Диалоги с шахматным Нострадамусом - Геннадий Сосонко

Хейн научился играть в шахматы в 14 лет — очень поздно по нынешним меркам. Первой его шахматной книгой стала «Дядя Ян учит своего племянника шахматам» — учебник Эйве для начинающих, в доступной форме знакомящий читателя с главными принципами игры. Хейн приобрел карманные шахматы, которыми пользовался во время уроков в гимназии, анализируя позиции и переигрывая партии из газет и журналов. Результаты не замедлили сказаться: отметки в табеле резко пошли вниз. Наиболее плачевно обстояло дело с немецким, хотя дома это было объяснено актом протеста против оккупации страны.

После освобождения Голландии Доннера призвали на военную службу, но вскоре комиссовали: с цыплячьей грудью, ужасно длинный, под два метра, долговязый юноша, весивший всего шестьдесят килограммов, производил жалкое впечатление.

В том же 1945 году Хейн приехал в Амстердам. Те немногие, кто помнит его в то время, говорят об очень тихом, серьезном молодом человеке, в тройке и при галстуке и на все вопросы учтиво и строго по этикету отвечавшем: «Да, сударь. Нет, сударь. Совершенно верно, сударь». Период этот длился около года; постепенно он превращался в Доннера, чьи эскапады и изречения никого не оставляли равнодушным, в того Доннера, которого запомнили все, знавшие его, в том числе и я.

Он принадлежал к тому послевоенному поколению в Западной Европе, которое потеряло веру не только в церковь, но и в общество, допустившее столь чудовищную войну и так несправедливо устроенное. К тому же быть протестантом означало — всегда оставаться в рамках. Но любые границы были тесны для него. Молодость, эмоциональность, само отношение к жизни не могло сочетаться для него с неизменно печальной фигурой Христа, а без этих ограничений и этой печали христианство в любой его форме невозможно.

Поначалу Хейн хотел изучать медицину, но потом, следуя семейной традиции, все-таки выбрал право. В Амстердаме он оказался в раскрепощенном мире конца 40-х годов: не слишком обременительная учеба, увлечения, бессонные ночи, знаменитые амстердамские кафе, нескончаемые дискуссии обо всем на свете и — шахматы.

Шахматы в этом круговороте жизни молодого студента занимали очень большое место. Слухи о том, что вместо изучения тонкостей римского права Хейн просиживает дни и ночи в кафе за шахматами, дошли и до родительского дома, но Хейн в свое оправдание использовал аргумент: все Доннеры были мастерами - такой титул в Голландии присваивается окончившим юридический факультет университета, — он же собирается стать гроссмейстером!

Я застал еще кафе на Лейденской площади, где почти всегда можно было найти молодого Доннера; сейчас на этом месте один из многочисленных баров в окружении всевозможных ресторанов и ресторанчиков, дискотек, клубов и закусочных В этом кафе Доннер стал корифеем, законодателем мод, к парадоксальным высказываниям которого прислушивались, к чьему апломбу привыкли; здесь на него взирали с восхищением, здесь он сыграл тысячи блицпартий, с шутками и звоном, под пулеметные очереди часов, доносившиеся с соседних столиков. С тех времен у Хейна осталось выражение, часто употреблявшееся им перед партией блиц и нравившееся ему своим противопоставлением: «На что мы играем: на деньги или на честь?» Поначалу он не выделялся из других завсегдатаев этого шахматного рая, среди которых были и сильные игроки, но наступил момент, когда Доннер стал побеждать их всех без исключения.

Он вырос из этих бесконечных блицпартий, из практической игры, и дебютные новинки он чаще обнаруживал, наблюдая за тем, что происходит на соседних столиках во время турниров. Турниров? Это началось позже; к девятнадцати годам он сыграл только один серьезный турнир — Бевервейк, Хоговен-турнир, третья группа - и занял место где-то в середине турнирной таблицы.

Табе Бас, друг Хейна, вспоминает один из обычных дней Доннера того времени: «В полпятого утра мы приехали к ван ден Бергу, который, разумеется, еще не спал (Карл ван ден Берг был сильным игроком и известным знатоком дебюта, тесно сотрудничал с Эйве). Начались дискуссии и споры - и игра блиц навылет. В семь утра Карл отправился спать. Доннер предложил: «Пару последних?» Мы блицевали еще несколько часов. В полдесятого утра не выдержал и я. «Посижу еще немного», - сказал Хейн. Когда я проснулся в четыре дня и заглянул в соседнюю комнату, она была темна от дыма, две пепельницы были до краев полны окурков, а сам Хейн, весь покрытый пеплом, сидел за шахматной доской и не торопясь переигрывал партии из последних журналов. Он был тогда влюблен в шахматы, и энергия его была безгранична».

