Тюрьма и зона - Александр Хабаров

Караульным милиционером может оказаться приятель приятеля, племянник жены брата да мало ли кто еще! Поэтому бывалые люди пользуются этим, особенно стараются "полосатики", идущие на "особняк" (об этом позже); когда открывается "кормушка" в камере КПЗ, такой хитроумный зек уже сидит на корточках возле нее и тут же начинает "убалтывать" мента:

"Послушай, командир, что-то мне лицо твое знакомо? Ты не с улицы Тимирязева?"

"Да, с Тимирязева", - отвечает "командир".

"Точно! якобы радуется зек. - Ты Вани Бякина племяш!"

"Нет, я Тони Шерлушовой сын".

"Ты? Тонькин сын? Ништяк, командир! Мы с ней в девятом классе за од

ной партой сидели..."

Ну и так далее.

Дальше следует или попадание или промах. При промахе милиционер начинает понимать, что его "в наглую" колпашат; он начинает грубить и в ответ получает полновесный "отлай", в котором все известные нецензурные выражения кажутся дамским набором из лексики придворного этикета. Причем говорится все это тем же тихим голосом и завершается довольно успокоительно: "Извини, командир, погорячился, нервы никуда, сам знаешь... Не бери в голову..."

Цель такого "убалтывания" ясна при "попадании": Тонькин сын неохотно, но все же соглашается сделать какое-нибудь доброе дело для "одноклассника" матери: позвонить, передать, принести... Впрочем, и без "убалтывания" настоящих знакомцев хватает... Конечно же, по делу ничего передавать нельзя: органы не дремлют. Для караульного же передача записки (малявы) по делу означает голимую статью и минимум позорное увольнение из рядов доблестной милиции.

Давление

Именно в КПЗ легко оказывается психологическое давление на подследственного-первоходку. К примеру, в камеру заглядывает милиционер и говорит первоходочнику:

"Слышь, эй, ты! Сидоров! Там двое приехали с управы сейчас будут "колоть" тебя! Ты семнадцатого февраля где был?"

"В пивбаре, на Цветочной, пиво пил..."

"Ну, вот! А там в восемь вечера гражданина какого-то "замочили".

"Кормушка" захлопывается перед носом у вскочившего Сидорова, который остается "сам на сам" со своими нервными размышлениями о 17 февраля и о мифическом гражданине. Хорошо, если в камере найдутся добросердечные бывалые люди, успокоят, скажут: "Гонит мент, на понты хотят взять, пугают тебя". Ведь через полчаса Сидорова могут дернуть на допрос по основному делу, а голова его будет забита мыслями о совершенно постороннем и скорее всего выдуманном убийстве.

Веселые люди

Легко переносится отсидка в КПЗ, если в компании сокамерников есть веселый человек, не "гонщик" (болтун), а хороший рассказчик, мастер прикола (смешного рассказа или поступка).

В 1984 году со мной в одной камере КПЗ ждал этапа "на тюрьму" некто Дима П., в общем-то взрослый уже мужик, сидевший раза четыре за разное... На третий день пребывания в "хате" он вдруг вскочил с "лежбища", застучал в "кормушку". Минут через десять "кормушка" открылась.

"Чего надо?"

"Командир, дай карандаш или ручку, гумагу (бумагу) тоже дай! Совесть

замучила, хочу повиниться! Следак-то мой тута?

"Тута... Сейчас принесу бумагу, ручку..."

Через пять минут Дима уже рьяно что-то строчил на белом листе в полумраке, не обращая внимания на неодобрительные взгляды сокамерников. Отдав "гумагу" милиционеру, он снова улегся, сложив под головой руки.

Через минут пятнадцать "кормушка" снова открылась:

"Ты что ж, гад, на дурку косишь, что ли?"

"Ты че, командир, кто косит? Я всю правду изложил!" встрепенулся

Дима, подскочил к двери.

"А что ж ты пишешь тут, гондон! "Сознаюсь, что был вовлечен в шайку Ульяновым... он же Ленин... перевозили антисоветскую газету "Искра", героин, кокаин... Заправлял у них также Коля Бауман, его грохнули потом... еще Яков какой-то, Феликс с ними был, фамилий не знаю... где живут - не помню..." Ты че пишешь, а?"

В "хате" уже стоял дикий хохот.

Дело кончилось благополучно, а ведь, если подумать, могли, конечно, крутнуть по 190*-й (антисоветчина). Не крутнули. Дима был "чернушник" из "чернушников", вечная 147-я статья (мошенничество) тогдашнего УК. Уж никак к нему не липла "антисоветчина".

Тяжелые люди

Плохо дело, если в камере находится человек, во что бы то ни стало решивший покончить счеты с жизнью. Его попытки, пусть даже (и чаще всего) неудачные, вгоняют остальное население камеры во всеобщую депрессию, озлобление. Вскрытые вены давно уже не помогают никому: вскрывайся! В "кормушку" заглянули: "Ну что, литр вытек уже? Хорошо! Сейчас в "Скорую" звякнем..."

