Новый Мир ( № 3 2009) - Новый Мир Новый Мир

Перед тем как лечь спать, старик еще раз заглянул на кухню. Надрывался на плите выкипевший почти до дна чайник. Дочь спала, уткнувшись щекой в сложенные руки. В заботливо поставленной подальше от края на столе бутылке водки оставалось меньше трети.

Наутро за окном ярко голубело небо. Решив, что снова ударил мороз, старик, открывая форточку, ожидал колючего зимнего воздуха, однако с улицы пахнуло теплом, оттаявшей землей и пряным кленовым соком, начавшим уже свое движение в высившихся, словно мертвые, деревьях. Плотно позавтракав, старик обул старые резиновые сапоги и пешком отправился на дачу, посмотреть, как перезимовал сад.

Высокий и крутой, стеной стоящий склон Алтынной горы, который старику каждый раз приходилось преодолевать по пути в сад, словно широкий амфитеатр огибал прячущуюся в ущелье деревню, включенную в состав города как 5-й Динамовский проезд, однако чаще называемую ее исконным именем: Рокотовка. Склон этот в каждое время года имел свой особый цвет. Зимой, занесенный снегом, он стоял белый, искрился до боли в глазах, если светило солнце. Весной зеленел практически сразу же, едва сходил снег, выглядел тогда живописно, словно карпатское предгорье. Оставался таким, однако, недолго: начинавшее припекать жаркое степное солнце быстро выжигало невысокую, едва зацепившуюся корнями за растрескавшийся камень траву. Засушливым летом склон стоял желтый, серел, обнажая каменистые проплешины, ближе к осени темнел до черноты под дождями и первыми непрочными снегопадами. Несколько кривоватых дубков прижилось после озеленительных кампаний, когда школьники с лопатами и саженцами бестолково и шумно карабкались на склон, уже просохший после весеннего схода снега. Выжившие деревца торчали отдельно друг от друга, искореженные, низкорослые, трепетали на ветру почти не дававшими тени листочками. Наискокок пересекала склон узкая, двоим едва разойтись, по-настоящему горная тропинка — пропасть с одной стороны, крутая стена с другой. Плотно утоптанная коричневая глина в сырую погоду становилась скользкой, словно голый лед.

Пройдя деревню и остановившись на пару минут возле вытекающего из подножия склона родника, старик подступил к самому главному, крутому подъему, отмечая про себя, что тропинка, пересекающая косогор, уже просохла, идти по ней было удобно. Поднимаясь в гору, старик ступал размеренно, неспешно, высматривая при каждом шаге место, куда поставить ногу, стараясь не запыхаться и не вспотеть. Долгий весенний день впереди: никакой пользы, если он придет в сад на пятнадцать минут раньше. Дойдя до того места, где дубки на склоне вплотную подступали к тропинке, старик приостановился: по узловатым веткам с незаметными, едва-едва набухшими почками уже ползли цепочкой ожившие после зимовки муравьи. Солнце проблескивало из-за белого, словно из матового стекла, облака, теплый ветерок нежно касался лица. Взобравшись на самый верх, где на тропинке вместо глины желтела мелкая, словно специально наколотая щебенка, старик обернулся, оглядел раскинувшийся у ног дымный и пыльный город, дугой изогнувшийся берег с портом, где повесили свои носы портовые краны, доходящую почти до горизонта голубую гладь широченного волжского разлива. Девятиэтажка, где жил старик, с горы была видна как на ладони, прямая, квадратная, похожая на поставленный на бок серовато-белый силикатный кирпич.

Тропинка петляла по пустырю, изрытому круглыми, похожими на метеоритные кратеры ямами, заросшими степной травой, дальше вела к видимому уже с края горы дачному поселку, полупрозрачным рейчатым заборам, разномастным домикам, черной, жирной, грубо перекопанной с осени земле. На пустыре когда-то добывали желтый глинистый камень, строили из него Рокотовку. Незадолго до войны проложили магистральный, до самой Москвы, газопровод, качали по нему только что открытый в заволжских степях газ. За пятьдесят лет газовые месторождения в Заволжье иссякли, газопровод лежал в земле пустой. Для того чтобы выпускать случайные, без давления скапливающиеся газы, торчал на краю склона отводной патрубок — две разнокалиберные трубы: та, что потолще, прихотливо изогнутая, заканчивалась большим газовым вентилем с рукоятями, похожим на корабельный штурвал, другая, прямая как свеча, имела в высоту метра два с небольшим и устремлялась в небо. Газовое сооружение было огорожено сеткой в стальной раме, что-то вроде прозрачной будки с дверью, но без крыши. О законсервированном газопроводе заботились: раз в год, поздней осенью приезжала на склон машина, трубы и ограду красили серебрянкой. В пустых газовых трубах завывал частый на открытой со всех сторон макушке горы ветер. Иногда вследствие каких-то подземных катаклизмов в трубах начинало шуметь и клокотать, струился в небо прозрачный, словно с кончика сигареты, дымок, возле серебристой ограды пахло, в точности как на кухне, газом.