На следующий год он играет в Бевервейке уже в резервной мастерской группе, где принимают участие все молодые и наиболее перспективные голландские шахматисты. Девять из девяти! Сам он счел этот результат само собой разумеющимся.

В эти годы бывало всякое, и, случалось, испытывавший голод Доннер звонил Эйве и говорил: «Грандмэтр, вы не имеете ничего против, если я загляну к вам на секунду, у меня появилась новая идея в варианте, о котором вы писали недавно? Я здесь совсем неподалеку с моим другом...» Получив разрешение и уже сидя в трамвае, Доннер говорил своему приятелю: «А теперь помолчи, я должен придумать что-нибудь в защите Нимцовича». Главная цель визита становилась ясной, когда анализ с бывшим чемпионом мира затягивался и часам к девяти в гостиной появлялась его жена с подносом горячих бутербродов с яйцом и маслом, так называемых «саламандр», которыми славился дом Эйве.

Амстердам был его город, и местом, где Хейна можно было найти почти каждый вечер, являлся «Де Кринг» — клуб в центре города на Лейденской площади, членами которого могут быть люди свободных профессий - актеры, художники, журналисты, музыканты, шахматисты. Уже в то время Доннер имел репутацию causeur'a[ 1 ] и во время дискуссий в кафе или в «Де Кринге» обычно держал речь независимо от темы разговора. Я думаю, что Хейн провел в этих вечерних встречах, пирушках, полемике, задушевной беседе с друзьями — всем тем, что греки называли «сладкой отрадой», — больше времени, чем за шахматной доской.

«Как много он знает и обо всем, — сказал как-то один из его приятелей, адвокат по профессии. — Конечно, я не могу оценить всё, о чем говорит Хейн; единственным утешением служит то, что всё, что он говорит о юриспруденции, является полнейшей чепухой». Слова Ларри Эванса: «Всё, что говорит Доннер, всегда очень интересно, но всегда неверно», — стали фирменным знаком голландского гроссмейстера. Его доведенное до совершенства искусство беседы одних восхищало, других раздражало, разговор с ним превращался в монолог, в который слушателям едва удавалось вставить слово. Я часто видел, как собеседник является для него только поводом для такого сплошного монолога; за свою подчиненную роль человек нередко вознаграждал себя тем, что подслушивал и подглядывал, и я иногда выслушивал мысли Хейна, порой даже с его интонациями, от других людей.

В спорах он никогда не сдавался сразу, придерживаясь принципа Сга-нареля, заметившего после того как перепугал положение сердца и печени: «Nous avons change tout cela»[ 2 ]. В тех случаях, когда Доннер, будучи не в силах бороться с фактами, вынужден был признавать правоту своих оппонентов, он восклицал патетически: «Why?! Why am I always wrong?[ 3 ]

Первый большой успех пришел к Доннеру в 1950 году. Главный Хо-говен-турнир закончился сенсационно: его выиграл молодой дебютант, первая доска второй команды старинного гаагского клуба «D.D.» — Хейн Доннер. Удивительнее всего то, что перед началом турнира Доннер, до тех пор не добивавшийся сколь-нибудь значительных результатов, был абсолютно уверен в своем успехе. Эти качества - оптимизм и самоуверенность, нередко переходящая в браваду, - уже тогда резко отличали его от других голландских шахматистов, для которых были характерны сдержанность и почтительность к признанным маэстро. В том турнире Доннер впервые опередил Макса Эйве, стоявшего в те годы на недосягаемой высоте в шахматном мире Голландии.

Тогда же Доннер громогласно объявил себя первым профессиональным шахматистом в Голландии, но как профессионал он зарабатывал очень мало. Призы в турнирах были невысоки, да и рассчитывать на них приходилось далеко не всегда. Заработок Хейна состоял из сеансов одновременной игры и рубрик в газетах и журналах, если не принимать всерьез ежевечерних блицпартий в кафе, где играли на четверть гульдена. В то время никто и не помышлял о профессионализме, и даже Эйве не раз играл в каком-нибудь турнире, получая в качестве вознаграждения набор серебряных ложечек.

Доннер принадлежал к тому кочевому племени, которое зародилось в 19-м веке и просуществовало до совсем недавнего времени. Хотя представители этого племени и называли себя профессионалами, в действительности же, играя в кафе на ставку и время от времени в турнирах, они оставались любителями. Неслучайно поэтому чистые любители могли найти в их игре очень многое, знакомое им самим. Так и Доннер мог превосходно провести дебют, но грубо зевнуть в миттельшпиле, прекрасно сыграть одну партию, но потерпеть сокрушительное фиаско в другой, мог, наконец, с блеском выиграть турнир и с треском провалиться в следующем.