Вместе мы удержим небо - Эллен Фьестад

– Чего-чего?

– Да нет, ничего.

Лука молча проклинает себя. Опять повисает тишина. Ей этого не вынести. Этой тишины. Слова рвутся из нее, она сама не знает, что собирается сказать, просто нужно сказать хоть что-нибудь, что угодно.

– Ну, знаешь, на Рождество часто присылают такие открытки. Которые нарисованы пальцами ног. Я сама такие отправляю своей тете.

Гард смотрит на нее.

– Все сразу?

Лука пожимает плечами.

– Так ты левша или нет? – спрашивает Гард.

– Угу.

– Вот же черт. Если бы я только мог сделать для тебя что-нибудь.

Он пинает ногой валяющийся на земле камень, тот еще долго скользит по заледеневшему тротуару.

– Вообще-то мне действительно нужна помощь для одного дела. Приезжает моя мама. С ночевкой. Мне нужен матрас. И, похоже, мне одной не дотащить его до дому.

Раздается звонок мобильника; это звонит телефон Гарда, Гард замедляет шаг. У Луки мерзнет бок, рядом с которым больше не идет Гард. Тот бормочет что-то в телефон, что именно – ей не слышно. Прячет телефон в карман. Тремя широкими шагами он нагоняет Луку и снова оказывается рядом с ней.

– Сорри.

Взгляд у него отсутствующий, они молча идут рядом друг с другом. Тепло, которое она до этого ощущала, так и не возвращается. Мимо них проезжает «скорая помощь». Мигалка выключена, сирена молчит. Нет ничего тише, чем «скорая помощь» с выключенной сиреной.

5

Они останавливаются на задворках какой-то тихой улочки. Гард выуживает из кармана связку ключей и отпирает дверь в подворотню; кольца навесного замка солидно прикреплены: одно – к двери, другое – к стене. Они проходят во внутренний дворик; в открытую дверь одного из подъездов видно скульптуру, это медведь, что ли? На голову ему надета шляпа, за плечом висит ружье. Поперек входа в подъезд подвешен провод с разноцветными лампочками.

– Ты давно здесь живешь?

– Да вот уже несколько лет.

– А кто еще здесь живет?

– Да я один. Ниже этажом нежилые помещения. Раньше здесь была шоколадная фабрика. Ее собираются переделать в жилой дом, но девелопер все никак не соберет все необходимые разрешения. Так что, собственно, я здесь не живу, здесь жить нельзя.

– А он-то знает, что ты здесь живешь?

– Н-ну… он знает, что я здесь репетирую. Что тут собирается группа, чтобы играть. А я должен как бы следить за порядком. Нет, он, наверное, не знает, что я живу здесь. Да я в общем-то тут и не живу. Просто я очень много репетирую.

Он ухмыляется.

– Я нигде не живу. Я просто существую.

Они пересекают внутренний двор и подходят к двери в дальнем углу. Гард придерживает дверь перед Лукой, она прошмыгивает под его рукой в коридор. Поднимает глаза. На самый верх ведет бесконечная балюстрада.

Они поднимаются по лестнице, с трудом переводя дыхание. Все вокруг белое: стены, ступени, перила. На самом верху в потолке проделано оконце; уже совсем рассвело, на них смотрит голубое небо. На верхней площадке дверь. Гард отпирает, за дверью открывается огромное помещение.

– Ничего себе…

Гард улыбается.

Они на пятом этаже, под самой крышей; крыша односкатная, от этого потолки кажутся еще более высокими. Отсюда видны крыши окрестных домов. На небольшом возвышении в противоположном от входа конце комнаты стоит ударная установка. На каком-то ящике лежит гитара, перед колонкой небрежно поставлен микрофон. По всему возвышению тянутся спутанные провода и кабели. Один усилитель лежит на боку, торцевая стенка снята, рядом на полу разложены извлеченные из него детали и отвертка.

В углу комнаты громоздится огроменная двуспальная кровать: две подушки, два одеяла. На резном изголовье висит зеленая, в крупный белый горошек, резиночка для волос.

Лука делает вид, что не замечает этого. Посреди помещения расположились два просиженных дивана и пара низких стеллажей для книг. Вместе они образуют некое подобие комнаты в комнате. На полу валяется потертый персидский ковер. Старая кованая лампа с криво надетым кружевным абажуром заливает мягким светом этот маленький уютный уголок. В другом конце огромной комнаты высится барная стойка. Холодильник, раковина и видавшая виды плита образуют что-то вроде кухни. Гард достает две бутылки пива. Одну кидает Луке, а сам плюхается на диван.

– У меня есть еще матрас. Хочешь, забирай его. Я донесу его тебе до дому.

– Спасибо.

– Не за что, в самом-то деле.

Он одним глотком выпивает полбутылки пива.

