Украсть у президента - Владимир Гриньков

– Знакомо мне как-то, – пробормотал Иванов. – Конечно, знал я их…

Взял в руки фотографию того, что был постарше.

– Вы с ними вместе служили, – подсказал Корнышев.

– Да? – удивился Иванов. – А где?

Корнышев посмотрел на Горецкого. Тот неопределенно пожал плечами, давая понять, что и сам пока не понимает, валяет Иванов дурака или вправду ничего не помнит.

– Вы были офицером ФСБ, – сказал Корнышев. – Служили в секретном подразделении и выполняли очень важную работу. Помните, что это была за работа?

Иванов мотнул головой. Не помнил. И вообще смотрел на Корнышева так, словно тот рассказывал ему увлекательную байку.

– А потом вы исчезли, – сказал Корнышев. – И вы, и ваши товарищи. И никаких следов. Мы долго вас искали. И нашли вот здесь.

Иванов смотрел недоверчиво и ждал продолжения. Продолжения не было. Пауза затягивалась. Иванов понял, что от него ждут, когда он что-нибудь скажет. Подумал и произнес многозначительно:

– М-да, вот какие дела!

Выглядело это комично, но никто не засмеялся. Напротив, даже какое-то разочарование проступило на лицах собеседников Иванова.

– Я очень извиняюсь! – опять повторил Иванов, испугавшись.

– Почему вы не хотите нам помочь? – вздохнул Корнышев.

– Я хочу! – еще больше испугался Иванов и даже руки к груди приложил, давая понять, что он бы со всей душой, да вот только не понимает, чего от него хотят. – Вы мне только скажите – чем!

– Вы можете понять, что вы – это он! – постучал Корнышев пальцем по удостоверению Ведьмакина Александра Никифоровича.

Иванов скользнул по удостоверению взглядом, испуганно посмотрел на Корнышева и трусливо мотнул головой.

– Вы мне только скажите, чего вам от меня надо, – пробормотал он. – Я же в ваших руках, из меня сейчас чего хочешь можно сделать, но только я не понимаю, чего вы хотите.

– Я хочу, чтобы вы для начала вспомнили этого вот человека, – сказал Корнышев и придвинул к собеседнику одну из двух фотографий.

В ту, на которой был мужчина помоложе, Иванов всмотрелся. Он хмурился и двигал губами. Но так ничего и не сказал. Поднял голову и посмотрел на Корнышева виновато.

– Я скажу вам, в чем ваша проблема, – произнес Горецкий. – Вы не можете поверить или не хотите верить, что вы, во-первых, не шофер, и, во-вторых, не Иванов. Вы не тот человек, кем себя называете. Понимаете?

Иванов с готовностью кивнул. Он смотрел на Горецкого таким преданным взглядом, что, наверное, расцеловал бы его, если бы ему это позволили сделать. Горецкий вздохнул. Но он еще не оставил надежды добиться своего.

– Поэтому я опять вот об этом человеке, – сказал Горецкий и придвинул к Иванову фотографию. – Попробуйте его вспомнить.

Иванов всмотрелся в лицо молодого мужчины на фотографии. Потом поднял глаза на Горецкого. Спросил:

– А что я должен о нем вспомнить?

– Ну не может быть, чтобы вы вообще о нем ничего не знали!

– Я знаю, конечно, – осторожно согласился Иванов.

– Что? – склонился над столом Горецкий. – Что вы о нем знаете?

– Что я его убил.

– Тьфу ты! – в сердцах сказал Горецкий.

Но Корнышев уже коснулся упреждающе его руки и произнес:

– Достаточно, я думаю. Давайте на этом закончим наш разговор.

– Может быть, он просто валяет дурака? – сказал Корнышев, задумчиво глядя на огромное стекло, за которым была видна взлетно-посадочная полоса и разбегающийся по той полосе пассажирский авиалайнер.

Горецкий отпил из бокала пиво, поставил на стол перед собой и покачал головой:

– Нет, Слава, не думаю.

Самолет оторвался от взлетной полосы и стал подниматься в небо, высоко задрав нос.

– Почему же? – пожал плечами Корнышев. – Предположим, что он там просто спрятался.

– В тюрьме?

– В тюрьме, – кивнул Корнышев.

– Он там не спрятался. Его там спрятали. Это разные вещи, Слава. Это произошло помимо его воли. Хозяева упекли его в тюрьму за убийство, которого он не совершал. И он бы на все пошел, только бы оттуда вырваться. Там плохо и там страшно. И еще он сел не на три года и не на пять. У него пожизненное, Слава. Так не прячутся. Он хочет сюда, поверь, – повел рукой вокруг Горецкий. – В нормальную жизнь он хочет, где много солнечного света. Где пиво можно пить. Где женщины красивые. И он на все готов. Только он пока не понимает, чего от него хотят. Он не понимает, что он не Иванов, а Ведьмакин. Он не понимает, что он сидит ни за что. Мы ему его же собственное удостоверение показываем, а он не реагирует никак. До него даже не доходит, что это вполне может оказаться правдой. У него с мозгами что-то такое, что мы никак до него не можем достучаться.

