Ковбой - Александр Бушков

Предположим, она благополучно достигла родных берегов, Если она здорова и в ясном рассудке — а столь энергичную особу, есть подозрения, никакая хворь не возьмет, — каковы будут ее дальнейшие действия? При ее-то неукротимой энергии?

Нетрудно все предсказать. Если она здорова и горит желанием завершить начатое дело, то в первую очередь кинется изучать списки спасенных. И очень быстро обнаружит Фихте среди погибших, а вот Штепанека — среди самых что ни на есть здравствующих. И бросится его искать. И не только она, уж безусловно не она одна — она здесь у себя дома, где, как известно, и стены помогают, здесь обитает ее папочка-миллионщик, который, вне всякого сомнения, без труда может себе позволить выслать на поиски целую кучу наемных агентов, частных сыщиков, их в Америке превеликое множество. Они все у себя дома, а вот Бестужев, без знания языка, без малейших представлений о местных реалиях… Чересчур уж неравно положение, его не выправят даже приличные деньги с того счета.

Но ведь пока что не нашли? Иначе непременно бы уже объявились, к гадалке не ходи, уж нашли бы способ сюда проникнуть, здесь обычная больница, а не военная крепость и не дворец какого-нибудь монарха. Так что…

Заслышав легонький скрип двери — уж дверные петли-то аккуратные немцы могли смазать и более старательно! — он, не оборачиваясь, ловко выбросил недокуренную папиросу в форточку и отошел от окна с самым невинным выражением лица человека, всего-то и намеревавшегося глотнуть свежего воздуха.

Однако эти сценические ухищрения, предназначенные для фройляйн Марты — которую все равно не обманули бы, — пропали втуне. В палате объявилась вовсе не она, а субъект несомненно мужского пола, не похожий ни на доктора, ни на санитарного служителя: невысокий, щупленький, весь какой-то вертлявый господинчик, не особенно и хорошо одетый, с котелком в руке и определенной робостью на лице — смешанной, впрочем, с неким подобием отчаянной наглости. Быстро оглядевшись, он словно бы воспрянул духом, оглянулся, тщательно притворил за собой дверь и, изображая на лице самую предупредительную улыбку, мелким шагом подошел к Бестужеву. Теперь видно было, что воротничок у него несвежий, галстук завязан неаккуратно, а куцый пиджачок помят. Уставившись на Бестужева с той же смесью робости и нахрапистости, он произнес длинную фразу, надо полагать, на аглицком наречии. Единственное, что в ней понял Бестужев, — искаженную на здешний лад фамилию Штепанека. Да еще «мистер», что на помянутом наречии означало  «господин» или «сударь».

В первый миг он тревожно встрепенулся, в завершение недавнего хода мыслей подумав, что его достали наконец. Однако имелись серьезные сомнения в этой именно версии событий: какова бы ни была незнакомая ему заокеанская специфика, человечек мало походил на тайного агента, все равно, государственного или приватного. Весь опыт Бестужева восставал против такого предположения: человеку в несвежем воротничке определенно не хватало чего-то не определимого словами, но очень важного, чтобы быть агентом.

Непонятно толком, как это выразить, но он был какой-то не такой. Если и агент, то делающий самые первые робкие шаги на этом интересном поприще. Вряд ли хваткий американский миллионщик и его не менее шустрая доченька стали бы прибегать к услугам этакого вот недотепы, все сообщники Луизы, которых Бестужеву до этого доводилось видеть, выглядели и держались совершенно иначе, не в пример более авантажно…

Приободренный этими мыслями, Бестужев приосанился, надменно задрал подбородок и произнес на немецком со спесью какого-нибудь прусского барона:

— Я вас не понимаю, любезный. Не знаю ни словечка на этом языке. Извольте попонятнее.

