Наивные старцы. Анализ современных мифов - Адольф Гуггенбюль-Крейг

Должен сказать, что в конце концов во время медитации со стаканом вина в руке мне пришла на ум ассоциация с удивительным богом древних греков, Дионисом. Его родителями были Зевс и Персефона, гордый олимпиец и богиня загробного мира. Не раз спускался Дионис на землю в образе мужчины и женщины; последователи его культа облачались в просторные одежды, скрадывавшие любое отличие мужчины от женщины, предавались оргиастическим действам и идентифицировали себя со своим богом. Дионис не пришелся ко двору ни одного властителя; в юности время от времени его преследовали, как сумасшедшего, однако он избежал всех опасностей н отомстил своим противникам, поразив их безумием.

Я говорю о Дионисе, боге вина, опьянения, религиозного экстаза, танца, оргиастической музыки и безумия. Казалось бы, что общего между богом древних греков и идеей равенства? Однако если мы вспомним, что его родителями были бог неба и богиня загробного мира, то станет очевидным — Дионис объединяет в себе важнейшие противоположности: жизнь и смерть.

Прежде всего, Дионис— бог опьянения, которое смывает любые социальные и национальные барьеры. Алкоголь — великий уравнитель. Задолго до Великой французской революции ремесленники Цюриха ежегодно отмечали большой праздник, сопровождавшийся всеобщей попойкой, во время которой стирались все социальные различия: подмастерье пил на брудершафт с богатым купцом. И сейчас в кабачках небольших деревушек сходятся за одним столом низы и верхи. Всем нам известны профессиональные праздники, которые устраиваются на крупных предприятиях. Их единственная цель — хотя бы один раз в году освободить людей от социальной иерархии.

Кроме того, Дионис — бог безудержных танцев, которые не меньше способствуют устранению противоречий между классами, расами и народами, заставляя всех двигаться в одном ритме. Оргиастическая музыка стирает национальные, социальные и возрастные различия, сводит на нет разницу в уровне интеллигентности. Последователи культа Диониса стремились зримо уравнять мужчин и женщин. Этого культа боялись не только апологеты классической общественной системы, построенной по иерархическому принципу, но даже правящие династии. Дионис полон энергии, доходящей до экстаза, он в каком-то смысле — революционер; повсюду, где появляется Дионис, старый порядок обречен рухнуть. Стремление к равенству будоражит общество. Равенство уже не воспринимается как обычное, узаконенное состояние, оно становится чем-то из ряда вон выходящим, сеет повсюду волнения и смуту.

Волна в динамике внешнего и внутреннего развития западного общества в двадцатом веке во многом обязана своим появлением идее «равенства». Стабильная, иерархическая система, опирающаяся на неравенство, была разрушена противоположными стремлениями. Прекрасным примером этому могут служить Соединенные Штаты Америки. Все новые и новые народы эмигрируют в США, однако они не становятся на своей новой родине париями, или неприкасаемыми, а добиваются равных прав с остальными гражданами. Так, жесткая динамика в истории американских итальянцев, ирландцев и евреев связана с желанием этих народов сравнять свои шансы с коренным, англосаксонским населением. Это стремление и создало новую страну.

Дионисийский культ стирает различия между богами и человеком, ибо верующие ассоциируют себя с самим Дионисом; для греческой мифологии это редчайший феномен. Дионис еще и бог безумия. А ведь стремление к всеобщему равенству нередко приводит людей к массовому умопомешательству. Как только индивиды, движимые этой идеей, сбиваются в толпу, возникает угроза того, что прозвучит воинственный призыв, и люди начнут громить улицы и футбольные стадионы. Бывает и хуже: толпа, вдохновленная манией, находит себе фюрера, способного управлять ею, как стадом овец.

Может показаться, что попытка провести параллели между идеей «врожденного» равенства и мифом о Дионисе, определив таким образом данную идею как продукт дионисийского опыта, грешит искусственностью. Поэтому необходимо рассмотреть «равенство» с другой точки зрения, что позволит исследователю обойти, казалось бы, непреодолимые барьеры противоречий, которые готовит данная проблема. Очевидно, что равенство — это не идеология, не интеллектуальная конструкция, не продукт спокойных, глубоких размышлений и вместе с тем отнюдь не результат наблюдений за жизнью, однако оно влияет на людей. Равенство — идея «безрассудная», «нереалистичная», но несомненно более значимая, чем рассудочные психологические построения, одним словом,— не менее реальная, чем неравенство. Здравый смысл на стороне последнего — дионисийский экстаз предпочитает первое. Считаю важным лишний раз подчеркнуть, что идея равенства опирается не на рассудочную философию, антропологические факты или непосредственную реальность, а на привлекательный, дионисийский миф, собст-венно, является этим мифом. Неравенство ближе к объективной научной реальности, равенство, напротив, соответствует определенному душевному состоянию, дионисийскому экстазу, доступному индивиду в переживании, но не как элемент внешнего мира или научная догма.

