Ошибка президента - Фридрих Незнанский

– Я-то тут при чем?

– Знаю при чем! – Резким движением Леха выхватил из внутреннего кармана пистолет. – Барышня ваша мне побоку, а вот ссучился ты – за это ответишь. Я-то что – два года отмотал, и дома. А Лысый твоими стараниями четвертак получил. Ехал я в Москву и думал: как же с тобой разбираться? Свои в доску вроде были. Да и крестную жалко, одна она останется. А тут все само решилось. Был у нас на зоне один Укроп Помидорович, очкарик из культурных, стишков много знал. Один мне уж больно понравился:

Своей судьбы родила крокодила

Ты здесь сама…

В общем, так, Вячеслав Михалыч, решил я мокруху на тебя повесить. Стучать теперь больше не побежишь. Встретишься со своими мусорскими кумовьями – от них же вышак схлопочешь. А так шанс выжить имеешь. Жора, принеси тряпочку с крылечка… Вот тут на газетку положь, – сказал он брату, когда тот вернулся. – Теперь клифт хозяйский с гвоздика сними. Деньги, документы есть в карманах?

– Стольник.

– Нам чужого не надобно, положи на стол, хозяину на дорогу пригодится. Так. Теперь пиджачок об тряпочку маленько потри и к барышне отнеси. Мигом назад. А ты, Славик, сначала за тряпочку подержись, а потом за любимый свой «золинген». И не дури. Пять минут на сборы тебе – и турманом на Три бана. На билет до Ташкента, надеюсь, хватит? Лучше маленький Ташкент, чем большая Колыма.

Леха встал и отошел в угол, держа Славку под приделом.

– Не дури, ты меня знаешь! – повторил он. – Моли Бога, чтоб Зинка не явилась, пока ты здесь. А то все по-другому повернется.

Бледный как мел Славка потянулся было за бутылкой.

– Не советую. До вокзала лучше трезвому добираться. Возьми непочатую с собой, в поезде махнешь.

Славка молча встал, открыл дверцу шкафа, несколько секунд оглядывал свой гардероб, потом быстро переоделся в новый костюм, небрежно сунул свежую рубашку в потертый портфель, бросил туда же галстук. Повертевшись у подоконника, приподнял его и достал довольно большой сверток. Потом сунул в портфель полную поллитровку, завернул в газету кусок сала и хлеб. Последними в портфель попали бритва, помазок и мыло.

– Ну? – злобно взглянул он на Леху.

– Паль-чи-ки!

Славка выполнил требуемое и с силой вогнал финку в крышку стола. На все ушло несколько минут, и запыхавшийся Жора только сейчас появился в дверях.

– Почапали! – сказал Леха, и вся троица направилась к калитке.

– Жоржик, ты тут покрутись. Появится Зинаида, придумай что-нибудь, во двор не пускай.

Двое быстро удалялись с места событий.

Минут через двадцать Леха появился.

– «Дело сделано, сказал слепой». Бывший щипач, а ныне мокрушник Попердяка, он же Тимофеев Вячеслав Михайлович, он же Костыль, изволили убыть в шикарном лимузине в направлении жарких стран.

– А куда он поехал?

– А наше какое дело. Меньше знай – дольше проживешь. У тебя-то какие новости?

– Да никаких.

– Хорошего понемножку, валить надо отсюда. Пойду за душегубом.

Вскоре Леха вернулся вместе с Костькой; тот был уже в новой рубашке.

– Теперь линяем. На Старом дворе небось еще гудеж вовсю. Двинем туда. А идем мы, между прочим, из рыбтузовской общаги, где мацали демократическую молодежь женского пола.

– Мацали? – не понял Константин.

– Ну профессор, а я думал, ты все знаешь! Щупали, цвет кожи проверяли. Ладно, не боись, все путем. – Леха остановился, запрокинул голову и глотнул граммов сто пятьдесят из полупустой бутылки «Столичной». – Махни, тебе сейчас полезно! – протянул он бутылку Константину. Тот молча допил и запустил бутылку в пруд.

– Что приуныли, пацаны? Держи хвост пистолетом! За– пе-е-вай:

Эту песню запевает молодежь, молодежь, молодежь,

Эту песню не задушишь, не убьешь, не убьешь… 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПРИНЦ ГАМЛЕТ ИЗ ПОДОЛЬСКА

Глава первая МЫЛЬНИКОВ, ДВА, ДЕВЯТНАДЦАТЬ

1

– Опять Мыльников, два, девятнадцать, – недовольно проворчал дежурный по отделению капитан Потапов. – Снова там перепились, дебош, ругань, драка. – Он повернулся к молодому лейтенанту милиции Бояркину: – Поезжай-ка, Петя, выясни, в чем там дело на этот раз.

– Это на втором этаже, где бабульки живут? – переспросил Бояркин.

Потапов кивнул.

