Секрет Юлиана Отступника - Грег Лумис

Принадлежавший армии США самолет «Бич кинг эйр А300» взбрыкивал, как дикий бык на родео. Пилот, кадровый военный, майор, что-то говорил в микрофон, прикрепленный к наушникам, а второй пилот, первый лейтенант, смотрел то на приборы, то на лежавшую у него на коленях книгу джеппесеновских[2] таблиц подходов.

— Ты только посмотри! — воскликнул майор, глядя на непроглядное от снегопада небо. — Летим словно в б…ской простыне. Если сможем зайти с первого раза, значит, мы чертовы везунчики.

Лейтенант кивнул, всем своим видом выражая полное согласие. Аэродром Темпельхоф с его коротенькими взлетно-посадочными полосами, да еще и окруженный жилыми домами, был не из тех мест, где летчик, прозевавший подход, может без труда зайти на второй круг. И обзор аэродрома здесь был никудышный, и набирать высоту, чтобы выйти на повторный круг, было очень сложно.

Он вновь уткнулся в таблицу.

— Пятьсот, сэр.

Майор требовал от своих вторых пилотов, чтобы они вслух называли ему высоту и расстояние от пройденной точки поворота. Так он лучше представлял себе, где следовало ожидать появления «кролика» — огней приближения к ВПП — или других устройств сигнализации, указывающих заход на посадку.

— Четыреста, сэр.

Майор внимательно смотрел вперед.

— Проверял, как там наш пассажир?

Лейтенант кивнул.

— Да, сэр, как раз перед тем, как Центр передал нас берлинской зоне. Он спал как убитый.

— Спал? В такую метель? Если он не боится до икоты, значит, он или идиот, или просто притворяется.

— Да, сэр. Триста.

— Берлин на месте, полоса три-шесть, — радостно воскликнул майор в микрофон радиогарнитуры.

Прошло еще тридцать секунд, прежде чем лейтенант смог разглядеть ряд тусклых белых огней, издалека указывающих ось взлетно-посадочной полосы.

— Посадка штатная, сэр?

— Так точно, лейтенант. Полные обороты. Закрылки выпустить. Скорость высокая.

Вряд ли лейтенант больше обрадовался бы неожиданному продвижению по службе, чем вырисовывавшимся сквозь летящий густой снег постройкам Темпельхофа, выполненным в безвкусном устрашающе-тяжелом фашистском стиле. Союзники выстроили на западе Берлина большое современное поле, откуда совершали полеты и гражданские, и военные самолеты, но Темпельхоф располагался намного ближе к центру города. Лейтенант подумал, что давно устаревший аэродром продолжают использовать, потому что никто не решается уничтожить вещественный памятник тем, кто летал сюда в 1946–1949 годах, когда самолеты садились здесь через каждые шестьдесят три секунды, ночью и днем, в летную или нелетную погоду, доставляя еду и горючее в оккупированный город. Он даже знал, что на краю поля стоит монумент в честь этих летчиков — абстрактная скульптура, названная непочтительными аборигенами «рукой голода». Темпельхоф, решил лейтенант, сохранится до тех пор, пока кто-нибудь еще будет помнить про «Берлинский воздушный мост».

Зданиям очень пошла бы на пользу покраска, а рулежные дорожки, судя по всему, неплохо было бы подлатать. Вообще этот аэродром всегда ассоциировался у лейтенанта с какой-нибудь кинозвездой 1940-х годов, с тех пор опустившейся и живущей на социальное пособие и случайные подачки.

Когда пропеллеры остановились, о том, что вне самолета существует какая-то жизнь, свидетельствовали лишь светящиеся жезлы регулировщиков на поле. Майор закончил ритуал перечисления отключаемой аппаратуры, и лейтенант высунулся в узкий отсек, отделявший пилотскую кабину от пассажирского салона.

Пассажир тер глаза кулаками; судя по всему, он проснулся лишь в момент посадки, получившейся все же несколько более жесткой, чем хотелось бы летчикам. Он сонно улыбнулся лейтенанту и выглянул в иллюминатор. Лейтенант, пригнувшись, проследил его взгляд и был удивлен, а вернее, потрясен, увидев, как к самолету подъехал черный лимузин и остановился, погасив фары.

Пассажир встал и потянулся, насколько позволял низкий потолок фюзеляжа.

— Думаю, это за мной. Спасибо, что подвезли.

— Да не за что, — пробормотал в ответ лейтенант. Он протиснулся мимо пассажира, повернул штурвал, и гермозамок двустворчатой двери, зашипев, впустил в самолет зимний воздух. После этого пилот отступил в сторону, пропуская сбежавшего по невысокому трапу пассажира, и сказал ему вслед: — Желаю хорошо провести время в Берлине.

