Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

— А теперь ниже, Бернардо! Ниже!

Он услышал громкое «плюх», почувствовал, как бочка погружается и затем перестает, оставшись на плаву — верх ее торчал над прудом дюймов на шесть, окошко оказалось наполовину над водой. Бочку позаимствовали из рыбного сарая Эвальда, и она, разумеется, воняла рыбой, да и парочку заноз тоже подарила. Он увидел, как шест, с помощью которого его опустили в пруд, взмыл вверх — прилепившийся к нему Бернардо походил на ленивца-переростка. Он помахал рукой, и бочка опасно качнулась. Ничего, все поправимо, нужен камень-балласт. Бернардо вроде бы тоже махнул рукой, широко и щедро, а на самом деле это у него разжались руки, в результате чего он свалился с шеста. Один конец, естественно, взлетел, а противоположный, к которому прикрепили бочку, рухнул в воду. В ожидании неизбежного он обхватил себя руками, хрясь! — конец шеста ударил по бочке сбоку, бочка медленно накренилась, перевернулась, а он — вверх ногами — оказался в кромешной тьме и запаниковал.

Потом, высвобождая ногу Бернардо из лисьего капкана, — мокрые и продрогшие, оба грелись у костра, поглядывая на свое нуждавшееся в починке судно, истекавшее водой на берегу пруда, — он вынужден был признать: из-за того, что он вышиб стеклянное окошко, нынешняя их неудача вполне могла бы обернуться катастрофой.

— Об этом сразу надо было подумать! — ворчал Бернардо. Когда капкан наконец подался, он так и возопил от боли.

Погружение было таким быстрым, таким стремительным: нахлынула тьма, сдавила горло, вода и его собственный страх растворились друг в друге, перемешались, и мир перевернулся вверх дном. Он не мог этого вынести, нет, не мог. Он выбил стекло, и вода хлынула внутрь, прижала его к стенке бочки. Он закричал, забился, но только ободрал костяшки пальцев, а вода была тягучей, густой, как черная патока. Он-то запаниковал, стекло вышиб, а вот Бернардо бросился в пруд и спас его.

— Заткнись, Бернардо, — вот что сказал он ему сейчас.

Повезло — значит, повезло. Не такое уж чудесное спасение — Бернардо не знает страха, и лисьи капканы ему нипочем, однако следует помнить, что если дело труба, то на Бернардо можно положиться. Дело не в способе спасения — все было просто, бочку и ее содержимое взяли да и перенесли на берег. Дело в самом Бернардо, в том, чем его наделила природа. Сам он едва мог сдвинуть с места это их изобретение, даже пустое и даже на берегу. А вот Бернардо — двухметрового роста и здоровенный, как дуб, — запросто воздел бочонок над головой, это ж надо — с ним самим и с водой внутри дотопал до берега, да еще и с лисьим капканом на лапе! Умом, конечно, не блещет, зато силища какая!

Голодные и продрогшие, в мокрых одежках, они лежали возле костра, пытаясь заснуть. Сон не шел, но они молчали и упрямо вертелись с боку на бок. Завтра они вставят стекло обратно и поэкспериментируют с камнем-балластом. Работать будут изо всех сил, с небывалым рвением, чтобы должным образом подготовить себя и возродить боевой дух, а он должен будет еще и обуздать порожденный неудачей страх. А пруд — это вам не море, плещущееся в узком заливе, море, которое и манит, и отталкивает. На послезавтра Эвальд пообещал дать им свою лодку. Он снова повернулся на сырой земле, попробовал улечься поудобнее, Бернардо сделал то же самое. В конце концов Бернардо встал — коли не спится, нечего и притворяться. Было ясно, что за этим последует.

— Расскажи-ка еще раз, — взмолился Бернардо, — Расскажи о городе.

Да, они тренировались в Эвальдовом пруду, и все пошло не так, как надо, там было глубоко, темно, как ночью, и он чуть не утонул… Он глубоко вздохнул и уставился на пламя костра. Город… Они уже близко и не должны утратить веру. Послезавтра бочка вместе с ним опустится в глубину, к Винете, и уж тогда, если что, вытащить его оттуда, спасти неповоротливое судно не сможет никто. Вот оно стоит, прислоненное к стене, алчное чудище с разверстой пастью, так и готовое его проглотить. На земляном полу лежит стекло. Дубовые поленья потрескивают в костре, к балкам, под которыми вялится Эвальдова селедка, поднимается густой белый дым. Все выглядит и пахнет, как раньше. Сальвестро вспомнил мать, вспомнил, как ее нож вспарывал белые рыбьи брюха, и оттуда, словно пригоршни червей, выплескивались внутренности.

