По воле судьбы - Мэдлин Хантер

Толпа непроизвольно расступалась, стараясь держаться подальше от обеих групп, пути которых волею судеб пересекались как раз в центре площади. Чувствовалось, что никто не собирается уступать дорогу.

И вот они встретились, стояли лицом к лицу и обменивались ехидными замечаниями, затем послышались оскорбления. Восемь богачей презрительно рассмеялись. Семь бедняков бросили в ответ несколько острых шуточек.

Риз пропускал мимо ушей увещевания Джона и потягивал свой эль. Толпа на площади расступилась, очищая место для представления: явно назревала драка. Людей будоражила возможность разогнать послеобеденную скуку зрелищем, которое можно будет обсуждать в течение нескольких дней. Для того и существуют рынки.

Риз мысленно поставил на городских оборванцев, хотя они уступали в численности своим соперникам. Это ведь будет уличная драка, а не турнир в доспехах, кроме того, в такой ситуации, как правило, принимаешь сторону тех, к кому принадлежишь сам.

– Сколько?

Джоан с сомнением посмотрела на человека, любовавшегося ее статуэткой Святой Катерины. Тощий и бледный, с кроличьим лицом, но в роскошной шляпе, – он выглядел достаточно богатым, чтобы покупать такие вещицы.

Джоан дала ему возможность подольше полюбоваться статуэткой, сама при этом пытаясь сдержать охватившее ее волнение. Подумать только! Она может сегодня продать все три статуэтки.

Кажется, ему действительно понравилась глиняная фигурка.

– Шиллинг.

Он бросил на нее удивленный взгляд.

– Чтобы сделать ее, понадобилась целая неделя, вы же видите, она обожжена в печи. Вы не найдете ничего лучше, – затараторила Джоан, тут же пожалев об этом.

Конечно же, тот каменщик просто заигрывал с ней, надеясь получить нечто большее за свою монету. А она, почти поверив его словам о цене ее поделок может потерять этого покупателя.

– Шиллинг? – задумчиво протянул «кролик». – Твой муж дорого берет за свое ремесло.

– Это мое ремесло.

Он тотчас взглянул на статуэтку другими глазами. Теперь он, наверное, воображал, что найдет массу изъянов в изделии, изготовленном женщиной.

Такое случалось часто. Джоан могла бы придумать себе мужа-ремесленника и подыгрывать покупателям, но гордость не позволяла ей поступить подобным образом. Эти статуэтки были делом ее рук. Она сама придумывала и вылепливала их.

– Пять пенсов, – предложил покупатель.

Именно такую сумму она выручила за статуэтку Девы Марии. Ей бы радоваться и этому, но внезапно презрение этого человека к плодам ее труда сделало ее упрямой.

– Шиллинг. Она стоит гораздо дороже, и на меньшее я не согласна.

Джоан пожалела о своих словах в ту же секунду, как они сорвались с ее губ. Но вторая, непокорная ее половина решила, что этот мужчина не заслуживает фигурки Святой Катерины и лучше разбить ее вдребезги, чем отдать за пять пенсов.

Как ни странно, «кролик» не ушел. Джоан удивилась еще больше, когда его рука потянулась за кошельком. На ее сундук упал шиллинг, а он повернулся и зашагал прочь. Если бы он бросил всего пять пенсов, она схватила бы их так же быстро. По правде говоря, в своем теперешнем положении Джоан не могла позволить себе такой роскоши как гордость.

Она засунула шиллинг за корсаж, поближе к сердцу, и он присоединился к влажной тяжести остальных спрятанных там монет – почти три шиллинга за сегодняшний день, целое состояние, а все благодаря тому высокому каменщику.

Она вспомнила его проницательный взгляд, удовлетворение, с которым он разглядывал ее чашку, да и ее саму. Пожалуй, впервые она не возражала против этого, несмотря на его устрашающий рост. Он смотрел на нее не с вожделением, его голубые глаза говорили об интересе к ней как женщине, а не о неприкрытой похоти, которую она так хорошо научилась читать во взглядах якобы интересующихся ее товаром мужчин.

И ему, в самом деле, понравилось ее ремесло. Джоан определила это по тому, с какой нежностью он касался изделий. Это не было притворством, хотя могло быть всего лишь поводом завоевать ее благосклонность.

Она была с ним несколько резка. Теперь ей захотелось отблагодарить его, он был прав насчет статуэток. Ведь он каменщик и, наверное, из своего опыта знает, сколько стоят такие вещи. Как было великодушно с его стороны сказать ей об этом.

Какой милый мужчина… И красивый – твердый подбородок, узкое лицо, правильный нос, добрые синие глаза; его блестящие темные волосы были связаны на затылке, как это делают рабочие. Когда он улыбался, в уголках глаз и губ появлялись маленькие морщинки. В этих местах и в уголках рта пролегли неглубокие морщинки. Наверное, улыбался он часто.

Джоан почувствовала, что и сама улыбается, вспоминая о нем. Ощущение было непривычным, новым, какая-то необъяснимая радость наполнила ее сердце. Она улыбалась и не могла остановиться. Почти три шиллинга. Может быть… может…

Из ближайшего переулка вышли на площадь какие-то парни, и она тут же заметила среди них своего брата Марка, такого же светловолосого, как и она. Слава Богу! На рассвете, оставив здесь ее и сундук, он растворился в толпе, исчез и ни разу не заглянул к ней. Джоан уже начала волноваться, все ли с ним в порядке, к тому же ей совсем не хотелось самой тащить тяжелый сундук обратно через реку.

Девушка попыталась поймать его взгляд, но он делал вид, что не замечает ее. Он шел со своими приятелями с таким видом, будто собирался пройти через площадь и снова раствориться в суматохе города. Его друзья постоянно доставляли неприятности. В горящих глазах молодых людей так и светилось упрямство и неприкрытое желание сразиться со всем миром.

К сожалению, с каждым днем Марк все больше и больше походил на них, и она опять отметила, что он ничем не отличался от остальных. От осознания этого радость в душе девушки померкла. Она отметила, что не только дерзость и злоба во взгляде роднили ее брата с приятелями, но даже одежда – настоящие лохмотья. Рубаху и штаны, потертые и залатанные, Джоан купила у какого-то слуги. Но большего они не могли себе позволить. За последние два года Марк сильно вырос, и это тряпье – единственное, на что ей удалось выкроить деньги из их более чем скромных доходов.

Марк ненавидел эту зеленую рубаху, презирал свою нищенскую одежду. Каждое утро, когда Джоан видела, с каким отвращением он натягивает на себя лохмотья, ее сердце сжималось от жалости к нему. Она чувствовала, что с каждым днем он все больше озлоблялся, а в душе его зрела буря. Когда они были вместе, от этого его безмолвного внутреннего урагана, казалось, в комнате дрожал воздух, да и ее пробирала дрожь.

Джоан смотрела, как Марк направляется на противоположную сторону площади. Смятение охватило ее душу – она понимала, что теряет его. Грязные улочки и переулки этого города, вечно голодный и злой сброд, порожденное нищетой отчаяние отбирали его у нее. В свои пятнадцать он уже не был мальчиком, свято верившим старшей сестре. Мысль об утраченном доверии резанула по сердцу больнее острого ножа. Он больше не верил ей, не верил, что все изменится к лучшему. Может быть, догадывался, что она и сама не очень-то в это верит.