Мимочка - Лидия Веселитская

Maman раз как-то подняла этот вопрос при сестрах, и тетушки только подтвердили её собственное мнение о том, что по-русски читать совсем нечего, да и незачем.

Тетя Софи заявила, что она выписала-было «Модный Свет» и жалела об этом, так как он не выдерживал сравнения с французскими изданиями такого рода.

Тетя Мари получала «Отечественные Записки» и сообщила, что сотрудники этого журнала пишут таким тривиальным языком, что положительно их нужно читать с диксионером. «Мне говорили: Щедрин, Щедрин… И муж зачитывается, восхищается… Я как-то на днях попробовала почитать, – ничего не понимаю!.. Ну, т. е., а la lettre ничего!.. Какая-то свинья… Подоплека, подоплека… Я так и мужу сказала. Ну, говорю, не знаю: или ужь я так глупа, или это Бог знает что!»

Тетя Жюли читала «Русский Вестник» и, хотя созналась, что попадаются в этом журнале хорошие романы, но, все-таки, она не рекомендовала бы читать их Мимочке, так как последнее время, что ни роман, непременно социалисты на сцене… A кому неизвестно, в чему приводит знакомство с социалистами?.. И тетушки решили, что незачем Мимочке читать по-русски, когда есть столько хороших французских книг.

Но, скажут, есть же и у нас писатели. Ну, положим, что есть. Однако, что же, все-таки, из них можно дать в руки Мимочке?

Может быть, «Обрыв» Гончарова? «Накануне» Тургенева? «Грозу» Островского? «Анну Каренину» гр. Толстого? «Головлевых» Щедрина? «Карамазовых» Достоевского?

– Да вы видели ли Мимочку? Видели ли вы это невинное женственное существо, эту Миранду, слетевшую не то с облака, не то с модной картинки?

Нет, ужь пусть лучше Мимочка читает Октава Фёлье, с его чистым как ключевая вода слогом, с его поэтическими героями и героинями, судорожно кривляющимися в неестественной борьбе их неестественных страстей с выдуманным долгом. Если Мимочке скучен Октав Фёлье, она найдет во французской литературе и другой материал. Пусть она читает Понсона дю-Террайля. Сказки, скажете вы. Пусть так; но за то это сказки интересные, увлекательные.

Как весело от бала до бала, между примериваньем нового платья и прогулкой за перчатками, отдыхать на мягкой нисенькой кушетке, в светлой розовой комнатке, уставленной куколками, шкатулочками, букетиками, бонбоньерками, кушать chocolat mignon или chocolat pralinê и читать Понсон дю-Террайля! Весело бегать по освещенным газом улицам Парижа, кататься вокруг озера или каскада Булонского леса, слышать эти беспрерывно-раздающиеся выстрелы дуэлей, следить за перипетиями любви преступной, но красивой и нарядной, разрушать ковы злодеев, соединять любящихся…

Весело то с замирающим, то усиленно бьющимся сердцем и грациозно приподнятым подолом пробегать через темные неведомые трущобы, проникать в уголки блестящих кокоток, нежиться на их бархатных и атласных кушетках, брать с ними молочные ванны, купаться в шампанском, украшать себя кружевами и бриллиантами, пировать, сорить деньгами, сентиментально влюбляться в какого-нибудь прекрасного скромно-одетого юношу, незаконного сына, в конце-концов оказывающегося виконтом, маркизом или даже принцем и непременно миллионером, – Пусть все это сказки; но, по крайней мере, это не такие мрачные сказки, как «сказка об Аниньке и Любиньке!»

И Мимочка, между туалетом и выездами, поглощает эту легкую литературу и незаметно отравляется ею. В эту чудную пору, когда поэт сравнил бы её пробуждающееся сердце с готовым расцвести бутоном, в её душу западает образ Анри, Армана или Мориса.

Морис этот не ест, не пьет, не подвержен никаким непоэтическим слабостям и болезням. Единственное, что разрешает ему от времени до времени автор, это легкая царапина (результат одной из бесчисленных дуэлей), вследствие которой Морис является перед читательницами с черной повязкой на руке и с интересной бледностью в лице. Автор не разрешает ему также никакой деятельности, никаких определенных занятий, так что все время очаровательного героя посвящено любви и женщинам. Разумеется, он преисполнен всевозможных качеств и талантов; он отлично ездит верхом, отлично плавает, стреляет, влюбляет в себя всех встречающихся на пути его женщин, затмевает благородством и храбростью всех мужчин, швыряет на все стороны кошельки, полные золота, и получает наследство за наследством. – Образ Мориса, его речи, манеры, поступки запечатлеваются в сердце Мимочки, которая вместе с прочими жертвами героя влюбляется в него.

Итак, окончив или полуокончив курс, Мимочка возвращается домой взрослой барышней и надевает длинное платье.

