а внутри нее, поскольку площадка со всех сторон обнесена высокой решеткой. Нет, черт подери, этот мерзкий запах становился невыносимым.