Грани русского раскола - Александр Пыжиков

С первыми двумя составляющими триады «православие, самодержавие, народность» все было в порядке: самодержец одновременно являлся и главой Русской православной церкви (РПЦ). Для цельности замысла требовалось подтянуть до надлежащего уровня третье звено – народ. В результате правящий класс России, следуя концепции, которая получила государственный статус, обратил взоры на своих подданных. На практике это вылилось в общественное и литературное лицемерие, так называемый «квасной» патриотизм – изъявление взаимной любви власти и мужика через православие. Русские национальные ориентиры, определенные программой Министерства просвещения, были объявлены священными, и вся отечественная литература оценивалась с точки зрения соответствия этим ориентирам. Особенно в этом преуспел журнал «Маяк», выходивший в 1840-1845 годах. На его страницах пропагандировались произведения, которые презентовались публике в качестве эталона народности. Как, например, сочинение «Князь Скопин-Шуйский или Россия в начале XVII столетия». По мнению издания, сила автора этого произведения – фрейлины двора ее императорского величества, – в том, что она «уклонилась от подражания Вальтеру Скотту», а обратилась к изображению настоящего русского человека с его верой в православного царя-помазанника и мудрое слово[17]. «Маяк» возглавил поход за чистоту русского языка, принявшего «душу французскую с немецким выговором». Как неустанно пропагандировало издание, возврат «говора разумных мужичков наших» произойдет только тогда, когда мы сумеем избавиться от блистательного французского слога на русский манер в исполнении таких литераторов как А.С. Пушкин[18]. Поразительно, но творчество великого русского писателя было признано вредным, не отвечающим народному духу. Авторы «Маяка» предостерегали общественность от чрезмерного увлечения поэтом, утверждая, что если бы в России появилось больше таких Пушкиных, то она попросту погибла бы[19].

Однако утверждение стандартов народности наткнулось на серьезное препятствие, не просто мешавшее изображать единение нации, а делавшее это единение в принципе неосуществимым. Речь идет о расколе, заряженном энергией неприятия как синодальной церкви, так и дворянства. Поэтому оборотной стороной политики официальной народности стали гонения на старообрядчество, достигшие в николаевскую эпоху большого размаха. Власти демонстрировали, что они не признают староверие как вероисповедную организацию, а видят в его приверженцах лишь группу дезертиров, которые отпали от синодальной церкви и с которыми следует поступать соответствующим образом[20].

Надо заметить, что немецкий романтизм вдохновлял в ту пору не только государственные власти России. Он послужил основой для такого общественного движения, как славянофильство. Его идеологи, А.С. Хомяков, И.В. Киреевский, П.В. Киреевский, К.С. Аксаков и др. находились под влиянием романтической школы, усматривая в народе эстетический источник, а началом искусства считали веру и язык. Они идеализировали общину как организационную форму народной жизни и огромное значение придавали православию, но церковный раскол понимали по-европейски, то есть исключительно как размежевание православия с католицизмом[21]. Западных просветительских идей славянофилы не принимали, утверждая, что это не нужно российскому народу, который всегда был верен монархии. Тем не менее Николай I, проводя политику официальной народности, не стал опираться на данную группу интеллектуалов, а предпочел более управляемые бюрократические механизмы. Можно сказать, что в идейном смысле славянофилы оказались своего рода конкурентами государства, мешавшими реализовывать триаду «православие, самодержавие, народность». Однако их знания о народе и отношение к нему носили преимущественно теоретический характер. Недостаточная осведомленность проявлялась и в редких славянофильских оценках раскола. К примеру, лидер группы А.С. Хомяков так рассуждал о путях, как он писал, уничтожения рогожского раскола:

«...перезвать в общение с православными раскольничьих епископов... подчиняя их не Синоду, а греческим патриархам или сербскому? Подготовить это агентами, созвать их в городе не русском, сделать публичное заседание при самих раскольниках»[22].

Такой вариант, наподобие единоверия, вынесенного за национальные рамки на просторы всего православного пространства, по всей видимости, считался приемлемым рецептом для решения сложнейшей проблемы, пронизывающей все российское общество. Стремления же к научному изучению раскола в кругу этих интеллектуалов в те годы еще не прослеживалось. Их усилия сосредотачивались на демонстрации преимуществ православной веры перед западным католицизмом и протестантизмом.

