Трое в джунглях, не считая блондинки (СИ) - Нарватова Светлана "Упсссс"

Психотерапевт сказала, что мне следует бороться с симптомами мизантропии и социопатии, вросшими в мой скелет и пустившими там корни. Попробуй их выкорчуй. Аграрий из меня вообще никакой.

Однако на ритуальные вопросы я ответил, вещи в багажное отделение загрузил, спутников безупречной вежливостью и правильным английским — тоже. Полдела сделано.

Рассадив пассажиров и проследив, что все пристегнуты, пилот начал продувку, тестирование и прочие предполетные процедуры. А в салоне, как я и ожидал, начался съем на ломаном французском языке и кривой штатовской козе. На удивление, девушка, которую звали совсем не французским именем Келли, на интерес америкоса не отреагировала. Правильно, ведь есть же я. Я однозначно лучше. По всем параметрам. Бедолага_якобы_бизнесмен уже и так перед ней стелился, и по-всякому, и мячик к ногам приносил, как верный пес, который уговаривает хозяина поиграть. Но блондинка держалась молодцом, хлопала ресницами, улыбалась, говорила «мерси» и «силь ву пле», и несла прочую пургу в ожидании моего внимания. Так держать. Вот приземлимся, и я сделаю тебе предложение, от которого невозможно отказаться. Келли под предлогом, что плохо переносит взлет, попросила оставить ее в покое, и всё было хорошо.

А потом началось такое…

[1] цитата из Книга Екклесиаста

[2] в Колумбии совсем недавно запретили спортивную охоту под предлогом, что выстрелы беспокоят животных.

[3] дословно: "Завтра. Не волнуйся."

3.Келли

Во время посадки в самолет подтвердились мои худшие подозрения. От красавчика-сафари за версту несло британской паблик-скул [1], а от «королевского» английского [2] ломило зубы. Но мне с ним детей не крестить, пару часов можно и перетерпеть. Тем более что сидел он тихо, до меня не снисходил. Расположился британец в том же ряду, что и я, но по другому борту, и изредка кидал в мою сторону быстрые оценивающие взгляды. Понять, во сколько меня оценили, по бесстрастному аристократическому лицу было невозможно. Но вряд ли высоко. Хорошо воспитанный аристократ может поддерживать беседу даже с пустым стулом [3]. Хоть целый час. А этот молчал, как рыба дорадо с мокрицей вместо языка [4]. Видимо, мы, его случайные попутчики, находились в иерархии ценностей ниже уровня табуретки. Хотя, возможно, этот конкретный представитель британской элиты был просто дурно воспитан.

Зато американец Эндрю, устроившийся передо мной, просто не затыкал рот. В начале он попытался обращаться ко мне на английском, но я сделала вид, что не понимаю, и тогда он переключился на французский.

На самом деле, оба языка были для меня родными. Моя мама была француженкой. Не знаю, что легкомысленная красотка забыла на факультете истории в Кембридже. Наверное, искала приключения. И нашла. Папе было за сорок, он уже был признанным специалистом по южноамериканским культурам. Она была среди студентов-волонтеров, участвовавших в раскопках в Перу. Он привез оттуда новую монографию, она — меня. В папиной жизни существовала лишь одна любовь — наука, поэтому неудивительно, что отношения между родителями не заладились. До пяти лет я прожила с мамой во Франции, и, если честно, почти ничего не помню из того периода. А потом мама нашла перспективного жениха и отвезла меня папе. Я оказалась неудачным пилотным проектом, и мешала реализации ее усовершенствованных планов. Нужно отдать должное папе, он принял меня в свою кочевую жизнь, а не сдал в один из этих приютов для элитных щенков с полным пансионом.

Наверное, первое время ему было тяжело со мной: блестящий ученый и маленький ребенок, едва владеющий английским. Сам он никогда в этом не признавался. Напротив, говорил, что я приносила удачу. Местные жители, узнав печальную историю сиротки, проникались участием ко мне и отцу-одиночке. В итоге у папы не было проблем ни с провизией, ни с рабочими руками. Очень быстро выяснилось, что у меня способности к языкам, и я стала посредником в общении с изолированными племенами. Они не доверяли взрослым европейцам, но легко шли на контакт с белокурой «солнечной девочкой», как меня называли.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

А потом я стала видеть сны.

