Голова. Драма. Триллер - Захарова Виктория

– Нужно относиться к людям уважительно, – говорила бабушка, и я относилась.

У меня есть одна черта, отличительная. Я не обманываю. Принципиально не вру! Вранье – это грязь. Я не вру сама, и верю другим. Как будто и меня не обманывают тоже. Мне тридцать пять, и я доверчива, как ребенок. Мой любовник сказал, что хочет жить со мной. И я бросила мужа. Он шептал мне каждую ночь, как он любит меня. И я ни на секунду не усомнилась в его откровенности. Я получила хороший урок. И продолжаю получать, поверив тебе. Тебе, самому лживому существу на всей земле!

А теперь, когда я знаю, что мой любимый обманывает меня, мне кажется это насмешкой. Я не могу понять – почему? И это сжигает мою душу. Меня трясет от ярости.

Я чувствую себя ребенком, брошенным в лесу ночью. И он, сидя под кустом, и слыша пугающие его звуки, боится пошевелиться. Я страдаю от холода и одиночества. Меня обманули! Меня предали! Бабушка, зачем ты научила меня справедливости? Научила тому, чего не существует?! Правды нет! Что хуже – остаться без любимого мужчины, или терпеть его вранье? Что больнее? Какой выбор будет правильным, какой менее болезненным?

Я сделала самый чудовищный выбор из всех возможных – связалась с тобой.

Герман

Когда мой отец сбежал из нашей семьи, мне было двенадцать. И я был в бешенстве. Как он мог оставить мать? В то время я был уверен, что моя мать – святая. Ни одна догадка, ни одна мысль не поразила мою детскую голову. Я не сомневался. Ярость захлестнула меня. Я не мог слышать об отце ни одного слова. Моя мать тоже.

– Предатель! – авторитетно заявила она.

– Предатель! – ответил я.

Тогда у нас с ней было полное взаимопонимание. Мой отец не ушел из семьи, не бросил жену и ребенка. Он сбежал. Уехал в командировку в другой город и не вернулся. Наверное, у него там кто-то был, женщина, а, может быть, и другие дети. Больше я его не видел и ничего не знаю о его жизни. Отец – это запрет, табу! Нельзя прощать таких сволочей и предателей!

Сейчас, прожив первую и большую половину жизни, я хотел бы увидеть отца. Но что я могу сказать ему сейчас? Ведь я тоже предатель. И сын предателя. Наверное, это наследственное.

Я вру самому дорогому человеку в своей жизни. Мне страшно, что она узнает правду и уйдет. Как я буду жить без нее? От одной мысли об этом ладони мои делаются влажными, а на лбу начинает предательски отбивать пульс какая-то вена. Тук-тук, как часы отбивают секунды. Последние секунды нашей честной жизни с моей любимой. Я вынужден молча наблюдать, как рушится мой воздушный замок. Замок, построенный на вранье. Раньше мне казалось, что это крепкий фундамент. Но это был фарс, иллюзия. Вранье начало кипеть и проникать в нашу жизнь, отравлять нас ядовитыми испарениями. Замок поплыл, стал оседать и рушиться. Я молча смотрю на него. Я ничего не могу сделать с этим. Только скрыть свое отчаяние.

Венера

Моя сестра всегда была конченой идиоткой. Своим появлением на свет она испортила мне всю дальнейшую жизнь. Я помню хорошее время, когда мы жили с мамой вдвоем, но довольно смутно. Потом появился Паша, новый муж моей матери. А через два года родилась моя сестра. Моя мать влюбилась в нее с самого ее рождения. Именно влюбилась. Болезненная привязанность ее к младшей дочери, пронизанная эндорфинами и слезами одновременно, как нельзя лучше удовлетворяли ее скрытые мазохистские потребности. Мужа она не любила, скорее терпела. Часто по ночам я слышала, как они возятся в постели.

«Хватит, перестань. Я устала»: говорила мать своему мужу. Эти слова из их спальни слышались гораздо чаще, чем другие звуки, означающие, что мать сдалась.

Я была для нее на третьем месте. Мать любила меня после сестры и после Паши.

Мой родной отец ушел от нее, когда мне было три года. Я плохо помню его, ведь я больше никогда его не видела.

Когда мне четыре, появился Паша, отчим. А когда мне было шесть, мама родила еще одну дочь, мою сестру. Странно, что мы с ней немного похожи. Ведь я только наполовину русская, мой отец татарин, и зовут меня татарским именем. А отец сестры, Паша, русский. У него голубые глаза, нос картошкой, крупный мясистый рот.

Капризы сестры всегда раздражал меня, но наше совместное детство давно закончилось. Сестра выросла, капризы прошли, а родство осталось. И она попросила о помощи. Конечно, кто кроме меня? Кто еще может сделать такое? Кто вообще в мире способен на такое, кроме меня? И я решила помочь.