Однако практика официальной народности имела и положительные моменты. Николай I и его окружение осознавали, что недостаточно знают ту страну, которой управляют. Несмотря на появившиеся изыскания о кондиции народной гущи, правительство, и прежде всего сам император, инициировало исследования по российской тематике, причем вверяло их известным зарубежным интеллектуалам, которые в отличие от отечественных пользовались в его глазах безупречной репутацией. Правительство субсидировало поездки по губерниям для довольно-таки общей цели: свежим глазом взглянуть на российские просторы, а заодно оценить неустанные заботы трона о своих поданных. Из визитеров, по приглашению властей посетивших Россию на рубеже 1830-1840-х годов, особый след оставили двое. Как в конце 1840-х годов отмечал А.И. Герцен, к тому времени появились две значительные работы иностранцев о России -«Россия в 1839 году» маркиза де Кюстина и «Исследование внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России» барона А. Гакстгаузена. Сочинение француза пользовалось популярностью в Европе и выдержало пять изданий, тогда как книга Гакстгаузена не столь известна читателям, поскольку более научна[23]. Для нас эти работы представляют интерес с точки зрения того, что именно писали о русском расколе и как оценивали его авторы, независимые от российских властей.

Маркиз де Кюстин[24] постоянно обращается к теме религии и ее значения для Руси. Вот только занимает его не внутренний религиозный раскол, а раскол в более широком плане – между православными и католиками. Конечно, его симпатии на стороне западного христианства, и он надеется, что русские когда-нибудь вернуться в его лоно. Поскольку этого пока не произошло, состояние, в котором находится страна, плачевно. По его наблюдениям, вместо того чтобы обратиться к свету Рима, люди здесь занимаются странными и малопонятными вещами: выясняют, каким образом креститься – тремя или двумя перстами.

«Вот какие вопросы волнуют сегодня греко-русскую церковь,

 – искренне удивляется де Кюстин, –

и не думайте, будто их считают пустяками»[25].

Он демонстрирует полное непонимание того, что эти «пустяки» – лишь внешние формы, за которыми кроется суть раскола, определившего ни много ни мало судьбы нашей страны. Хотя последствия этого религиозно-общественного разлома де Кюстин уловил:

«Различия между людьми в этой стране столь резки, что кажется, будто крестьянин и помещик не выросли на одной и той же земле. У крепостного свое Отечество, у барина – свое. Государство здесь внутренне расколото, и единство его лишь внешнее... Мне не раз говорили, что в один прекрасный день он (народ. – А. П.) перережет всех безбородых от края до края империи»[26].

Заметно, что иностранный гость впечатлился увиденным, однако не сумел увязать религиозные и социальные реалии, поскольку общественный пейзаж был очень необычным для европейского ума. Де Кюстин признается, что так и не разобрался, почему синодальная церковь, располагая мощнейшей поддержкой властей, не имеет никакой силы в сердцах людей[27].

Гораздо более глубокая работа о России вышла из-под пера прусского барона Августа фон Гакстгаузена[28]. Перед нами не просто впечатления путешественника, развлекающего читателя критикой русских обычаев и порядков, а серьезный исследовательский труд. Научным консультантом немца стал известный В. И. Даль, заведовавший в те годы канцелярией МВД. Именно он, направляя интересы А. Гакстгаузена, ввел его в мир русского фольклора, верований, быта и т.д.[29] Итоги поездки, состоявшейся в 1843 году, изложены в книге «Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России». Непосредственный начальник В. И. Даля Министр внутренних дел Л.А. Перовский выражал свое восхищение этой работой, которую он собирался изучить страницу за страницей: министра поразило обилие нового материала, собранного автором в ходе непродолжительного пребывания в стране[30]. В работе развивалась та же мысль о существовании глубокого разрыва между народом и дворянством. Общественные механизмы формирования нового служивого класса, запущенные еще Петром I, привели к тому, что дворянство оторвалось от населения в отношении образования, мировоззрения, обычаев и т.д.[31] Однако прусский ученый увидел и серьезные изменения в социальном ландшафте России. Они были связаны с тем влиянием, которое приобретали купцы разного калибра – выходцы из низов. Как установил А. Гакстгаузен, после 1812 года дворянство постепенно приходит в упадок, удаляется в свои деревни, а на передовые позиции выходят торговцы и промышленники. Правда, развитого буржуазного сословия автор не обнаружил, но выражал уверенность, что из купцов и фабрикантов оно со временем сформируется.[32]