Стихотворения - Валериан Бородаевский

XXVIII. Да и нет

В.В. Розанову

I. «Художник, женщина и солнце! Вам дано…»

Художник, женщина и солнце! Вам даноРодить… Вы матери, о Трое!Художник, кисть твоя! Вот солнце золотое,Освободясь от туч, ударило в окно.Покров упал. Сияньем залита,Нагая плоть безгрешна, как мечта.

II. «Вглядись во мрак, печальный богомаз…»

Вглядись во мрак, печальный богомаз.Кто здесь с тобой средь кельи омертвелой?Бросай же камнем в этот призрак белый!Но ты в смятеньи… – не отводишь глазИ руки тянешь к ней – и только лишь«Будь проклята» молитвенно гласишь.

XXIX. «Зову тебя в воды хрустальные…»

Зову тебя в воды хрустальные,К безгрешным объятьям маню.Засмотрятся ивы печальныеНа белую тайну твою.

Ты в брызгах идешь, окропленная,И ты высока под луной,Навстречу любви устремленная,Подхвачена синей волной.

Плывем мы, как духи бесплотные.И ты далека в глубине.Гляди – огонечки болотныеКивают нам, будто во сне.

И ластились руки воздушные…И был неподкупен хрусталь…А страсти, как дети послушные,Глубоко таили печаль.

XXX. «Явлен знак. На персях напишу я…»

Явлен знак. На персях напишу я:– Ты моя. Не быть тебе с другим. –И запястьем окружу десную,Пламенеющим, тройным.

Кандалы любви, свяжите ноги,Чтоб измене жало разрубить.И ключами зазвоню я, строгий, –У темницы любо мне бродить.

Ты жива ли, умерла ль, не знаю.Стой ли то, иль капля с потолка?Цепь ключей к губам я прижимаю,Грудь сжигает сладкая тоска…

Нет! О, нет! К себе тебя ревную!Пусть ключи летят в туман морской…Как на грудь, паду на дверь стальную…Слышишь плача смертного прибой?

Это я. Мой череп о засовыБьется, бледный, а в руках дрожитСвязка роз, и мой костяк суровыйСтрасть твою, как прежде, сторожит.

Через скважину проникнут взорыДвух орбит, где ночи глубина…Но в мой дух, что передвинет горы,Верю – ты на вечность влюблена.

XXXI. Искусителю

Печать Антихриста – червонная звезда –Горит на лбу твоем, возвышенном и ясном.И луч певуч, и поднята мечтаГлаголом пышно–сладострастным.

– «Ко мне, ко мне – в запечатленный круг.Наш легок пляс, а губы – язвы неги.Мой миг велик, и нет разлук и мукТому, кто смел в последнем беге». –

Соблазны древние! О, памяти моейПолуистертые, разбитые скрижали…И зов веков, и вещий змей страстей, –Завитые, скользящие спирали.

Печать Антихриста! Иуда! Страшный суд!Всё та же ты, – икона Византии.Но ярче твой огонь. – Сердца куют и жгут…О, мудрецы!.. Рабы глухонемые!

XXXII. Маги

I. «Мы – цари. Жезлом державным»

Мы – цари. Жезло́м державнымКрепко выи пригибаемСвоенравным.

Нашей воле двигать звеньяЦепи мира вправо, влевоНаслажденье.

Корабли несут нам дани:Амбру, золото и пурпур.Взмах лишь длани –

Мерно в бубны ударяя,Хор плясуний легких вьется…Девой рая

Будет та, что перст укажет:УлыбнетсяИ к ногам владыки ляжет.

II. «Мы – цари. В венцах с жезлами…»

Мы – цари. В венцах с жезламиМы идем в пустыню грезитьПод звездами.

И столицу забываем,Забываем блеск престольныйИ внимаем.

Речи праведных созвездий,Головой склонясь на камень:Нет в них лести!..

Там короной драгоценнойИз ключей черпаем воду –Дар бесценный.

И, торжественные маги,Пьем свободу,Как забвенные бродяги.

XXXIII. Барельеф

Пока на льва СарданапалС копьем в руках в рдяным оком,Напрягши мышцы, наступал,И зверь кидался и стоналИ падал, пораженный роком, –

В опочивальне смутных грезьЦарица тихо распускала,Как знамя грусти, траур кос,И чаши увлажненных розК грудям пылающим склоняла…

Далекий рёв! Предсмертный рёв!И плеск, и буйственные клики…Но неподвижен и суров,Подъят над спинами рабовЧернобородый лик владыки.

Внесли… Поникни головой,Склонись, поздравь царя с победой,Да примет кубок золотой, –И пурпур губ его отведай,Закрывшись бледною фатой.