Горецкий с мрачным видом отпил пиво. Корнышеву вспомнилось, как Горецкий сказал ему об Иванове: «Я попробую его раскачать. Но надежда есть только в том случае, если он еще не потух окончательно».

– А если он уже как зомби? – сказал Корнышев. – Если ему действительно с мозгами что-то такое сделали, что его в нормальное состояние уже не вернуть? И все наши хлопоты – псу под хвост. Искали его, искали, нашли, обрадовались, а толку оказалось – ноль. С чем в Москву возвращаемся? Что Калюжному скажем? Что проверили, что это действительно Ведьмакин, только он уже совсем не Ведьмакин, а Иванов, потому что сам себя считает Ивановым, а из прежней своей жизни не помнит ничего.

– Нет-нет! – замотал головой Горецкий. – Ведьмакина мы этого докрутим. Нам от него отступаться нельзя, потому что он один только и знает, как оно там все было.

Объявили регистрацию на московский рейс. Горецкий допил пиво.

– У меня есть приятель, – сказал он. – Когда-то учились вместе. Я как-то с ним встречался. Десять лет после выпуска. Дату отмечали. Я помню, что он кое-что из своей практики рассказывал. Были у него интересные пациенты. Травмы и заболевания головного мозга и сопутствующая этому амнезия. Наш Иванов, конечно, с совсем другой историей. Но попробовать можно.

Глеб заглянул на кухню.

– Завтрак готов, – сказала Женя. – Смотри, что у нас сегодня!

На тарелках было впечатляющее разноцветье: нежная зелень свежих листьев салата с похожими на росу капельками влаги, алые дольки помидора, тугобокие иссиня-черные маслины и кружочки сыра необычной бело-коричневой расцветки, заставляющей вспомнить о зебрах.

– О-о! – оценил Глеб. – Что это у нас такое необычное? Зебрятина?

– Зебрятина, – повторила вслед за ним Женя и закусила губу, принуждая себя вспомнить, что бы такое могло обозначать произнесенное Глебом слово.

Глеб вовремя спохватился и поспешил обратить все в шутку.

– Это я слово такое придумал, – широко улыбнулся он, давая понять, что ничего страшного не происходит. – Зебра – ну ты знаешь, это лошадь такая полосатая. А зебрятина, следовательно, – это мясо зебры.

Он подцепил вилкой полосатый кружок. Женя неуверенно засмеялась.

– Это сыр, Глеб. Называется чечил. Я запекла его в духовке на решетке. Поэтому он полосатый.

– Красиво, – оценил Глеб.

Он был рад, что все обошлось и с Женей снова не случилась истерика. И еще ему хотелось ее отвлечь. Рассказать ей что-нибудь нейтральное. Чтобы она только слушала, как можно меньше говорила сама и чтобы ей не приходилось вспоминать в очередной раз какое-нибудь слово, которое вертится на языке, но никак ей не дается.

– Можно куда-нибудь поехать, – сказал Глеб, ловко орудуя ножом и вилкой. – В эти выходные. За город. А?

Он посмотрел на Женю веселым взглядом человека, предвкушающего близкий отдых.

– На тех же лошадях покататься. Я тут знаю одно место…

Долька помидора соскользнула с вилки и упала на светлые брюки Глеба.

– Вот, черт! – всполошился Глеб.

– Водой! – посоветовала Женя. – Скорее!

Глеб вскочил из-за стола и направился в ванную комнату.

Зазвонил телефон. Женя сняла трубку.

– Алло? – сказала она осторожно.

– Доброе утро! – произнес мужской голос.

– Доброе утро, – отозвалась Женя, ощущая зарождающуюся панику.

– Это Женя?

– Д-да.

– Как дела, Женечка? – в мужском голосе добавилось игривости.

– Нормально, – смогла сказать она, хотя паника разрасталась и вот-вот должна была накрыть ее с головой.

Она не знала, с кем говорит, она не помнила, кому принадлежит этот голос, пыталась лихорадочно вспомнить, но не получалось.

– А у брата вашего как дела? – прямо-таки излучал доброжелательность голос незнакомца.

– Тоже нормально, – пробормотала Женя. – А вы кто?

– Я Горецкий.

– Как, простите? – морщила лоб Женя.

– Го-рец-кий.

И это ей не помогло. За фамилией не возникал образ. Ничего знакомого. Она была готова заплакать от бессилия.

– Мы с вами знакомы? – в отчаянии спросила Женя.

– Да.

Да! Какой кошмар! Она его не помнит!

– Заочно, – продолжал мужской голос.

Стоп.

– Заочно? – недоверчиво переспросила Женя.

– Да, – засмеялся этот неведомый ей Горецкий. – Мне о вас рассказывал ваш брат.