Железная воля - Николай Лесков

Весь багаж проезжающего состоял из самого небольшого цилиндрического свертка в клеенчатом же чехле, который лежал на столе, а на нем довольно простая записная книжка и более ничего.

"Это удивительно!" - воскликнул я и чуть не спросил его: "Неужто вы так вот это и едете?" - но сейчас же спохватился, чтобы не сказать неловкости - и, обратись к вошедшему в это время смотрителю, велел подать себе самовар и затопить камин.

Чужестранец все прохаживался, но, увидев, что принесли дрова и зажгли их в камине, вдруг несказанно обрадовался и проговорил:

"Ага, "можно", а я тут третий день - и третий день все сюда на камин пальцем показывал, а мне отвечали "не можно".

"Как, вы тут уже третий день?"

"О да, я третий день, - отвечал он спокойно. - А что такое?"

"Да зачем же вы сидите здесь третий день?"

"Не знаю, я всегда так сижу".

"Как всегда, на каждой станции?"

"О да, непременно на каждой; как выехал из Москвы, так везде и сижу, а потом опять еду".

"На каждой станции вы сидите по три дня?"

"О да, по три дня... Впрочем, позвольте, я на одной просидел два дня, у меня это записано; но зато на другой четыре, это тоже записано".

"И что же вы делаете на станциях?"

"Ничего".

"Извините меня, может быть, вы нравы изучаете, заметил ваши пишете?"

Тогда это было в моде.

"Да, я смотрю, что со мною делают".

"Да зачем же вы это позволяете все с собою делать?"

"Ну... как быть!.. - отвечал он, - видите, я не умею по-русски говорить - и я должен всем подчиниться. Я это так себе положил; но зато потом..."

"Что же будет потом?"

"Я буду все подчинять".

"Вот как!"

"О да; непременно!"

"Но как вы могли пуститься в такой путь, не зная языка?"

"О, это было необходимо нужно; у нас было такое условие, чтобы я ехал не останавливаясь, - и я еду не останавливаясь. Я такой человек, который всегда точно исполняет то, что он обещал", - отвечал незнакомец - и при этом лицо его, которого я до сих пор себе не определил, вдруг приняло "веселое и твердое выражение".

"Боже, что за чудак!" - думаю себе и говорю: "Но вы извините меня, пожалуйста, разве этак ехать, как вы едете, - значит "ехать не останавливаясь"?"

"А как же? я все еду, все еду; как только мне скажут "можно", я сейчас еду - и для этого, вы видите, я даже не раздеваюсь. О, я очень давно, очень давно не раздеваюсь".

"Чист же, - я думаю, - ты, должно быть, мой голубчик!" И говорю ему:

"Извините, мне странно, как вы собою распорядились".

"А что?"

"Да вам бы лучше поискать в Москве русского попутчика, с которым бы вы ехали гораздо скорее и спокойнее".

"Для этого надо было останавливаться".

"Но вы очень скоро наверстали бы эту остановку".

"Я решил и дал слово не останавливаться".

"Но ведь вы, по вашим же словам, на всякой станции останавливаетесь".

"О да, но это не по моей воле".

"Согласен, но зачем же это и как вы это можете выносить?"

"О, я все могу выносить, потому что у меня железная воля!"

"Боже мой! - воскликнул я, - у вас железная воля?"

"Да, у меня железная воля; и у моего отца, и у моего деда была железная воля, - и у меня тоже железная воля".

"Железная воля!.. вы, верно, из Доберана, что в Мекленбурге?"

Он удивился и отвечал:

"Да, я из Доберана".

"И едете на заводы в Р.?"

"Да, я еду туда".

"Вас зовут Гуго Пекторалис?"

"О да, да! я инженер Гуго Пекторалис, но как вы это узнали?"

Я не вытерпел более, вскочил с места, обнял Пекторалиса, как будто старого друга, и повлек его к самовару, за которым обогрел его пуншем и рассказал, что узнал его по его железной воле.

"Вот как! - воскликнул он, придя в неописанный восторг, - и, подняв руки кверху, проговорил: - О мой отец, о мой гроссфатер! [дедушка (нем.)] слышите ли вы это и довольны ли вашим Гуго?"

"Они непременно должны быть вами довольны, - отвечал я, - но вы садитесь-ка скорее к столу и отогревайтесь чаем. Бы, я думаю, черт знает как назяблись!"

"Да, я зяб; здесь холодно; о, как холодно! Я это все записал".

"У вас и платье совсем не такое, как нужно: оно не греет".

"Это правда: оно даже совсем не греет, - вот только и греют, что одни чулки; но у меня железная воля, - и вы видите, как хорошо иметь железную волю".

"Нет, - говорю, - не вижу".

