Пустой Амулет - Пол Боулз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пол тоннеля, пролегавшего под дорогой, был испещрен жесткими маленькими волнами песка. В воздухе, дувшем сквозь трубу, чувствовался запах гор. Тут можно было спрятаться, но он полз дальше и вскоре достиг дальнего конца. Потом перетек во вторую трубу и прополз под дорогой обратно, снова вынырнув в сегуйе. За ним несколько человек собрались у входа в первую трубу. Один стоял на коленях, засунув голову и плечи в отверстие.
Теперь Аллал направился по прямой к дому, через пустошь, то и дело поглядывая на пальмовую рощицу. Солнце только взошло, и камни начали отбрасывать длинные синеватые тени. Вдруг из-за ближайших пальм выскочил маленький мальчик, увидел его и широко раскрыл от страха глаза и рот. Он был так близко, что Аллал кинулся прямо на него и укусил в ногу. Мальчик изо всех сил помчался к мужчинам в сегуйе.
Аллал поспешил к дому, оглянувшись лишь раз, когда достиг щели в саманных кирпичах. Несколько человек бежали к нему между деревьев. Быстро он скользнул в нишу. Смуглое тело по-прежнему лежало у двери. Но времени уже не оставалось, а время было Аллалу необходимо для того, чтобы вернуться к телу, лечь у головы и сказать: Иди сюда.
Пока он смотрел из ниши в комнату, на тело, в дверь заколотили. С первым ударом мальчик вскочил на ноги, точно ослабили пружину, и Аллал с отчаяньем увидел совершенный ужас у него на лице, глаза, в которых не было разума. Мальчик стоял, ловя ртом воздух, стиснув кулаки. Дверь распахнулась, и несколько человек заглянули внутрь. Взревев, мальчик нагнул голову и ринулся в проем. Кто-то попытался схватить его, но потерял равновесие и упал. Миг спустя все повернулись и бросились через пальмовую рощу вслед за обнаженной фигуркой.
Даже когда время от времени его теряли из виду, до людей доносились его крики, а потом он показывался между стволов снова — он по-прежнему бежал. Наконец, споткнулся и упал лицом вниз. Тогда-то его и схватили, связали, прикрыли его наготу и унесли, а несколько дней спустя отправили в Беррешид, в больницу.
В тот день те же люди пришли к домику провести обыск, который намеревались сделать раньше. Аллал лежал в нише, дремал. Когда он проснулся, люди уже вошли внутрь. Он повернулся и пополз к щели.
Там его поджидал человек с дубинкой в руке.
Ярость в его сердце была всегда; теперь же она вырвалась наружу. Так, словно тело его стало хлыстом, он метнулся в комнату. Самые ближние к нему люди стояли на четвереньках, и Аллал познал радость, вонзая ядовитые клыки в тела двоих, пока третий не отсек ему голову топором.
1976
переводчик: Максим НемцовВы забыли в автобусе свои лотосовые стручки
Вскоре я научился не приближаться к окнам и не отдергивать двойные шторы, чтобы взглянуть вниз на реку. Обзор был широкий, а вид живописный: заводы и склады на дальнем берегу Чао-Фрайя да вереницы барж, буксируемых вверх-вниз по грязной воде. Новое крыло отеля напоминало вертикальную плиту, номер находился высоко, и ни одно дерево не заслоняло его от ядовитого натиска послеполуденного солнца. К концу дня жара не спадала, а, наоборот, усиливалась: тогда река обращалась в солнечный свет. В красноватых сумерках все там становилось мелодраматичным и запретным, но снаружи через окна по-прежнему проникал духовочный зной.
Брукс, преподававший в университете Чулалонг-корн, как фулбрайтовский стипендиат должен был регулярно посещать занятия по тайскому языку; в дополнение к этому он старался проводить большую часть свободного времени с тайцами. Однажды он привел трех молодых людей в ярких желтовато-оранжевых одеяниях буддийских монахов. Они молча вошли гуськом в гостиничный номер и выстроились в ряд: знакомясь, каждый соединял ладони и касался груди большими пальцами.
Когда мы разговорились, старший — Ямьёнг, которому было под тридцать, пояснил, что сам он уже посвящен в монахи, а двое других — лишь послушники. Тогда Брукс спросил Прасерта и Вичая, скоро ли их посвятят, но вместо них ответил монах.
— Не думаю, что они могут на это рассчитывать, — спокойно сказал он и уставился в пол, словно это была болезненная тема, уже набившая всем оскомину. Взглянув на меня, он продолжал: — У вас прекрасный номер. Мы не привыкли к подобной роскоши. — Голос у него был глухой, и монах пытался скрыть осуждение. Все трое кратко посовещались вполголоса. — Мои друзья говорят, что никогда не видели столь роскошного номера, — сообщил он, пристально наблюдая за моей реакцией сквозь очки в стальной оправе. Я сделал вид, что не расслышал.