Пассажир остановился и повернулся к нему.

— Спасибо. Но у меня, к сожалению, другие планы.

От внимания лейтенанта не ускользнуло то, что молодой человек замотал подбородок шарфом. Для тепла или для того, чтобы спрятаться от восточногерманских шпионов, часто фотографировавших прибывающих пассажиров?

За спиной лейтенанта вырос майор.

— Черт возьми, кто он такой?

Лейтенант пожал плечами.

— В полетной ведомости написано: Лэнгфорд Рейлли, какой-то там гражданский служащий из Франкфурта.

Майор наклонился и проводил взглядом быстро скрывавшийся в снегопаде автомобиль.

— Могу поспорить, это шпион.

Лейтенант взял с диванчика книгу.

— Запросто. Но вы посмотрите, что он забыл! «Winnie Ille Pooh».

Майор, насупившись, рассматривал книгу.

— Что это еще такое? Какой-то иностранный язык…

— Сдается мне, что это старый добрый «Винни-Пух», только на латыни.

Теперь, на самом деле оказавшись в Берлине, Лэнгфорд, или, как его обычно называли, Лэнг Рейлли понимал, что вляпался в грандиозные неприятности. Его подташнивало, ему казалось, что мочевой пузырь переполнен, и так и подмывало распахнуть дверь автомобиля, выпрыгнуть и убежать. Вообще, как ему могла прийти в голову такая дурацкая мысль — напроситься сюда? Когда Управление предложило ему работу (сразу же после колледжа!), он представил себе тайную жизнь в романтичных европейских городах, например в Будапеште или в Праге. В одной руке пистолет с глушителем, а другой он обнимает за талию какую-нибудь местную красотку. Как чаще всего и случается, реальность зрелых лет нисколько не походила на фантазии юности. На «Ферме» — базе Управления, расположенной к югу от Вашингтона, он прошел стандартный курс обучения: криптография, стрельба, рукопашный бой, психология и множество других предметов, не имевших, насколько он мог судить, никакого отношения к названиям курсов.

По окончании обучения он получил направление в Третий директорат — стратегическую разведку. Назначение разочаровало его. Как и все его однокашники, он мечтал о Четвертом, занимавшемся оперативной работой. Однако он или слишком хорошо проявил себя в скучной интеллектуальной области шпионского дела, или, наоборот, оказался слаб в той сфере, где требовалось умение уболтать, а то и пришибить человека, и еще ряд других специфических умений, приписываемых сотрудникам Четвертого директората литературно-развлекательной индустрией.

Могло быть и хуже, утешал себя Лэнг. Он ведь мог угодить в Первый директорат, в администрацию, и целыми днями изучал бы бюджеты, проверял расходы и вообще сделался настоящим бухгалтером из разведывательного ведомства. Впрочем, нет, такого случиться не могло. По части математики он был до омерзения слаб. И технических способностей у него не было, так что он не имел шансов попасть и во Второй директорат, материально-техническую службу, аналогичную пресловутой службе Кью, снабжавшей Джеймса Бонда отравленными иглами в зонтиках, фотоаппаратами, вмонтированными в пряжки поясных ремней, и зажигалками, стрелявшими самыми настоящими пулями.

Откинувшись на спинку сиденья автомобиля, Лэнг смотрел в снежную ночь. Итак, за каким же дьяволом он уехал от своих восточноевропейских газет, от привычной расшифровки телевизионных передач, покинул свой удобный, хотя и без претензий на роскошь кабинет с видом на франкфуртский железнодорожный вокзал? Хуже того, какой черт вообще заставил его высунуться?

Ладно, сказал он себе, эта операция, по всей видимости, окажется одной из последних в ходе «холодной войны». И сам Советский Союз, и устроенный им в Восточной Германии рай для рабочих стремительно рушатся. Информацию, доказывающую это, он видел собственными глазами. И уничтожит их не более сильная армия, не более толковые генералы и не более прогрессивная идеология. Они попросту разорились, обанкротились, пытаясь угнаться в военном отношении за своими соседями. Точнее будет сказать, за НАТО и Соединенными Штатами.

Но, рушатся они или нет, лично Лэнг взялся за нечто такое, что могло стоить ему жизни. И всего-то ради приключения, ради того, чтобы рассказать внукам что-то интересное. Если он доживет и сможет ими обзавестись…

Автомобиль свернул на Фридрихштрассе, снизил скорость и сделал еще один поворот на улицу, ее название Лэнг не рассмотрел. Потом лимузин остановился перед зданием, ничем не отличавшимся от соседних. Почти сразу же двери гаража распахнулись.