– Так я там только на прошлой неделе был, – сказал Бояркин.

– Оттуда сигналы чуть не каждый день поступают, дают им эти двое жару.

– Так, может, их того… да на пятнадцать суток, – предложил Бояркин.

– И куда девать их? В Москве забито все такими вот… В общем, поди разберись, как там и чего, может, действительно на год за хулиганку наберется.

Лейтенант Бояркин вздохнул и пошел по знакомому ему адресу.

2

Дом два по Мыльникову переулку представлял собой весьма импозантное здание, построенное в самом начале века. Квартиры с высокими потолками, овальные окна, широкие лестницы. Правда, за этим красивым фасадом скрывались обычные советские коммуналки, но не такие перенаселенные – по три-четыре семьи в каждой. Однако в большинстве квартир по-прежнему сохранились бронзовые дверные ручки, мраморные подоконники и прекрасный дубовый паркет.

Стоит ли удивляться, что с началом эпохи приватизации квартир дом два стал привлекать изрядное количество фирм, желающих расселить коммуналки, с тем чтобы потом продать прекрасные пяти-шестикомнатные квартиры «новым русским».

Не проходило дня, чтобы в почтовых ящиках не оказывалось очередной бумажки: «Коммерческая фирма расселит коммунальные квартиры», однако жильцы упорно выбрасывали их в помойные ведра. Население дома, процентов на семьдесят состоявшее из пенсионеров, никуда уезжать не хотело и собиралось держаться до последнего.

Лейтенант Бояркин поднялся на второй этаж, подошел к высокой двустворчатой двери и позвонил.

Ему долго не открывали, затем за дверью раздались быстрые легкие шажки и слегка надтреснутый голос спросил:

– Кто там?

– Милиция! – рявкнул Бояркин.

Внутри завозились, загремели – дверь, видимо, была закрыта не только на засов, но и на крюк. Затем возникла небольшая щель, за которой Бояркин увидел озабоченное старческое лицо.

– Сейчас, одну минуту, – сказала старушка и снова захлопнула дверь, чтобы снять ее с цепочки. – Входите, Петр Михайлович. Времена нынче такие, – развела она руками, впуская лейтенанта Бояркина в просторную неосвещенную прихожую, – что, когда говорят «милиция», надо еще проверить, кто там на самом деле. А то, знаете, в газетах такое пишут… Преступления совершают люди, переодетые в милицейскую форму…

– Я, так стараюсь не читать, – буркнул Бояркин, оглядываясь по сторонам.

– Погодите, я включу свет.

Старушка щелкнула выключателем. Они находились в очень просторной и совершенно пустой прихожей. Пол, судя по всему, был вымыт недавно: пыли в углах не было. Однако от входной двери к одной из комнат тянулись грязные следы. Здесь же у входа стояли старые, стоптанные ботинки.

– Ну что у вас снова тут стряслось, Софья Андреевна?

– Видите, – картинным жестом старуха обвела прихожую, – не то что пальто, домашние тапочки боимся оставить. У Гали холодильник стоял, пришлось убрать в комнату – все съедали. Вы можете себе это представить? Я почти всю жизнь прожила в этой квартире, я ведь здесь родилась… Был, правда, большой перерыв перед войной и после… Но с пятьдесят четвертого я здесь безвыездно. За эти годы кто здесь только не жил – эти стены видели многое, но такого никогда не было! Вчера поздно вечером явились оба пьяные. Сначала у них было тихо, а потом начался шум. Пошли, стали стучаться к Сереже, он им что-то ответил… Они так кричали, невозможно было уснуть. Вышла Галя, попыталась их уговорить, усмирить как-то, так они ее обругали в довольно вульгарных выражениях…

– Ясненько – пьяный дебош, – констатировал Бояркин.

– Потом ушли к себе, и все затихло. Мне даже удалось задремать. И вдруг крик – что называется дикий. Это было уже под утро, часа в три с небольшим. У меня внутри прямо все оборвалось, думаю – убийство. Надела халат, вышла в коридор, а там уже соседи – и Галя, и Сережа. Смотрю – этот, Виктор, лежит, руки раскинул, лицо все в крови. Что-то они там между собой не поделили. Пришлось опять пить нитроглицерин. Поймите, Петя, извините, что я вас так называю, я многое в жизни видела, что вам не дай Бог, могу я на старости лет пожить спокойно и спокойно умереть в своем доме?

Софья Андреевна продолжала говорить, Бояркин вполуха слушал ее, прекрасно понимая, что помочь не может ничем. В лучшем случае только посочувствовать.

– Что ж вы хотите, чтобы мы их забрали?

– Что толку, – махнула рукой старушка, – новые появятся. Эти хоть нас не трогают. Они, в сущности, не злые люди, просто опустившиеся. Понимаете, мне их где-то даже жаль, у них ведь никаких интересов. Ну что они видят в жизни, кроме водки?