– Да, места у тебя хватает, – говорит Лука и открывает пиво зубами. Затем выплевывает крышку в черный мусорный мешок, прилепленный скотчем к стене. Гард смотрит на нее. Делает глоток из бутылки, чтобы скрыть улыбку. Лука подходит к окнам, почти целиком занимающим одну из боковых стен.

Прямо к окну тянутся ветви деревьев. Не поймешь, где кончается небо и начинается огромная белая комната. Здесь так просторно, что у Луки перехватывает дыхание – так много места. Как это возможно – жить в городе и иметь столько свободного пространства? Ей хочется побежать по этому залу и закружиться по полу, ей хочется вскочить на кровать и попрыгать там, хочется танцевать между инструментами, но что-то ее останавливает. Так или иначе, но у нее такое ощущение, будто она вторглась на территорию чужой частной жизни. Она плюхается на другой диван. Каждый из них положил ноги на подлокотник своего дивана, так что ступнями они почти соприкасаются. На ногах у Гарда хлопчатобумажные носки, один синий, другой коричневый. Оба носка дырявые. На Луке черные шерстяные носки.

– Ты давно переехала в город? – спрашивает Гард.

– А что, у меня на лбу написано, что я не отсюда?

Гард пожимает плечами.

– Перебралась этой осенью.

– А зачем?

– Ради художественной школы.

– А живопись тебе зачем?

Она задумывается.

– Потому что я хочу научиться видеть. Видеть то, что передо мной на самом деле. Когда я переношу что-то на холст, это помогает мне сфокусироваться на главном. Если взять от всего одинаково понемножку, то не увидишь главного. А вот если взять часть, то, что действительно важно, ее будет лучше видно. Ты понимаешь, о чем я?

– Я должен подумать. – Гард кладет подушку под голову. – И нравится тебе в этой школе?

Он кидает Луке плед. Лука отковыривает этикетку от пивной бутылки. Пожимает плечами.

– Все относительно. Мне нужно позаниматься там, чтобы освоить технику. Если я хочу научиться все делать как следует.

– Что делать как следует?

– Научиться выражать картинами то, что я хочу. Показать, как плохо мы обращаемся с миром, в котором живем.

– Ты это о защите окружающей среды, что ли?

– Да. И о войне и мире, и о политике тоже.

Она усмехается.

– Эй… – Он толкает ее ногой. Чувствует себя глупо. Не знает, какими словами говорить о… вот таких вещах. – У тебя такие высокие цели?

– Само собой. Разве стоит иметь еще какие-нибудь?

– Мои цели не особенно высоки. Лишь бы была возможность играть на ударных, и этого мне достаточно. Ну, диск записать было бы не хило. Но над этим больше Горшок потеет.

– Горшок?

– Наш вокалист. Он из кожи вон лезет, чтобы поддерживать в нас боевой дух и всех сплачивать. Нас тут последнее время несколько раз приглашали поиграть за деньги.

Гард тянется к потрепанной фотографии, приклеенной скотчем к торцу переполненной книжной полки. Отдирает фото от полки и усаживается рядом с Лукой. Показывает пальцем на двух мальчишек во втором ряду. На вид им лет по семь-восемь. Они стоят, тесно прижавшись друг к другу.

– Вы вместе ходили в школу?

– Да еще в детский сад. Мы друг друга знаем всю жизнь. Поняла теперь, откуда у него кличка?

Горшок. Мальчишка на фото острижен, как говорят, «под горшок», и она не видела другой такой стрижки, чтобы действительно так походила на горшок.

– И с тех пор его так и зовут?

– Ага. Теперь все думают, что это из-за того, что он курит травку, которую выращивает в горшке. Но это совсем не из-за травки. Правда… было время, когда так и было. Но когда дела с группой пошли в гору, он завязал. Говорит, что ему важно сосредоточиться на каком-то деле. И теперь у него это дело есть. А без него у нас бы ничего не получилось. Но я его по-прежнему называю Горшком из-за того, что его так оболванили тогда.

Гард осторожно приклеивает фотографию обратно на стеллаж.

– Ты переехала в город этой осенью?

– Угу.

– Ты сейчас живешь в студенческом общежитии?

– Угу.

– А ты знаешь там кого-нибудь?

– Ну да, конечно. Тех, кто учится в моем классе.

– А у тебя здесь нет родственников или каких-нибудь друзей?

– Нет.

– Ты смело поступила.

Она смотрит на него.

– Я не могла там оставаться. Мне повезло, что я нашла здесь эту художественную школу, в нее принимают тех, у кого нет законченного среднего.

Гард поднимается, пересекает комнату и открывает какую-то дверь. Уходит в другую комнату, продолжая разговор:

– Но ты ведь и раньше занималась живописью? Или, там, рисовала?