Они поставили свои коричневые бумажные зонтики и сумочки, раздувшиеся от книг и фруктов, а затем разместились на кушетке среди подушек. Некоторое время они деловито поправляли складки своих одеяний на плечах и ногах.
— Они сами шьют себе одежду, — заметил Брукс. — Как и все монахи.
Я заговорил о Цейлоне: тамошние монахи покупают уже раскроенные одежды, полностью готовые к пошиву. Ямьёнг признательно улыбнулся и сказал:
— У нас здесь такой же порядок.
В одной стороне комнаты гудел кондиционер, а с другой через окна доносился рев моторных лодок. Я взглянул на троих гостей, сидевших передо мной. Они были очень спокойны и выдержанны, но, похоже, не отличались крепким здоровьем. Я заметил выступающие под кожей скулы. Возможно, болезненная бледность отчасти объяснялась тем, что брови и волосы выбриты?
Ямьёнг сказал:
— Мы рады возможности говорить по-английски и поэтому любим заводить иностранных друзей — англичан или американцев, не важно. Мы все понимаем.
Прасерт и Вичай кивнули.
Время шло, а мы все сидели, расширяя, но не меняя тему разговора. Изредка я оглядывал комнату.
До того как они вошли, это был обычный гостиничный номер, где необходимо задергивать шторы. Присутствие же монахов и их замечания придали ему какую-то смутную тревожность: очевидно, по их мнению, я совершил большую ошибку, остановившись здесь.
— Посмотрите на его татуировку, — сказал Брукс. — Покажите ему.
Ямьёнг чуть оттянул одежду с плеча, и я увидел два сине-фиолетовых ряда мелких тайских букв.
— Это полезно для здоровья, — сказал он, взглянув на меня. Его улыбка показалась странной, но выражение лица вовсе не подкрепляло его слов.
— Разве буддисты не осуждают татуировки? — спросил я.
— Некоторые называют это пережитком. — Он вновь улыбнулся. — Слова, укрепляющие здоровье, считаются суеверием. Татуировку сделал мой настоятель, когда я был еще мальчиком и учился в вате. Возможно, он не знал, что это суеверие.
Мы собрались сходить с ними в ват, где они жили. Я достал из чулана галстук и, встав перед зеркалом, принялся его завязывать.
— Сэр, — начал Ямьёнг, — не могли бы вы кое-что объяснить? В чем смысл галстука?
— Смысл галстука? — Я повернулся к нему. — Вы хотите сказать, зачем мужчины носят галстуки?
— Нет, это я знаю: чтобы выглядеть, как джентльмены.
Я рассмеялся. Ямьёнг не отступал:
— Я заметил, что некоторые носят их с одинаковыми концами, а у других — широкий конец длиннее узкого или узкий длиннее широкого. Да и сами галстуки неодинаковой длины, разве не так? У некоторых оба конца даже спускаются ниже талии. Наверное, это имеет разное значение?
— Нет, не имеет, — ответил я. — Абсолютно никакого.
Он повернулся к Бруксу за подтверждением, но тот упражнялся в тайском с Прасертом и Вичаем, поэтому Ямьёнг промолчал и на минуту задумался.
— Разумеется, я вам верю, — любезно сказал он. — Но мы все думали, что каждый способ обладает разным смыслом.
Когда мы выходили из отеля, швейцар почтительно поклонился. До сих пор он не подавал вида, что догадывается о моем существовании. Люди в желтых одеждах пользуются в Таиланде авторитетом.
Пару недель спустя я договорился с Бруксом и нашими друзьями отправиться в воскресенье в Аюдхайю. Сама мысль о воскресных прогулках настолько мне противна, что пришлось буквально заставить себя. Аюдхайя находится всего в пятидесяти милях от Бангкока вверх по течению Чао-Фрайя. Для историков и коллекционеров это не просто провинциальный городок, а целый период и стиль — ведь здесь более четырех столетий размещалась тайская столица. Вероятно, она оставалась бы тут и поныне, не разори ее в восемнадцатом веке бирманцы.
Брукс зашел за мной рано утром. Трое бхикку с книжными сумками и зонтиками ожидали на улице. Они поймали такси, и, даже не договорившись о цене (рядовой гражданин старается выяснить сумму заранее), мы сели и ехали двадцать-тридцать минут, пока не добрались до автовокзала на северной окраине города.
То был приятный, старомодный открытый автобус. Он гремел каждой своей деталью, нас обдувал ветер с рисовых полей, и мы пытались поддержать натянутый разговор. Брукс в воодушевлении кричал мне: