Мяугав - Светлана Тулина

Коварного и Опасного…

Ха!

Кого они хотят обмануть своими громкими воплями, эти старые шлюхи?!

Быстро забравшись по наклонному стволу старого какбыдуба, Ксант привычно улегся в широкой развилке. Он не боялся, что его обнаружат свои, — до очередного зажжения Маяка еще четверть сезона, а в другое время мало кто из правобережных ходил в эту сторону. Это было не то чтобы совсем запрещено, просто не принято. Да и неприятно — слишком мокро, слишком противно, слишком нервирует близость левого берега. Мало ли кто может там появиться?

Котят, конечно, левый берег и таящиеся там опасности привлекали очень и очень. Но котята, они котята и есть.

Существа легкомысленные, неспособные надолго сосредоточиться на чем-либо. Как прибежали — так и убегут, не задержавшись дольше чем на пару-другую стремительных котячьих игр. Да и не прибегут они сюда так рано, на фиг им это? Левобережникам раньше полудня до реки не добраться, они ночью слепы, как новорожденные, и не любят уходить далеко от жилья. И вообще просыпаются только с рассветом. А без их присутствия — хотя бы только вероятного! — визит на далекую реку теряет для котят большую часть привлекательности и превращается в долгую утомительную и довольно скучную прогулку по пересеченной местности.

Котята ведь не понимают, как это красиво — падающая вода…

Ксант повертелся на животе, устраиваясь удобнее. Положил подбородок на руки. Фыркнул, слегка сморщив нос, — брызги долетали сюда довольно часто.

Ветка, на которой он лежал, была чуть выше водопада, мощный ствол какбыдуба нависал над рекой, и, если смотреть строго вниз, можно представить, что берега нет совсем. Только стремительная вода — и больше ничего в целом мире. Интересная игра, Ксант часто в нее играл.

Постоянная и неизменная изменчивость воды завораживала ничуть не меньше, чем переливчатое чудо Священного Огня. Может быть, даже больше. Потому что на Огонь смотреть было положено, и это убивало половину удовольствия. К тому ж у Маяка всегда толпился народ, даже если и не перемывали кому-то кости и не обсуждали последние новости, все равно сопели, вздыхали, хрустели суставами, шевелились. На воду же Ксант смотрел один.

Выше водопада она казалась застывшей, как желе из зеленоватого типакиви. Неукротимую стремительность ее можно было осознать только по редким веточкам или листьям, попавшим в поток. Вот мелькнули они — и исчезли за краем, нырнули в кипящую пену. Стена падающей воды тоже казалась неподвижной, лишь слегка шевелился над ней туманный шлейф мелкой водяной пыли — когда солнце взойдет повыше, в этой пыли заиграют многочисленные краткоживущие радуги. Лишь у самой поверхности озера водопад разделялся на отдельные струи, и вот там-то стремительность была хорошо заметна — струи сплетались друг с другом, озеро под ними словно кипело.

Вода на середине подводопадного озера тоже не казалась спокойной, но уже по иной причине — она таковою просто была. За долгие годы водопад выдолбил в скале углубление, вполне достаточное, чтобы погасить его яростный напор. Озеро спокойно мерцало внизу, на расстоянии пяти-шести человеческих ростов, и вытекающая из него река продолжала путь тоже спокойно и неторопливо. Будто и не она это только что так бесилась и рвалась вперед там, наверху. Смотреть на плавное скольжение ее переливчатых струй можно было вечно. Если, конечно, не помешает кто…

Ну да, конечно.

Когда на самом краю зрения обнаружилось какое-то внеплановое движение по левому берегу, Ксант лишь скосил глаза, надеясь, что это какой-то ранний и крайне неумный зверек на водопой спешит. Хотя внутренний голос и подсказывал, что вряд ли. Да что они все сегодня, сговорились, что ли?! Сначала те драные кошки из Совета, а теперь и тут покоя нет! И ведь такое утро роскошное было!

На левом берегу настоящий лес не рос. Так, мелкий кустарник вдоль самой воды и холмистая степь до горизонта. Некоторые холмы тоже заросли кустами и редкими деревьями, но назвать это рощей язык бы не повернулся. Левые потому тот берег так и любят — им лишь бы простора побольше, чтобы побегать можно было всласть. Сами не свои до побегать. А деревьев они не любят. Совсем не любят. Особенно когда деревьев много.

По холмам, петляя, тянулась довольно широкая тропинка — левые даже в одиночку предпочитали бегать строем. В смысле — теми же путями, как и все другие. На то они и левые. Правильно же говорят: там, где пройдет сотня правых, — ни одна травинка не примнется; там, где пробежит десяток левых, — останется дорога. Рановато они сегодня что-то. Их лукошки — или что там у них вместо? — далеко, даже если бегом; наверняка вышли еще до восхода малой луны. И чего им неймется?

