Я, Потрошитель - Стивен Хантер

Но тут какой-то сумасшедший младенец у меня внутри приказал мне продолжить надругательство. Мне нужно было нанести мертвой женщине новые раны. Зачем? Одному Богу известно. Музыка убийства призывала меня растянуть ни с чем не сравнимое ощущение торжества и преодоления. Подобно игривому ребенку я полоснул женщину еще раз семь-восемь, вниз – пока мою радость не остановила лобковая кость, скрытая под спутанной шерстью, – вбок вокруг пупка, спрятавшегося в мягких складках тела, и до самой оконечности тазовой кости, чья твердость опять-таки отняла у меня все удовольствие. И снова разрезы не дали крови, а только набухшую содранную красную кожу в том месте, где плоть отпрянула от вторжения вспоровшего ее лезвия, быстро свертываясь в крошечные комочки.

Я вытер нож об одежду женщины, чувствуя, как лезвие становится чистым, затем спрятал его под сюртук, засунув между ремнем и брюками, надежно скрыв из виду. Встав, с силой вытер ноги о брусчатку, опять же для того, чтобы избавиться от крови, чтобы ни одна ищейка не смогла проследить меня до моего логова. После чего бросил последний взгляд на бедняжку.

Она не была ни красива, ни уродлива, а просто мертва. Ее бледное лицо строго застыло в пятне лунного света, раскрытые глаза были пустыми, поскольку зрачки исчезли. Мне захотелось узнать, насколько это обычное явление, и я вознамерился непременно проверить его в следующий раз. Губы обмякли, маленькие кривые зубы потонули в лужице набежавшей слюны. Сейчас Краля была начисто лишена достоинства, подобающего настоящей леди, – так в один голос заявили бы все, – однако для меня она была красавицей. Вскоре она предстанет перед всем миром, и ее увидят такой, какой увидят, обратив на это внимание или нет, как кому заблагорассудится; однако в настоящий момент казалось, будто она, в полной мере удовлетворив своего клиента, решила немного отдохнуть перед следующим.

Глава 04

Воспоминания Джеба

В своей карьере я поднялся до того, что меня от случая к случаю приглашали замещать музыкального критика в амбициозной «Стар» мистера О’Коннора, агрессивной вечерней газете, одной из более чем пятидесяти себе подобных, стремящихся добиться успеха на лондонском рынке, конкуренция на котором была невероятно высокой. Это респектабельное издание на четырех листах выходило шесть раз в неделю. Мне была по душе его политическая направленность – либеральная, хотя и значительно более мягкая, нежели моя собственная; заключалась она в том, что мужланам из низших классов отдавалось предпочтение перед ханжами-аристократами, и при этом язвительно высмеивалась склонность королевы Виктории отправлять бравых британских «томми» пронзать штыком брюхо всем желтым, коричневым и черным язычникам, посмевшим выступить против нее. Томас Пауэр О’Коннор, ирландец от макушки до пяток, свое дело знал, этого у него не отнять; он подключил редакцию к телеграфу, чтобы быстро узнавать самые свежие новости из самых удаленных уголков Британской империи, в том числе из убогого, всеми забытого Уайтчепела, в чем мы с вами убедимся. Он также подключил нас к недавно развернутой в Лондоне телефонной сети, мгновенно соединявшей редакцию со своими корреспондентами в пресс-центрах таких учреждений, как Парламент, Министерство иностранных дел, Министерство внутренних дел и, что самое главное, центральное управление столичной полиции в Скотланд-Ярде. О’Коннор вел войну с «Пэлл-Мэлл газетт», «Глоуб», «Ивнинг мейл», «Ивнинг пост» и «Ивнинг ньюс». И, судя по всему, одерживал над ними верх, опережая всех с тиражом в сто двадцать пять тысяч экземпляров. Его продукт изобиловал новшествами – он первым разместил на газетных полосах карты и схемы и разорвал унылые длинные колонки печатного текста с помощью всевозможных разделителей; он любил иллюстрации (и содержал целую «конюшню» художников, способных в считаные минуты превратить новость в зрительный образ) и свято верил в силу броского заголовка, набранного аршинным шрифтом. От неразборчивого рукописного текста О’Коннор перешел к абсолютному господству пишущих машинок американской фирмы «Шолс и Глидден» гораздо быстрее, чем такие нерасторопные сони, как «Таймс».

Так случилось, что в тот вечер, 31 августа 1888 года, я вернулся в редакцию «Стар», чтобы состряпать заметку в двести слов об исполнении в концертном зале «Адельфи» сонаты Бетховена (Девятой, ля-минор, «Крейцеровой») пианисткой мисс Алисой Тёрнбулл и скрипачом Родни де Лион Бэрроузом. Сейчас эти имена, кроме меня, не помнит никто.