Не лучше, если кто-то "косит" (симулирует) с благой для себя целью "отмазаться" от срока через психушку. Некоторые пьют из отхожего места воду, мочатся на окружающих и т. п. Настоящий псих и то поприятней... Если статья не "тяжелая", то, конечно, есть возможность "свалить" через принудительное лечение в обычном дурдоме. Но "тяжелая" статья - это "спецбольница", учреждение "тюремного типа", с выродками-санитарами, которых никакая зона не принимает даже в "козлятник", инъекциями загадочных препаратов и жестким, "беспредельным" режимом. Об этом нужен отдельный разговор, специальные советы по выживанию...

КПЗ - недолгий срок, редко более десяти суток. В один прекрасный день начинают греметь засовы всех камер; на улице слышен глухой лай сторожевых овчарок и гудение автомобильных двигателей; матерятся солдаты и прапора. Это приехали специальные машины "автозаки", это этап "на тюрьму"; сейчас отдадут мешки, и все поедут навстречу к еще одной (не последней) новой жизни.

Прежде чем мы запрыгнем в железную коробку автозака, сопровождаемые щелканьем песьих зубов и подгоняемые прикладами и кулаками конвоя, обратим внимание на тех, с кем нам придется делить в течение продолжительного времени тяготы тюремной и лагерной жизни. На ком же, собственно, тюрьма держится?

Кто сидит?

В незабвенные годы "застоя" основную массу заключенных составляли так называемые "бытовики", т. е. совершившие преступления "в быту": один пырнул ножом соседа после третьего стакана водки; другой застал жену с хахалем и зарубил обоих топором, прихватив до кучи проклятую тещу; третий "забыл" про алименты и, к удивлению своему, неожиданно очутился с годом срока в ИТК общего режима; колхозники вынесли из колхозного амбара пару мешков комбикорма (выносили уже не раз и попали под "месячник борьбы с несунами" (показательный процесс); нервный гражданин оказал сопротивление работникам милиции (а всего-то и хотели: паспорт посмотреть) получи три года!..

Колхозные поля, городские танцплощадки и дискотеки, рестораны и заводские цеха основные поставщики рабочей силы во все управления ИТУ, в эти комбинаты по переработке человеческого материала в преступный.

Попадались и выродки, вроде Феди У., ходившего мастурбировать на детские сеансы в кинотеатры родного города, или Валентина С., изнасиловавшего собственную десятилетнюю дочь; таких были единицы, и часто они не доживали даже до тюрьмы (СИЗО), не говоря уже о зоне.

И уж совсем редкими гостями в тюрьмах были убийцы-маньяки, нынче расплодившиеся по России, как кролики в Австралии.

Иногда вдруг обнаруживались бывшие полицаи и каратели.

В 1977 году в Симферополе проходил показательный процесс по делу двоих "изменников". Они содержались в одиночных камерах смертников; когда нашу камеру выводили на прогулку, автор этих строк уговорил "пупкаря" и тот разрешил заглянуть в "волчок" одной из камер. По помещению 4 на 4 кв.м выгуливал себя, шаркая огромными войлочными тапками, тщедушный и, показалось, столетний старикашка. Голова его тряслась. В одной руке он держал пластиковую тарелочку, а в другой такую же ложку. Тарелка тряслась вместе с рукой, и роба старикашки была забрызгана баландой.

"Сколько ему дали?" спросил я пупкаря.

"А, вышак! Кассацию написал отказали, теперь помиловку (прошение о

помиловании) отправил... Откажут..."

Сравнительно большое число обитателей тюремных камер составляли так называемые "хозяйственники", т.е. арестованные за хищения или взятки. (Слово "коррупция" употреблялось тогда лишь в адрес американских сенаторов, итальянской мафии и акул тамошнего бизнеса.)

Суммы, проходившие по этим делам, впечатляли рядовых граждан, живших от зарплаты к зарплате в стабильном советском обществе. 10 тысяч рублей, 40 тысяч, 50 тысяч - эти суммы подводили обвиняемых под "расстрельные" статьи; впрочем, чаще они отделывались "десятками" и "пятнашками" в ИТК усиленного режима. Они не были "тузами" теневой экономики, просто оказались в один прекрасный день у некоей трещины или дыры, в которую сами собой сыпались незаконные (с точки зрения тогдашней системы) доходы. Они просто были неосторожны. Некоторые слишком много знали...

Когда в сети органов попадался крупный и чересчур информированный "сазан" (как, например, директор Елисеевского гастронома в Москве Соколов), то дело раскручивалось в рекордно короткие сроки (2-3 месяца) и, как правило, оканчивалось смертельным приговором. Тем "хозяйственникам", которые не имели поддержки "с воли", достаточно тяжело было переносить условия лишения свободы: слишком уж контрастировала утерянная жизнь с вновь обретенной. Удовлетворение возрастающих потребностей сменялось вынужденным ограничением потребностей даже самых необходимых, "умственный труд" сменялся "тяжким физическим", а всеобщее уважение, замешанное на зависти, равнодушием, а то и презрением окружающих сокамерников, солагерников. Драма часто оборачивалась трагедией.