Точнее, я видела их, наверное, всегда. Папа говорил, что их причиной были мое живое воображение, природная наблюдательность и мощное подсознание. Вместе они выдавали яркие картинки как-будто из прошлого. Сначала папа посмеивался над моими рассказами, а потом, когда я научилась передавать их на бумаге, выяснил, что не зря говорят, что Менделеев придумал свою таблицу, пока спал. В моих снах обнаруживались недостающие детали жизни и быта древних аборигенов. Па стал относиться к ним с вниманием и каждое утро начинал с обсуждения новых рисунков.

Так я это к чему?

Я это к тому, что английский и французский были для меня родными, испанский — почти родным, потому что половина моего детства прошла на раскопках в Южной Америке, плюс на базовом уровне я знала еще с десяток индейских языков и диалектов, если еще не забыла. Поэтому неуклюжие попытки «гринго» разговаривать на языке моей первой родины смешили и умиляли. Но я старалась держать себя в руках. В конце концов, лучше Эндрю с его забавными попытками говорить комплименты на малознакомом языке, чем откровенное внимание колумбийца.

Потом самолет вырулил на взлетную полосу, и я сослалась на недомогание во время взлетов. Эндрю отстал, напоследок галантно коснувшись губами моих пальцев. Я прикрыла глаза, вернувшись к воспоминаниям детства. В обычной моей жизни: в Париже, где я сейчас работала, на модных показах, в общении с заказчиками, бурных, но коротких романах, — я взяла от мамы не только внешность, — миру прошлого места не нашлось. Словно эта часть жизни была перечеркнута. Но стоило пересечь границу Колумбии, воспоминания хлынули в сознание, вытесняя всё остальное. Будто существовало две Келли. Одна — мамина дочка, которая жила беспечной жизнью востребованного модного дизайнера аксессуаров. Другая — дочка папина, которая очнулась ото сна только теперь, и сейчас тестировала системы, как компьютер после аварийного выключения.

Мне нравились экспедиции. Новые места. Новые люди. Новые обычаи. Новые друзья. Новые герои снов. Новые рисунки. Конечно, теперь, когда фотоаппарат и видеокамера стали неотъемлемой частью цивилизованного общества, потребность в художниках у археологов отпала. Но папа старался брать с собой кого-нибудь из одаренных студентов факультета архитектуры и искусствоведения, которые ставили мне руку. Я обожала рисовать. Рисунки освобождали разум от навязчивых образов. «Слив» их на бумагу, я переставала думать о том, что приснилось ночью. А учитывая, что нравы у древних индейцев были те еще, это была заметная помощь рассудку. Хотя в периоды, когда мы возвращались в Кембридж, папа неизменно отправлял меня к психоаналитикам, подозревая в психических отклонениях. Будучи подростком, я научилась прятать неугодные картинки. А потом папа смирился с тем, что я порой вижу во сне жестокие сцены.

Меня выдернуло из забытья надсадное кхекание, теряющееся за ревом двигателей. Я открыла глаза. Кашлял пилот. Как можно простыть в тропиках? Это талант. Я снова закрыла глаза, надеясь продолжить инвентаризацию воспоминаний, но кашель пилота только усиливался.

Колумбиец дремал. Эндрю что-то слушал в наушниках. Я встретилась взглядом с британцем. Его ничего не беспокоило, судя по выражению лица. Хотя как раз по выражению лица о состоянии представителя английской элиты судить не стоит. Поняв, что помощи от него не дождешься, я встала и, придерживаясь за спинки кресел, двинулась к кабине пилота, отделенной от пассажирского салона полуаркой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Сеньор, вам плохо? — негромко спросила я на испанском. — Я могу чем-то помочь?

Пилот повернул ко мне голову. Его лицо раскраснелось. Он прикрыл рот рукой и промычал. Его тошнит, осознала я, и выдернула пакет из кармана на спинке ближайшего сидения. Мужчина даже не поблагодарил: его вывернуло. В кабине завоняло рвотными массами.