XXXIV. Херувимы

I. «Херувимы Ассирии, быки крылатые…»

Херувимы Ассирии, быки крылатые,Бородатые,Возникают из пыли веков.Железо лопаты, как резец ваятеля,Чародателя,Возрождает забвенных богов.Херувимы крылатые – камень пытанияВысшего знания, –Из пыли вековДвинулись ратью на новых богов.

II. «Вашу правду несете вы, пращуры древние…»

Вашу правду несете вы, пращуры древние,Херувимы Ассирии,Ответ человека на пламенный зов Божества.Был час – и на камнеПочила Рука и руку искала:Вы – встреча двух дланей,Вы – их пожатье.Привет вам, быки круторогие,С лицом человечески–хмурым грядите!

XXXV. Сфинкс

Каменным когтем на грудь наступил.Шествовал мимо и грузной стопойТронул, свалил.Орошались уста ярко–рдяной струей:Сфинкс проходил.

Шествовал мимо божественный зверь,Белые очи в безбрежность ушли.Лапой смахнул, – и в кровавой пылиПал я теперь.

Белые очи в глубинах скользят,Поднят к далеким и чуждым мирамЛьдистый их взгляд.Лапы по теплым ступают грудям,Кости хрустят.

Лапы по рдяным ступают цветам.Тронули, – вот под пятой я расцвел…Сфинкс, устремляясь к безбрежным векам,Мимо прошел.

XXXVI. Я холоден

О, если бы ты был холоден или горяч!Апокалипсис, гл. 3, 15.

Отверзи мне двери, те, что я не открыл –Оттого, что заржа́вели петли, – не было сил.

Заржавели петли от холодных дождей…От людей, что Ты дал мне, – от слез людей!

Людей, что Ты дал мне, – я их не любил.Из сладостной Книги был ближний мне мил.

Из сладостной Книги я много читал.Мне за это отверзи. Я устал…

Душа моя – льдина, до костей я застыл.Открой хоть за то мне, что я не открыл!

XXXVII. С дороги

Белый храм родной моей деревни,Я любил тебя – издалека.Забелеешь – бубенцы напевней,И прошла дорожная тоска.

Ранним мартом, меж туманов сизых,Мне подснежник грезился в тебе,Что раскрылся, как весенней вызов,Беззаботно брошенный судьбе.

А дорога прилипала к спицам,Чтобы миг желанный оттянуть,Чтобы счастья дробные крупицыВихрем встреч бездумно не смахнуть.

Поворот. Резвее скачут кони.Рига. Сад. И дом за ним родной.А уж храм забыть на тихом склоне,Как цветок, оборванный рукой.

XXXVIII. Тоска

Вот он, старинный зал, где фикусы всё те же,Так неизменны под кривым ножом, –(Десятки лет он им вершины режет).Вот он, старинный зал, где бегал я мальцомС квадрата на квадрат паркетный вперепрыжку…Вощеный пол скользил под резвою ногой,И, стульев чопорных наруша строгий строй,Здесь с братьями играл я в кошку–мышку,Но чаще с бледной маленький Тоской.

Она была – как кукла восковая,Невелика. И в локонах. С лицомНеизъяснимо сладким. ЗолотаяКоронка высилась над выпуклым челом, –Челом упрямицы… И, правда, ты упрямаБыла, и нудила: «Играй со иной. С одной.О них не думай… Будь для них – немой.Засохнуть фикусы. Остынет папа, мама.Изменят братья. – Но всегда ты мой». –

И крепко, крепко шею обнималиМне ручки тонкие. И больно было мне,И радостно. И в горле замиралиРыданья бурные… И мчались мы по зале!..И поздно, ввечеру, при сладостной луне,Я крался с ней по дремлющим покоям.Звенел хрусталь в шандалах голубых.От жардиньерок розой и левкоемТянуло слабо… И в ушах моихБыл топот тихий. В тайную беседуВступали мы. Хотелось воскреситьЗабытый мир… крылатую планету,Где можно, не стыдясь, обнять, любить…И тени фикусов тянулись по паркету.

Вот он, всё тот же, мой старинный зал,Где фикусы по кадкам, точно мумийИссохший ряд… Где я с тобой играл!Ты подросла. Тоска… Темнее и угрюмейТвои глаза. Но также и теперьЖеланна ты, и мне не изменила.Я на балкон открыл широко дверь…Луна высокая и белая царилаНад елями… Как прежде, так теперь!И те же ветхие, бестрепетные елиС крестообразными вершинками у звезд…Как будто мимо годы пролетели,Как будто мало град, и снег, и бремя гнездНад мшистыми ветвями тяготели…

XXXIX. Мяч