Собрание сочинений. Том 1 - Петр Павленко

Роман «Баррикады» открывается посвящением, обращенным к революционным бойцам нового поколения, к тем, кто сложил голову, защищая завоевания Великого Октября. Среди них П. Павленко называет и корейского революционера, погибшего от руки японских империалистов; и французов, которые восстали против французских же интервентов, пытавшихся задушить молодую советскую республику; и эстонских коммунистов, которых убила их собственная отечественная реакция; и, наконец, финских революционеров, сложивших голову в августе 1920 года, в дни контрреволюционного заговора против советской власти.

Этим посвящением П. Павленко раскрывает свое понимание борьбы за коммунизм на разных этапах новейшей истории, как всемирно-исторического процесса. Рассказывая в романе «Баррикады» о первых схватках за коммунизм, П. Павленко неустанно подчеркивает международный характер революции 1871 года: «Негры, поляки, русские, итальянцы, шведы, болгары, турки с первых же дней восстания шумно повалили записываться на защиту Коммуны… Вмешательство иностранцев чрезвычайно обязывало Коммуну, оно утверждало для многих новый, но единственно верный характер восстания, как не только парижского и не только французского дела». Наряду с такими видными деятелями Коммуны, как Делеклюз, Груссэ, Домбровский, Дюваль, Камелина, Клюзере, Ла-Сесилиа; Ферре, Флуранс и др., писатель рисует и рядовых участников событий. Таковы командир батальона: волонтеров Антуан Бигу — «водопроводчик с улицы св. Винцента на Монмартре», капитан Поль Франсуа Лефевр, женщина-канонир Клара Фурнье, машинист Ламарк, художник Буиссон и ткачиха из Лиона — Антуан, которая пришла в Париж, чтобы получить оружие у Коммуны и с полусотней женщин уйти в провинцию подымать крестьян на восстание. Немало в романе и безыменных героев, представляющих самые разнообразные слои населения в революционном городе. Это и старик фонарщик, по собственной инициативе выносящий раненых из боя; и домашние хозяйки, которые готовят обед, ухаживают за детьми и обсуждают подробности схватки с версальцами; и «неизвестная старуха», что под ожесточенным обстрелом, в доме, превращенном в передний край сражения, кипятит в большом бельевом котле кофе для бойцов; и городские нищие, объединенные в продовольственные отряды, чтобы отвоевать у версальцев огороды и снабдить продовольствием осажденный Париж.

Писатель стремится передать величественную поступь истории, показать, как самые «наинизшие низы» народа приходят в движение, подымаются на борьбу с миром эксплоататоров. Один из персонажей романа так определяет смысл происходящих событий:

«— Я верю в социализм, Равэ, — сказал он торжественно. — Идея социализма для меня, как и для многих других, давно стала идеей идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфой и омегой веры и знания. Все из нее, Равэ, для нее и в ней. Она — вопрос и решение вопроса. Ею я объясняю жизнь мою, твою и всех».

Тема великого гуманизма революции проходит сквозь всю книгу П. Павленко. Революция в романе «Баррикады» предстает не как стихия разрушения, а как разумное созидание. Из глубинных недр народа подымаются творческие силы, ибо революция пробудила в массах веру в достижимость, в реальность счастья. Пролетарские клубы времен Коммуны — это ячейки, осуществлявшие революционное влияние на широчайшие слои населения: «Это были учреждения, целиком обращенные в будущее. Здесь рождались планы о том, как жить дальше. Это были места, где думали о завтрашнем».

Созидательная деятельность начиналась уже в самой гуще битвы. Завтрашний день рождался на полях сражений, — говорил писатель всей логикой развития событий романа. Главное внимание в этой созидательной деятельности Коммуны было обращено на человеческую личность. «Человек — единственное укрепление в народном восстании, которое следует брать приступом или защищать», — утверждает один из героев «Баррикад» — член совета Коммуны Керкози. Он представляет собой как бы первый набросок, эскиз позднейших героев Павленко — революционеров, агитаторов, воспитателей новых людей. «Было уже очень много людей, яркую натуру которых подметил и распахнул Керкози. Он таскался с ними по мэриям, по секторам Коммуны и всегда добивался, что его протеже брали на работу немедленно. Оказывалось обычно, что это человек, который может делать в десять раз больше, чем от него требуют».

