Ворлок из Гардарики - Владислав Русанов

«Еще бы! – не смог удержаться от крамольной мысли Вратко. – Ведь, борясь за права нормандца на английскую корону, можно не только славы и почета добыть, но и пограбить всласть, обеспечив не только детей с внуками, но и правнуков, а там и осесть на отвоеванной земле».

Речь священника плавным журчанием вливалась в уши. Парню казалось, что он слушает не о событиях нынешнего года, а о делах давно минувших дней. Будто сказка, слышанная в далеком детстве.

Пока что нормандцы переправляться через пролив не торопились. Ждали, когда подтянутся рыцари из самых дальних земель, а кроме того, они рассчитывали плыть при попутных ветрах, чтобы потратить как можно меньше времени на морское путешествие. Ведь рыцарские кони, которых собирались везти с собой, не очень хорошо переносят качку, а пеший рыцарь – это уже не рыцарь. Но и бежавший с острова брат Гарольда, граф Тостиг, не сидел сложа руки. Каким-то образом ему удалось заручиться поддержкой норвежского короля, Харальда Сурового.

Услышав о нем, отец и сын новгородцы оживились.

Этот правитель самого северного королевства был известен на Руси.

Позняк даже вспомнил, что видел его когда-то, возвращающегося в Норвегию после службы у Миклогардского[4] императора.

Вратко тоже много слышал о Харальде. О нем и его королеве Елизавете Ярославне, киевской княжне. Пятнадцатилетним юношей, младше, чем Вратко сейчас, Харальд участвовал в битве при Стикластадире, когда изгнанный король Олаф Второй Толстый пытался отвоевать престол. Норвежское ополчение при поддержке датского короля Кнуда разгромило дружину Олафа, который погиб с мечом в руках, а Харальд бежал в Новгород. Норвежским королем стал сын Кнуда – Свен Кнудсон, а Харальд служил в Киеве князю Ярославу, потом долго странствовал по южным морям, грабил все побережья, от греческих земель до Сикилии, возглавлял варяжскую гвардию византийского императора. Пока он, странствуя по южным землям, сколотил немыслимое богатство, Норвегией правил его племянник – Магнус Первый, прозванный Добрым, которого возвела на трон норвежская знать, разочаровавшись в датских королях. Когда Магнус умер, не оставив наследников, Харальд вернулся на родину и, женившись на дочери киевского князя, короновался в Нидаросе…[5]

– Харальд заслужил прозвище Суровый еще в греческих морях, – продолжал рассказ отец Бернар. – А воссев на престол, кличку свою подтвердил сполна. Он железной рукой навел порядок среди норвежских ярлов и конунгов, воевал с датским королем Свеном Вторым и четыре года назад нанес ему сокрушительное поражение в морском сражении близ устья реки Ниссы. Победа была столь сокрушительной, что датчане вовсе без кораблей остались, а самому Свену пришлось спасаться бегством на остров Селунд.[6]

– Правда, через два года они помирились и заключили договор о дружбе, – осторожно заметил Дитер.

– Совершенно верно, сын мой. Слишком много времени Харальд уделяет мирскому: войнам, союзам, подчинению бондов, недовольных его правлением. В отличие от Олафа Второго, насаждавшего истинную веру в северных землях, он мало заботится о богоугодных делах. Слишком мало… Так вот, сбежавший в Данию Тостиг попросил помощи у Харальда Сурового. Норвежский король не отказал. Поговаривают, он и сам желает воссесть на английский трон. И даже принялся собирать флот, но пока, как и герцог Вильгельм Нормандский, не спешит с выступлением.

Германцы и новгородцы слушали отца Бернара, качали головами – что же это делается с миром? Все вокруг жаждут власти и богатства, нарушают клятвы, не гнушаются братоубийством. Уж не грядет ли конец света, предсказанный Иоанном Богословом?

Монах размашисто крестился и перебирал четки.

Наконец Позняк махнул рукой и сказал, что беды и заботы королей, герцогов и графов могут тронуть простых торговых людей только повышением мыта или ростом цен на оружие. А когда они с сыном отправились на ночной отдых в свой закут, то добавил Вратко на ухо: мол, продадим мягкую рухлядь, нужно будет мечи закупать в Хедебю. Грядут такие времена, что цены на них будут только расти. На том и порешили.

Глава 2

Один в море

Варяжское море между датским островом Фольстер и вотчиной лютичей Рюгеном не баловало купцов попутными ветрами. Всех направляющихся на Хедебю с востока встречал юго-западный, негостеприимный ветер, так и норовивший отогнать корабли к берегам Шведского королевства. Но «Морская красавица» упрямо лавировала, карабкалась на опененные волны, ловила ветер широкими полосатыми парусами. Пузатый, крутобокий, с обшитыми внакрой бортами корабль нес две мачты, и на каждой – прямоугольный парус. В «вороньем гнезде» грот-мачты умостился белобрысый морячок с серьгой в ухе – все выглядывал, чтобы на камень не налететь, а подводных скал тут хватало с избытком. Потому и капитан, он же купец гамбуржский, палубу днем не покидал.