Проходя мимо газовых вентилей будки, старик прислушался: нет, в этот весенний день земные недра вели себя спокойно. Зеленела на пригорках свежая травка, поверх нее валялись желтые, вывернутые ветром одиночные камни. Ныряя в ямы, тропинка становилась мокрой и опасно скользкой. Проходя их, старик внимательно глядел себе под ноги, замечая отпечатавшиеся в мокрой глине следы сапог и две параллельные полоски: кто-то из недавно прошедших катил с собой ручную сумку-тележку. Чуть дальше плотная, тесно посаженная лесополоса, дуб вперемежку с кленом и акацией, отгораживала дачный поселок от склона, за ее черной унылой массой белела стволами просторная березовая роща. Приближаясь к лесополосе, тропинка чернела, вместо глины ноги топтали жирный лесной чернозем.

Открыв калитку своей дачи, старик по выложенной камнем и поэтому твердой в любую погоду тропинке прошел к садовому домику. Положив на порог сумку, выпрямил спину. Вздыбилась после осенней перекопки черная садовая земля, под деревьями из слоя опавших листьев торчали кое-где черные, забытые на ветке и упавшие на землю, сгнившие, едва стало тепло, яблоки. Вздохнув, старик подошел к самому краю дорожки, присел на корточки. Сыро было пока бороновать. Землю сейчас разровняешь граблями, а она засохнет, заклекнет коркой, через которую пробьются только сорняки. Зима была, в общем, мягкая: всего две или три крупные яблоневые ветки поломало снегом. Старик представил уже, как вечно перечащая ему в деле садоводства жена, объявившись на даче, будет требовать, чтобы он немедленно подвязал ветки, придется с ней спорить, объяснять, что сейчас по земле ходить нельзя: утонешь, как в болоте. Вспомнил, что жена умерла и больше перечить не будет, ощутил короткую, но острую душевную боль.

Негромко хрустнула за соседским забором сухая прошлогодняя ветка.

— Здорово, дедуль! Как живешь-то?

Старик обернулся, откашливаясь, словно спросонья. Соседка Алеся, в черных резиновых сапогах и густо-синей, сильно поношенной куртке, локти положила на разделяющий участки забор. Маленькая и тонкая, народившая двоих детей, Алеся голос имела неустоявшийся, мальчишечий. Старик из года в год, копаясь безмолвно где-нибудь на своем участке, вдруг удивлялся, прислушиваясь: что за пацан появился у соседей? Потом соображал: да это же Алеся! Голос у нее такой...

— Люся как, сильно мучилась, болела? — спросила Алеся участливо.

Старик мгновение смотрел озадаченно, удивляясь, что сам как-то не задумался об этом.

— Нет, — покачал головой. — Легко отошла.

— Ну, земля ей будет пухом, — подытожила Алеся. — Ты-то как теперь? Сад свой бросать не собираешься?

— Да зачем же бросать? — возразил, немного раздражаясь, старик. — Что я, больной или из ума выжил? Своих сил не хватит — вон, дочь всегда поможет.

— Смотри, — проговорила соседка, отходя от забора. — А то бы мы купили участок. Два рядом — хорошо.

Распалив перед домом небольшой костер (электричество в поселке еще не включили), старик вскипятил воду, заварил чай, разложил принесенные с собой хлеб, сваренные вкрутую яйца. Усмехнулся про себя: продать сад! Вообще тогда — на печь и смерти ждать. Жена была не бог весть какая помощница — руководила больше. Знала, когда сажать, удобрять, опрыскивать. Хотя она и ела-то по крупинке... За лето нагорбатишься, к осени глаза б этот сад не видели. А снег ляжет — не знаешь, куда себя деть.

Когда золотистое солнце, уже высоко забирающееся на небе в конце марта, коснулось краем дальней, с западной стороны поселка темнеющей сосновой рощицы, спрятавшись другим за светящееся, словно из подтаявшего снега вылепленное облако, старик отправился домой. Грузно шлепал резиновыми сапогами по подсохшей за день тропинке. Как всегда, целый день проработав в саду, чувствовал теперь, как переполняет его особая, светлая и благостная — словно в церкви службу отстоял — честная трудовая усталость. На ходу размышлял, что это за штука такая — старость. Вот через месяц ему исполнится шестьдесят девять — дед, неработающий пенсионер. Однако ж пешком бодро возвращается с дачи. Когда тридцать пять лет назад закладывали дачный поселок и приходилось из сосняка возить на тачке лесной чернозем вперемежку с прелой хвоей, настилать поверх бесплодной глинистой щебенки, — молодым себя считал! — ноги-руки болели так, что по дороге домой приглядывался к каждой обочине: не прилечь ли до утра...