Тропинка петляла между холмами, то выныривая на горку, то снова надолго исчезая из виду. Кто бы по ней ни бежал и сколько бы их ни было, сейчас все равно толком не рассмотреть.

Ксант перевел взгляд на воду. Но былое умиротворение возвращаться не спешило. Вот гады! Такое утро испортили. А ведь ему почти удалось…

Понимая, что славного настроения уже не вернуть, Ксант мрачно уставился на пустой участок тропы перед самой скалой водопада. Этой прогалины бегущим не миновать. Да и зачем? Ведь именно это место и было их целью. Небольшой галечный пляж и довольно сильно вытоптанная широкая площадка у самого берега. Собаки, они и есть собаки, куда ни придут — везде нагадят. Это только коты считают ниже своего достоинства оставлять столь зримые следы своего присутствия, а эти…

Ксант презрительно сморщил нос. И тут же заинтересованно расширил глаза — нарушитель спокойствия добрался-таки до берега.

Он был один и все еще пытался бежать, хотя ноги явственно подгибались, а грудь ходила ходуном под тонкой майкой. Оно и понятно — полночи бежал, придурок. К тому же совсем молодой еще щенок, шортики почти черные, совершенно не выгоревшие. Наверное, будет даже помоложе Ильки — малолетнего и нахального не по годам Ксантова братца. И чего тебе не спалось в родной конуре?

Щенок остановился у края площадки, уперся руками в дрожащие коленки, пытаясь отдышаться. Ксант смотрел на него без удовольствия, хотя и с интересом. Любопытно ему было — а чего это, собственно, ты забыл на этом берегу, юный сукин сын? И стоило ли оно того, чтобы вот так надрываться?

Левый еще раз глубоко вздохнул, выпрямляясь и расправляя ссутуленные до этого плечики. Ксант открыл глаза еще шире и беззвучно присвистнул. А щенок-то этот, похоже, вовсе не сукин сын, а самая что ни на есть настоящая сукина дочь! Во всяком случае, две симметричные выпуклости под натянувшейся майкой проступили вполне явственно.

Все непонятнее и непонятнее. Юных сучек до первой вязки, по слухам, держат вообще чуть ли не под стражей, чтобы по неразумию случайно породу не попортили. Это потом уже власть им на это дело дается просто немыслимая и от бедных кобелей перестает что-либо зависеть, а первая случка обязана быть только плановой. Первый опыт — святое, так Лоранты-Следователи постановили, а кто мы такие, чтобы возражать Самим Верховным Пилотам?

Нет, настоящего кота, конечно, сметаной не корми, а дай только кому-нибудь по поводу чего-нибудь повозражать. Но тут — птичка прыжка не стоит.

Для Ксанта, впрочем, сучка эта если и представляет какой интерес, то разве что чисто теоретический. Потому как вряд ли кто еще из котов хоть раз в жизни видел вблизи столь юную и ни разу никем не тронутую… А так, даже если от породы отвлечься, ничего особо привлекательного. Худая, голенастая и до отвращения нескладная. Совершенно не тот… хм… типаж.

Молодая сучка тем временем слегка отдышалась и повернулась к скале с водопадом — Ксант отчетливо увидел ее очень бледное лицо с прилипшими к потному лбу прядками темных волос. Похоже, противоположный берег и сама река ее не интересовали — она смотрела только вверх. Туда, где над самым водопадом подмытая потоком скала чуть выступала, нависая над рекой естественным карнизом. Щенки любили на нем сидеть, свесив босые ноги к стремительно несущейся воде. Или купая их в мелкой водяной пыли, пронизанной осколками радуг, — это если сидеть лицом вниз по течению, над самым провалом. Некоторые, самые безрассудные, даже прыгали с этого карниза в озеро. Головой вниз считалось высшим шиком. Самые везучие потом даже всплывали. В смысле — не через два-три дня, когда внутренние газы вытолкнут на поверхность распухшее тело, а сами. Оглушенные, частично захлебнувшиеся, но жутко собою довольные.

Но таких счастливчиков было мало…

Странные они, щенки эти. Ведь отлично знают, что шанс выжить — один к трем. И все равно прыгают. На спор, чтобы кому-то что-то там доказать. Глупо. Кому и что можно доказать собственной смертью? Впрочем, на то они и щенки…

Сучка вздохнула — прерывисто и быстро, словно всхлипнула. И легко побежала по тропинке вверх, к карнизу. Ей на весь подъем хватило трех-четырех глубоких вдохов — все-таки быстро они, заразы, бегают! На самой высокой точке тропы она резко и почти испуганно обернулась, словно опасалась преследования. Ксант еще успел подумать злорадно — ха! Еще бы не опасаться! Поймают — задницу небось так надерут, что мало не покажется!