Гюнтер стоял на ахтердеке, зажав под мышкой рукоять рулевого весла, и поглядывал из-под ладони на кудрявящееся желтоватыми «барашками» серовато-зеленое поле Варяжского моря. Не зря викинги, большие мастера придумывать всяческие заковыристые названия для обычных, казалось бы, вещиц, называют море «полем китов», а еще «лебединой дорогой». Разумнее было бы назвать его «купеческим трактом» – это всякому торговцу, вынужденному большую часть жизни проводить на мерно покачивающихся досках, и понятно, и справедливо. А то от разных «красивостей» ни мошна, ни живот не наполнятся. Баловство одно.

Отец Бернар высунул голову из люка, огляделся, словно покидающий дупло дятел, оперся рукой о палубу и вдруг с легкостью выпрыгнул. Распрямился, одернул рясу. Капитан, увидев его, смутился, отвел взгляд.

Быстрым шагом монах подошел вплотную – к покачивающейся опоре под ногами он приспособился на удивление легко, словно всю жизнь провел на море. Спросил, хмурясь и морща высокий лоб:

– Ты уже все решил для себя, сын мой?

– Да, святой отец. Только…

– Что такое? Ты слаб в вере, сын мой? – вкрадчиво произнес отец Бернар.

– Нет! – Гюнтер встрепенулся, как застоявшийся конь. – Я готов служить Господу и делу Церкви… Но новгородец…

– Мне нет дела до новгородца. Пускай плывет с нами, если захочет.

– Он не захочет.

– Да? – Монах приподнял бровь. – Тогда мне тем паче нет дела до упрямца. Нужно ли повторять, сын мой? Я выполняю важное задание Церкви. Несу свет Истины народам, закореневшим в язычестве. Ведь ни для кого не секрет, что датчане, норвежцы, свеи молятся Господу только для вида, а сами по-прежнему носят обереги Одина и Тора? К чему привели старания Олафа Святого? Князя Готшалка? Эдуард Исповедник достиг немного бо2льших успехов, и все равно саксы грязны, невежественны и тупы! Я должен способствовать проникновению света истинной веры на Британские острова! Что может помочь этому больше, чем войско Вильгельма, герцога Нормандского?

– Я не спорю, отец мой…

– Так в чем же дело?

– Новгородец поднимет шум. Он не захочет плыть в Байе.

– Высади его на ближайшем острове.

– Отец мой… – нерешительно проговорил гамбуржец. – У словен, а в особенности у новгородцев, есть присловье: уговор дороже денег. А мы с ним сговорились торговать в портах Варяжского моря…

– Нарушай договор, сын мой. Смело нарушай, – тоном, не терпящим возражений, распорядился Бернар. – Господь простит тебя. Я буду молиться за тебя. Мы вместе помолимся. Да что там! Можно ли наказывать верного сына римской церкви, если он нарушил слово, данное иноверцу?

– Но русичи христиане…

– Они неправильно толкуют третий Символ веры. Следовательно, близки к греху ереси. Предложи ему краткую остановку в Хедебю. Если откажется, выброси его за борт.

– Но, святой отец…

– Оставь колебания, сын мой! Ибо не для личной корысти ты действуешь, но ad majoram Dei Gloriam![7]

Монах размашисто перекрестил морехода. Протянул руку для поцелуя.

Гюнтер не отличался излишней набожностью, но хорошо понимал, откуда можно извлечь наибольшую прибыль. И дружба с новгородским купцом не шла ни в какое сравнение с дружбой со всесильной церковью римской.

Вратко по обыкновению проводил едва ли не полдня, перегнувшись через борт и разглядывая воду, волны и чаек, падающих с размаху, чтобы взлететь, сжимая в клюве серебристую рыбешку в палец длиной. Он дышал морским ветром и мечтал. Мечтал о странствиях и далеких походах. Эх, хорошо бы побывать в королевстве франков, сходить в Византию, посетить греческие острова, Англию, а еще интереснее отправиться с купеческим караваном в арабские земли, населенные худощавыми, смуглыми, будто бы высушенными жарким солнцем, людьми. Или добраться до сказочной земли Чинь, где люди желтокожие и плосколицые, где солнце встает по утрам из-за края земли и водятся диковинные звери – однорог, одетый в шершавую серую шкуру, и двухвостый зверь, пользующийся хвостами, как человек руками, огромные полосатые коты и кочкоданы,[8] богомерзкие твари, в которых вдохнул жизнь Сатана в насмешку над тем, как Господь создал человека… Но даже побывать в таких городах, как Бирка, Волин, Хедебю, виделось несказанным счастьем.