"Как же не видите: я известен прежде, чем я приехал; я сдержал свое слово и жив, я могу умереть с полным к себе уважением, без всякой слабости".

"Но позвольте узнать, кому вы это дали такое слово, о котором говорите?"

Он широко отмахнул правою рукою с вытянутым пальцем - и, медленно наводя его на свою грудь, отвечал:

"Себе".

"Себе! Но ведь позвольте мне вам заметить: это почти упрямство".

"О нет, не упрямство".

"Обещания даются по соображениям - и исполняются по обстоятельствам".

Немец сделал полупрезрительную гримасу и отвечал, что он не признает такого правила; что у него все, что он раз себе сказал, должно быть сделано; что этим только и приобретается настоящая железная воля.

"Быть господином себе и тогда стать господином для других - вот что должно, чего я хочу и что я буду преследовать".

"Ну, - думаю, - ты, брат, кажется, приехал сюда нас удивлять - смотри же только, сам на нас не удивись!"

5

- Мы переночевали вместе с Пекторалисом и почти целую ночь провели без сна. Назябшийся немец поместился на креслах перед камином и ни за что не хотел расстаться с этим теплым местом; но он чесался, как блошливый пудель, - и эти кресла под ним беспрестанно двигались и беспрестанно будили меня своим шумом. Я не раз убеждал его перелечь на диван; но он упорно от этого отказывался. Рано утром мы встали, напились чаю и поехали. В первом же городе я послал его с своим человеком в баню; велел хорошенько отмыть, одеть в чистое белье - и с этих пор мы с ним ехали безостановочно, и он не чесался. Я вынул тоже Пекторалиса и из его клеенки, завернул его в запасную овчинную шубу моего человека - и он у меня отогрелся и сделался чрезвычайно жив и словоохотлив. Он во время своего медлительного путешествия не только иззябся, но и наголодался, потому что его порционных денег ему не стало, да он и из тех что-то вначале же выслал в свой Доберан и во все остальное время питался чуть не одною своею железною волею. Но зато он и сделал немало наблюдений и заметок, не лишенных некоторой оригинальности. Ему постоянно бросалось в глаза то, что еще никем не взято в России и что можно взять уменьем, настойчивостью и, главное, "железною волею".

Я очень им был доволен и за себя и за всех обитателей нашей колонии, которым я рассчитывал привезти немалую потеху в лице этого оригинала, уже заранее изловчавшегося произвести в России большие захваты при содействии своей железной воли.

Что он нахватает - вы это увидите из развития нашей истории, а теперь идем по порядку.

Во-первых, этот Пекторалис оказался очень хорошим, - конечно, не гениальным, но опытным, сведущим и искусным инженером. Благодаря его твердости и настойчивости дело, для которого он приехал, пошло превосходно, несмотря на многие неожиданные препятствия. Машины, для установки которых он приехал, оказались изготовленными во многих частях весьма неточно и не из доброкачественного материала. Списываться об этом и требовать новых частей было некогда, потому что заводы ждали перемола хлеба, и Пекторалис много вещей сделал сам. Детали эти с грехом пополам отливали на ничтожном, плохоньком чугунном заводишке в городе у некоего ленивейшего мещанина, по прозванию Сафроныч, а Пекторалис отделывал их, работая сам на самоточке. Уладить все это возможно было действительно только при содействии железной воли. Услуги Пекторалиса были замечены и вознаграждены прибавкою ему жалованья, которое у него поднялось теперь до полуторы тысячи рублей в год.

Когда я объявил ему об этой прибавке, он поблагодарил за нее с достоинством и сейчас же присел к столу и начал что-то высчитывать, а потом уставил глаза в потолок и проговорил:

"Это, значит, не изменяя моего решения, сокращает срок ровно на один год одиннадцать месяцев".

"Что вы считаете?"

"Я суммирую... одни мои соображения".

"Ах, извините за нескромность".

"О, ничего, ничего: у меня есть известные ожидания, которые зависят от получения известных средств".

"И эта прибавка, о которой я вам принес известие, конечно, сокращает срок ожидания?"

"Вы отгадали: оно сокращает его ровно на год одиннадцать месяцев. Я должен сейчас написать об этом в Германию. Скажите, когда у нас едут в город на почту?"

"Едут сегодня".

"Сегодня? очень жаль: я не успею описать все как следует".

"Ну что за вздор! - говорю, - много ли нужно времени, чтобы известить о деле своего компаниона или контрагента?"

"Контрагента, - повторил он за мною и, улыбнувшись, добавил: - О, если бы вы знали, какой этот контрагент!"

"А что? конечно, это какой-нибудь сухой формалист?"

"А вот и нет: это очень красивая и молодая девушка".

"Девушка? Ого, Гуго Карлыч, какие вы за собою грешки скрываете!"