Опасность дионисийского мифа заключается в том, что он может быть истолкован чересчур буквально: следует уравнять всех и вся на земле, поскольку несправедливое, жестокое, иерархическое общество, будучи разрушенным, превратится в общество справедливое, не жестокое, неиерархическое, и все живущие стартуют с одной, нулевой отметки.

Призывы к борьбе за равенство не утихают, его отсутствие оплакивают многие!

Лично у меня феномен равенства вызывает двойственные чувства. Например, обязательная в Англии школьная форма никогда не была мне симпатична. Тем не менее я вполне солидарен с ее сторонниками, утверждающими, что единая, обязательная форма одежды позволяет стереть, по крайней мере, внешние приметы социальных различий между детьми, поскольку мне не по душе контрасты между бедностью и богатством. Вместе с тем меня привлекают классовые различия, бытующие в Великобритании; мне доставляет огромное удовольствие наблюдать, как англичане, принадлежащие к определенной социальной прослойке, неизменно исповедуют собственный слэнг, манеру одеваться и образ жизни. Мое детство выпало на послевоенное время. Я был более или менее деятельным и удачливым бойскаутом. Тогда в Цюрихе можно было приобрести военный ранец всего за каких-то пять швейцарских франков. Наш вожатый настоятельно рекомендовал нам купить подобный ранцы для поездки в бойскаутский лагерь, чтобы, как он выразился, «все мы выглядели одинаково». Мне не понравилась его затея, я позабыл купить ранец и явился на вокзал с рюкзаком за плечами, хотя, должен признаться, мне очень понравилось, как смотрелись со стороны остальные ребята с одинаковыми, форменными ранцами. Меня раздражает, когда дети из одной семьи носят одинаковые пуловеры; мне становится жаль этих детей, у меня возникает подозрение, что родители относятся к ним как к игрушкам; вместе с тем я понимаю, что похожая одежда у детей может радовать и умилять родителей.

Я знавал многих политиков, восхищенных идеей единой Европы, для которых отличие в цвете железнодорожных вагонов разных стран нашего многонационального континента было что песчинка в глазу. Христианская община кантона Цюрих готова потратить огромные деньги на то, чтобы поднять на одинаковую высоту пульт, столы и оконные карнизы в секретариате. Аргумент в защиту этого проекта звучал так: «Они располагаются в неприличном беспорядке». Школьные тетради разных размеров в одном кантоне нередко заставляют превосходного учителя младших классов сомневаться в достоинствах нашего образования.

То обстоятельство, что в упомянутых случаях речь идет скорее о единообразии, чем о равенстве, не должно сбивать нас с толку, поскольку единообразие — это следствие или, если угодно, комментарий к мифу о равенстве. Равенство, одинаковое поведение, единство, единообразие — все это звенья одной цепи. Приверженность равенству требует доказательства в виде единообразия в одежде. Стремление приравнять коллектив к индивиду принимает подчас весьма причудливые формы. Прекрасным примером этому могут служить раздающиеся в Швейцарии требования о назначении единой даты начала учебного года. Дело в том, что приблизительно для 60% швейцарских учеников младших классов школьные занятия начинаются весной, а для 40% — осенью. Следовательно, в случае перемены места жительства дети теряют или приобретают полгода. Казалось бы — проблема ничтожная. Ничуть не бывало. Разумеется, для восьмидесятилетнего человека полгода или тем более целый год — срок огромный и потеря его ничем не восполнима, но для ребенка... Разнобой в определении сроков начала учебного года связан прежде всего с суверенностью школьной системы в кантонах. Вместе с тем автономия кантонов — основа швейцарской конфедерации. Сторонников единообразия возмущает такое самоуправство, они требуют принятия соответствующих законов, которые, кстати сказать, по моим сведениям уже приняты. Для того чтобы решить эту проблему, активисты решились поколебать основы государственности в Швейцарии, изменить конституцию страны. Напрашивается вопрос, действительно ли речь шла о желании решить незначительную практическую проблему или перед нами результат воздействия мифа о равенстве, которого следует добиваться любой ценой? Следствием того же мифа я считаю, например, стремление шотландского учителя привить своим ученикам чистый английский выговор, образцом которого считаются ведущие Би-Би-Си, или желание учителя в Швейцарии вытравить из произношения школьников любые следы местного диалекта в угоду Hochdeutsch *(Правильный, литературный немецкий язык ). От Гамбурга до Зааны — один язык! Так звучит их лозунг. Попытки достигнуть единообразия благодаря иностранному влиянию, в данном случае благодаря языку,— не редкость. Когда мне доводится слышать о них, я всегда вспоминаю поговорку: «старший брат прав всегда, младший брат — никогда». По этой логике выговор шотландских и швейцарских школьников будет, разумеется, при любых обстоятельствах казаться хуже, чем произношение английского радио и граждан Германии.