Мы познакомились с тобой на Невском. Я первая обратилась к тебе в магазине и заговорила. Ты смотрела на меня немного удивленно, но твои глаза выдавали тебя. Тебе было плохо, и я могла тебе помочь. Ты была такая рациональная, аккуратная, строгая. С таким справиться будет нелегко. Но возможно. Все равно игра началась, и я добьюсь победы любой ценой.

На следующий день пришлось позвонить Паше-папаше, моему отчиму.

– Папа, привет, – мурлычу я в трубку. Я знаю, как он тает, когда я разговариваю с ним таким тоном.

– Доченька, привет, – он реагирует предсказуемо. Я слышу, как дрожит его голос. Боится, что брошу трубку.

– Мне нужна помощь. Сегодня. Список я уже составила. Достанешь по одной штуке, или по две, больше не нужно. Когда купишь, можешь вечером приехать ко мне.

– Венерочка, деточка, мне сложно это делать уже.

Отказывается, боится. Я молчу. Выдерживать паузы я умею лучше других. Я же дипломированный психолог, с практикой и с характером. Ни один пациент не остался недоволен моей терапией.

– Венерочка, а можно я сегодня приеду? – он сдается первым. Он слишком жалок. Я не испытываю к нему ненависти.

– Паша, разговор за уговор. Купишь, приедешь ко мне и все привезешь. Будет завтра, приедешь завтра, послезавтра так послезавтра.

– Хорошо, родная, присылай список.

– Как сестра?

– Уже лучше. Голова в порядке почти.

Я кладу трубку.

Нужно ужин подогреть, сейчас Паша явится. Уверена, он приедет не завтра, а именно сегодня. Не сможет упустить такой случай, слишком давно мы с ним не виделись.

– Девочка, Венерочка, – послышалось в прихожей ровно через час. Паша открыл дверь своими ключами. Так и есть, я не ошиблась.

– Проходи, мой хороший! Как мама?

***

Моя сестра инвалид второй группы. Когда ей было шесть, она получила травму головы. Каталась на металлических качелях, которые стояли тогда во всех дворах, и с них упала. В этот момент ее кто-то позвал, и она подняла голову, а качели, которые летели сверху, со всего маху ударили ее по голове. Было столько кровищи! На эту лужу сбегались посмотреть все дети нашего двора. Это мне рассказали соседи. Я не видела, как это случилось.

Я тогда часто мечтала, что с ней произойдет что-нибудь плохое, например, украдут или она просто потеряется. Или окажется, что она нам не родная, и настоящие родители заберут ее к себе. И я снова останусь единственной дочерью.

Но она просто упала с качелей. С тех пор ее домашнее прозвище в нашей семье – Голова. Сестра перенесла тяжелую операцию, ей в череп вставили металлическую пластину. Мать боялась за нее, и чуть что напоминала ей: Голова! Голову трогать было нельзя. Иногда она падала в обморок, или у нее случались затяжные головные боли. Режим школы и жизни был у нее щадящий, а у меня усиленный – за двоих. «Голова?»: так спрашивали ее родители, а потом и я, имея в виду вопрос о целостности ее черепной коробки. «Голова!»: так звали ее мы. «Наша головешка бедная!»: так умилялась ей мать. «Мама, голова!»: так возмущалась сестра, когда мама ее сильно обнимала. Или вот так: «Ну, мама, голова!», говорила она укоризненно, когда ее просили сделать что-то по дому.

Одна сплошная голова. Как мне надоела эта голова!

Несколько лет я была домработницей и прислугой для Головы! Как будто меня продали в рабство. Иногда мне хотелось дать ей лекарство повышенной дозировки, или ударить по ненавистной башке! Чтобы покончить с ней одним махом! Вечером я выходила во двор, и, убедившись, что никто не видит, пинала железные качели ногами. За то, что не убили мою сестру окончательно, до смерти!

2

Маша

Ты была вся порыв, чувства, учения о карме, буддизм. Ты могла все объяснить, абсолютно все. Своими психологическими штучками. А я была вся логика, цифры, таблицы. Ведь я работала бухгалтером. Работала по призванию. Поиск единственной потерянной копейки возбуждал во мне охотничий азарт. Я не любила работать с людьми, из-за их чувств и предубеждений, и необходимости учитывать их характеры и мотивации. А цифры – это более логично, более красиво и неизменно. Два плюс два всегда будет четыре, и никогда не будет пять. Просто, понятно и стабильно. Знаю, в моей недолгой жизни мне долго не хватало стабильности.

Я снова прочла ложь в глазах моего любимого. Уловила еше заметную нестыковку в его словах. Я вздрогнула, как от удара. Какая наглость! Неужели он думает, что я не замечаю? В таких случаях я стала звонить тебе. «Поговори со мной» – попросила я, и ты говорила.