В «Баррикадах» писатель впервые обращается к изображению вождей революции. Образ Карла Маркса, правда еще эскизный, появляется на страницах романа. П. Павленко писал позднее: «Парижскую Коммуну мне обязательно хотелось начать с Маркса. Я довольно обстоятельно изучил к тому времени весь лондонский период его жизни и даже набросал несколько сцен о нем. Но скоро я отказался от мысли работать над Марксом, так как почувствовал, что, если сяду за Маркса, далеко уйду от непосредственных парижских событий. Маркс был такой океанической темой, которая поглотила бы меня…» Но от задачи изображения вождей коммунистического движения, от этой «океанической темы» П. Павленко не отходит на протяжении всего своего творческого пути. Начиная с романа «Баррикады», посвященного первой Коммуне в истории человечества, писатель настойчиво ищет изобразительные средства, которые позволили бы ему нарисовать образы вождей революции.

Роман «Баррикады» показал самому писателю, что хотя главная тема его творчества уже и определилась, но средства ее полнокровного художественного воплощения еще не были найдены. П. Павленко здесь, как и в ранних книгах, стремился передать само движение событий, весь мощный поток революции, захватывающий в свой водоворот судьбы отдельных людей. Писатель отказывался от углубленной обрисовки характеров, от раскрытия «фабульных связей» между людьми. «Восстание было самым главным и ответственным героем повести», — заявлял Павленко.

Но герой в романе всегда является идейным центром повествования. Выбор героя означает для писателя одновременно и выбор угла зрения, под которым освещается развитие действия. Отказавшись от гласного героя или группы ведущих персонажей, П. Павленко тем самым лишил роман организующего начала, а себя возможности художественно раскрыть закономерности явлений, их связи и взаимодействия. Вот почему восстание первых коммунаров предстает в романе в виде пестрой мозаики событий. Действие романа распадается на отдельные факты, эпизоды, сами по себе чрезвычайно яркие, выразительные, но они зачастую механически соединены и лишь соседствуют друг с другом. Разорванная композиция романа чрезмерно усложнена трудно уловимыми переходами от одних сцен к другим.

Восприятие романа затрудняется также перегруженностью, множеством деталей, которые существуют сами по себе и не подчинены единому целому. Автор тонко подмечает переплетение старого и нового в быту восставшего Парижа. Он рисует, например, здание церкви, превращенное в пролетарский клуб. «Президиум заседал на алтарном возвышении. Деревянная статуя отрока Христа была опоясана красным шарфом. Устанавливая тишину, председательница Катерина Лефевр, швея, звонила в колокольчик, употребляемый в утренних богослужениях… Дым от папирос слоями стоял в воздухе, румянясь и желтея от разноцветных стекол церкви. Это был горький фимиам новой литургии, которая свершалась на наших глазах». Правдиво нарисована картина уличного боя, когда: проломы, сделанные в стенах домов, соединяют их в единую линию окопов, в линию переднего края. Трагичен и необычайно выразителен заключительный эпизод: «Я увидел трогательную мирную демонстрацию школьников, — рассказывает один из героев книги. — Они шли, распевая марсельезу, на торжество открытия какой-то новой школы. В полутора километрах отсюда версальцы уже расстреливали пленных. Гудел набат».

П. Павленко выступает в романе «Баррикады» как мастер детали, но он еще не владеет умением строить повествование так, чтобы каждая частность закономерно соотносилась с художественным целым, находясь у него в подчинении.

Недостатки стиля, присущие ранним книгам П. Павленко, сказывались и в романе «Баррикады». Выработке подлинно реалистического письма мешало увлечение писателя нарочито усложненными ассоциациями, вычурной образностью, стилизованной фразой — дань субъективизму и формальному требованию «локальной семантики», то есть подчеркнуто экзотической окраски. Так, например, в очерках «Стамбул и Турция» порой возникают такие образы: «Отходя ко сну, мысли суетятся, как нервные мыши, и гранатовая лень прокуривает их своим тишайшим дымком и успокаивает их слегка и опьяняет неуловимо» («Стихи на песке»). Не свободна от них и книга «Путешествие в Туркменистан»: «Время же артачилось, расстояния пункта от пункта росли на наших глазах, как молодые змеи…» Здесь же: «Головой взволнованной кобры глядит луна на опрокинувшиеся перед нею степи и гипнотизирует их, чтобы ужалить» («Мерв — Кушка»).