Я даже помню начало: «ТРЕБУЕТСЯ НЕДЮЖИННАЯ СИЛА ДУХА, – напечатал я прописными буквами на «Шолс и Глидден», – ЧТОБЫ ИСПОЛНЯТЬ СОНАТУ ДЛЯ СКРИПКИ И ФОРТЕПИАНО № 9 ЛЯ-МИНОР В ТЕМПЕ МОДЕРАТО, ПОСКОЛЬКУ ВСЕ ПРОПУЩЕННЫЕ И ФАЛЬШИВЫЕ НОТЫ СРАЗУ ЖЕ БРОСАЮТСЯ В ГЛАЗА, ПОДОБНО ФУРУНКУЛУ НА БЕЛОСНЕЖНОЙ ЩЕКЕ ГРАФИНИ».

Я продолжал в том же ключе, отметив, что мисс Тёрнбулл сорок лет, но она выглядит на все семьдесят, а шестидесятидвухлетний мистер де Лион Бэрроуз производит впечатление двадцатипятилетнего мужчины – который, увы, умер и был забальзамирован подмастерьем; и так далее на протяжении нескольких десятков едких строчек.

Я отнес три листка своего творения мистеру Массингейлу, редактору раздела театра и музыки, и тот карандашом разграничил абзацы, подчеркнул для операторов линотипа (славящихся своей дотошностью) все прописные буквы, которые должны были быть прописными, вычеркнул три прилагательных («цензура») и превратил один непереходный глагол в переходный (презрительно фыркнув, должен добавить), после чего крикнул: «В набор!», и какой-то юнец схватил листы, склеил их вместе, и, скрутив, засунул в трубку, которой предстояло быть вставленной в самое последнее усовершенствование, принятое в «Стар», – пневмопочту, а уже та в одно мгновение силой сжатого воздуха доставила трубку в наборный цех, расположенный двумя этажами ниже.

– Отлично, Хорн, – сказал он, обращаясь ко мне по имени, производному от моего творческого псевдонима в «Стар», поскольку мое собственное прозвище ни на кого не произвело бы впечатление. – Как всегда, остро и со вкусом.

Массингейл считал, что я гораздо лучше того типа, который считался основным, и тут с ним были согласны все, но поскольку я пришел после него, мне приходилось довольствоваться вторым местом.

– Сэр, если не возражаете, мне бы хотелось задержаться и прочитать гранки.

– Как тебе будет угодно.

Я отправился в буфет, выпил чаю, прочитал «Таймс» и последний выпуск «Блейкс компендиум» (любопытный материал о грядущем столкновении Америки и того, что осталось от бывшей Испанской империи в Карибском море), после чего вернулся в редакцию местных новостей. Просторное помещение ярко освещалось коксовым газом, однако в нем, как обычно, царил полный хаос. За столами редакторы разных отделов читали листки с отпечатанным материалом, исправляя, ужимая, переписывая. Тем временем за другими столами корреспонденты, склонившись над своими «Шолс и Глидден», издавали непрекращающийся стрекот. Облака дыма плавали из стороны в сторону, поскольку практически каждый из находящихся в помещении жег табак в том или ином виде, а сами лампы словно испускали какой-то пар, коагулирующий весь дым от сигар, трубок и сигарет в некую клейкую субстанцию, висящую в атмосфере.

Я прошел в противоположный конец редакции, петляя в узких проходах между столами, увертываясь от торнадо табачного дыма, обходя группки сплетничающих журналистов, всех в сюртуках и при галстуках, поскольку в те дни было принято именно так, и подошел к столу раздела музыки и театра. Увидев меня, Массингейл оторвался от работы. Его глаза, прикрытые зеленым козырьком, не выражали ровно ничего. Он указал на пирамиду гранок, насаженных на штырь.

– Благодарю вас, сэр, – сказал я.

– Поторопись, сегодня мы должны закончить пораньше. Что-то назревает.

– Да, сэр.

Сняв гранки со штыря, я прочитал их, нашел несколько опечаток, в который раз размышляя, когда же мое блестящее литературное творчество сделает меня знаменитым, и вернул гранки Массингейлу. Однако тот уже не обращал на меня внимания. Вскочив с места, он вытянулся перед крупным мужчиной. У этого типа была такая борода, в сравнении с которой стыдливо меркнул скудный рыжий пушок, облепивший мой подбородок. От него исходило сияние полководца на поле битвы. Он был окружен толпой помощников, адъютантов и рассыльных, и вся эта свита застыла в подобострастном молчании перед его персоной. Мне потребовалось какое-то мгновение, чтобы охватить всю картину.

– Хорн, не так ли?

– Да, сэр.

– Что ж, мистер Хорн, – произнесла могучая фигура, просверлив меня насквозь своим обжигающим взглядом, – вы пропустили дефис в фамилии де Лион Бэрроуз.

Великан протянул мне листки с моим текстом.

– В фамилии де Лион Бэрроуз нет никакого дефиса, – возразил я, – даже несмотря на то, что все журналисты города его туда ставят. Они – идиоты. А я – нет.