— Ну? — Бернардо терял терпение.

Он вздохнул.

— Был когда-то город, — начал он, — и для людей, живших в нем, был он величайшим городом на свете. И была война, что длилась сотню лет, и был шторм, что длился одну ночь…

— Подожди! — прервал его Бернардо. — Ты пропускаешь. Каким был город?

— Сколько раз я рассказывал тебе эту историю, а, Бернардо? Если ты так хорошо знаешь ее, почему сам не рассказываешь?

— Просто рассказывай как положено. Не перескакивай. Что там насчет его жителей?

— Они были водяным народом, — ответил Сальвестро. — Люди, которые тогда в нем жили, были рыбаками, лодочниками, пиратами, а дома их стояли на болотах. В устьях рек они ставили большие города, самые большие были обнесены бревенчатыми стенами с четырьмя воротами. Один только невольничий рынок занимал не меньше акра, и туда съезжались торговцы — с севера, от ледяных утесов, они приплывали на кораблях, а с засушливых долин юга и с плодородных равнин востока прибывали верхом или даже пешком. Город стал самым богатым на свете…

Ну вот, он вошел в наезженную колею, и рассказ потек сам собою.

— Люди украшали свои храмы серебром, и на каждой из мощенных камнем улиц, в каждом доме столы прогибались под тяжестью яств. Купцы со всех портовых городов менялись там товарами, и со временем само название города стало означать изобилие. Звали город Винетой, и царили в нем мир и благоденствие.

— Вот так-то лучше, — одобрительно проворчал Бернардо. — Это мое самое любимое место, где про еду да про храмы с серебром.

— Да, — кивнул Сальвестро.

Он помнил, как много лет назад сам вот так же сидел у очага, подавшись вперед и напряженно вслушиваясь в слова матери, а она рассказывала о городе, в котором жили их предки, и о его богатствах. В струйках дыма вставали перед его мысленным взором чудесные картины, расцвечивали убогие стены хижины, служившей им жилищем. Так и Бернардо ловил каждое его слово.

— А потом пришли чужеземцы, — сказал он.

— Генрих Лев, — добавил Бернардо, — и его воины.

— Нет, Бернардо, ты забегаешь вперед, Генрих Лев был позже. Либо слушай, либо сам рассказывай. Сначала были…

Он помедлил, забыв, рассказывала про них мать или нет, и наконец уверенно произнес:

— Колонисты! Они назвали здешние земли Новой Колонией. Поначалу их было не так уж много. Они построили церкви и осушили болота, — он снова поймал нить повествования, — рубили лес и косили траву для своих коров. Их становилось все больше и больше, и они ненавидели тех, кто жил здесь до них. Они проклинали их храмы и их бога Святовита, пока Святовит не наслал на них ответное проклятие. И тогда началась война.

— Война длиной в сотню лет, — вставил Бернардо.

— Да, — подтвердил Сальвестро, — в сотню лет, с тысячей сражений, и закончилась она здесь, на острове, когда Генрих Лев дошел до Винеты.

Порою мать делала в этом месте паузу, а порою без остановки шла дальше.

— Они стали лагерем на материке — возле того места, где мы с тобой, Бернардо, переправлялись.

Бернардо энергично закивал — ему не терпелось услышать продолжение, но сам он не очень-то охотно переходил к этой части истории: уж очень она была странной, ни на что не похожей.

— Они видели, как поднимается в небо дым из очагов Винеты. Было холодно, и пролив покрылся льдом. Они могли перейти его в ту же ночь, но остановились — не знаю почему. Они разбили на материке лагерь, и ночью случилась буря.

Он думал о женщинах, детях, священниках, солдатах разбитой армии: все они укрывались за стенами города среди драгоценных каменьев и серебра, сундуков с сокровищами, принесенными в жертву богам, которые не смогли их спасти.

— И случилась буря, — повторил он.

— Буря длиной в одну ночь, — с готовностью подсказал Бернардо.

Сальвестро собрался с мыслями:

— Она пришла с севера, ужасная буря, такой они еще никогда не видели. Волны пробились сквозь льды, корабли летали по воздуху, лед раскололся на громадные глыбы… Это был самый ужасный шторм изо всех, когда-либо пережитых людьми, так что Генрих и все его войско ничего не могли поделать, только молиться…

— И Господь внял их молитвам, — снова перебил его Бернардо.

Сальвестро взглянул на него:

— Да, Бернардо, внял. Шторм прекратился так же внезапно, как начался. Уже на рассвете небо расчистилось. Они перебрались через ледяные торосы и вступили на остров. Винета стояла на косе, уходившей глубоко в море. Они вскарабкались на возвышенность, от которой начиналась коса…