Жизнь встречает ее приветливой улыбкой. Мимочку начинают «вывозить». Она танцует, веселится… Балы сменяются спектаклями, спектакли – концертами, пикниками, каруселями… В промежутках – чтение, chocolat mignon и мечты о Морисе.

Между тем maman, прошедшая тяжелую школу жизни и знающая, что «не век дочке бабочкой по полям порхать», уже озабочена вопросом о том, как бы хорошенько пристроить Мимочку. Maman мечтает найти для неё мужа богатого, светского и чиновного, если можно титулованного и родовитого. Мимочка должна сделать блестящую партию. К этому ведь клонилось все её воспитание. Иначе к чему же было платить бешеные деньги учителям танцев и чистописания, к чему было возить девочку за границу, в чему было посылать ее на курсы m-lle Дуду? Подумайте только, чего все это стоило! Да, родители Мимочки могут, по крайней мере, смело сказать, что они ничего не жалели для воспитания и образования своей единственной дочери.

Мимочка знает хорошо все лучшие магазины Петербурга; может быть, она знает и магазины Парижа, Вены и Лондона; она умеет тратить деньги, умеет одеваться, умеет держать себя в обществе. Теперь надо найти для неё мужа, который дал бы ей полную возможность выказать свое уменье в полном блеске, который окружил бы ее подобающей обстановкой и достоин был бы принять из рук maman это тепличное растеньице, чтобы пересадить его на почву супружеской жизни.

Мимочка ждет и сама. Она еще мечтает о любви, о Морисе, но знает уже, что главное все-таки – деньги, что без экипажа, без «приличной» обстановки и без туалетов ей будет не до любви.

Мимочка знает, что она невеста; но она знает также, что она еще молода, что она «ребенок», и пока она «ребенок», она вальсирует, улыбается и играет веером и своими невинными глазками.

…Хитрый народ эти женихи! Трудно провести их. Ах, если б Морис был в их рядах, он оценил бы Мимочку; он взял бы ее, не заглядывая в кошелек бедного папа́. Но подите, отыщите его, этого Мориса!..

A время летит… Хина и железо становятся уже необходимыми бедной девочке. Эти упоительные балы, ночи без сна, – все это так утомляет.

И вот, представьте себе, читатель, что наступает минута, когда первая свежесть уже утрачена, – Мимочка начинает худеть и дурнеть; знакомый доктор, которому надоело даром прописывать мышьяк, железо и пепсин, посылает барышню на заграничные воды; денег на поездку достать неоткуда; портнихи отказываются сшить в долг даже простое дорожное платье… Потом, представьте себе, что в такую, и без того неприятную минуту, в семье происходит какая-нибудь катастрофа: заболевает ли опасно кто-нибудь из родителей, изгоняется ли папа́ со скандалом из службы, вследствие раскрытия каких-нибудь незаконных проделок, умирает ли он, оставляя семье ничтожную пенсию и неоплатные долги… Мало ли что случается… И нет вещи, за которую можно было бы поручиться, что она не сбудется.

В жизни вашей Мимочки такой катастрофой была неожиданная смерть бедного папа́. Он умер, оставив жене пенсию в полторы тысячи и долги, сумма которых еще значительно увеличилась за последнее время вследствие расходов на приданое. Maman просто не звала, что ей делать с этими, выползшими из всех щелей, кредиторами. Жених изменил, бросил и, купив за бесценок Мимочкину мебель, совсем замолк. Стороной, уже несколько позже, дошел до maman слух, будто он женится на дочери N – ского губернатора.

Положение бедных женщин было ужасно во всех отношениях. В доме буквально не было ни копейки. Maman рвала на себе волосы и проклинала «разорившаго» их жениха-негодяя. Тетушки утешали, соболезновали, но между собою не могли и не осуждать слегка бедную maman.

– Конечно, положение Annette ужасно, – говорила тетя Мари, – но как же не сказать, что она сама виновата? Ну, в чему было делать такое приданое, когда они и без того уже так нуждались? Дома есть нечего. а Мимочке отделывают белье точно какой принцессе! И кого они думали удивить этим?..

– Да, конечно, они сами виноваты, – соглашалась тетя Софи, – но мне жаль все-таки бедную Мимочку. Она так избалована; а кто знает, что еще предстоят ей в жизни! Ведь кончится тем, что ей придется идти в гувернантки.

– Я дала сегодня сто рублей, – сказала в заключение тетя Жюли, – но я не могу давать каждый день. Если сосчитать все, что я уже передавала…

Лично Мимочки нужда почти не коснулась; по-прежнему у неё были все «необходимые» туалеты, шелковые чулки, chocolat mignon и французские романы. Но раздражительно-унылый вид maman, её слезливые объяснения с тетушками, сцены с дерзкими француженками, требующими денег и денег, не могли не делать неприятного впечатления на молодую девушку.