Человечек вовсе не выглядел обескураженным. Еще раз оглянувшись на дверь с несомненной опаской, он бойко произнес на приличном немецком:

— Милостивый герр Штепанек, я хотел бы с вами поговорить, коли вам будет благоугодно…

Не будучи ученым специалистом в области языковедения, Бестужев тем не менее сделал для себя некоторые выводы: немецкий язык этого субъекта был явно чуточку старомоден, можно сказать умно, архаичен — в точности так же обстояло у доктора Земмельгофа, Марты и еще одной сиделки, с которой он общался. Язык людей, долгие годы живших вдали от родины.

— На предмет? — столь же надменно поинтересовался Бестужев.

— Мое имя Шмит, Лотар Шмит, — заторопился незнакомец. — Четверо детей, прелестные крошки…

— И что же? — спросил Бестужев.

— Герр Штепанек, вы моя единственная надежда… Надо вам знать, наш хозяин — сущая акула, сердце у него совершенно каменное. Если я не принесу ему сенсейшн… не принесу интересного материала для экстренного выпуска, он выбросит меня на улицу, и мои крошки…

«Тьфу ты, черт!» — воскликнул про себя Бестужев. Ну, конечно же, вот кого он напоминает как две капли воды, они везде одинаковы, эти прощелыги… Почти полностью избавившись от недавних тревог  он чуть ли не радостно воскликнул:

— Репортером изволите быть?!

— О да, о да! — обрадованно вскричал Шмит — Как вы проницательны, майн герр! Именно репортером! А знали бы вы, насколько тяжела здешняя жизнь бедных тружеников пера, как мы зависим от самодурства хозяина, как обязывает нас необходимость, сбивая ноги, рыскать по городу в поисках чего-то уникального, чтобы опередить конкурентов… Участь наша ужасна…

Спешить Бестужеву было некогда, а визитер его уже откровенно развлекал. И он сказал спокойно:

— Можете считать, что на глаза у меня уже навернулись слезы сочувствия и жалости… Что вам нужно?

— О, господин Штепанек! Вы ведь немец, а здесь, в этой суетливой стране, мы, немцы, должны держаться друг за друга… Вы ведь проявите милосердие к соотечественнику, не правда ли? Я узнал, что вы находитесь здесь на излечении… то есть уже совершенно излечились, мои искренние поздравления… Я позволил себе воспользоваться случаем… Вы благополучно уцелели после ужасной катастрофы, быть может, самой жутчайшей в истории мореплавания… Столько жертв…

— Сколько же? — спросил Бестужев серьезно.

— Ох, майн герр… — Шмит придал лицу выражение наигранной скорби, воздел глаза к потолку. — Когда корабль отплыл из Европы, на борту находилось примерно две тысячи двести человек, а то и чуточку побольше, это приблизительное количество, там есть какие-то разночтения в документах… В пучине погибло полторы тысячи…

— Бог ты мой! — вырвалось у Бестужева.

Он поднял руку и едва не перекрестился бездумно на православный манер, но вовремя спохватился и сделал вид, что задумчиво мнет подбородок.

— Ужасная трагедия, о да… — вкрадчиво продолжал Шмит. — Но вы понимаете, читатели жаждут знать подробности из первых уст… Такая трагедия, столько людей погибло, столько миллионеров с мировой известностью отправилось на дно…

«Боже ты мой…» — растерянно повторил про себя Бестужев. Две трети… Будь такие потери военными, в какой-нибудь баталии, они потрясли бы людей в мундирах и звались бы беспримерными для мировой истории сражений… а тут речь идет о мирных пассажирах мирного корабля…

Маленький человечек нетерпеливо топтался рядом. Вытянув шею, он спросил с жадным любопытством:

— Герр Штепанек, а это правда, что моряки чуть ли не все поголовно открыли бешеный револьверный огонь по обезумевшей толпе и перебили кучу народу? Ходят слухи, у шлюпок повсеместно разыгрывались ужасные сцены, пассажиры совершенно потеряли голову, сильные безжалостно топтали слабых, мужчины из первого класса отшвыривали женщин и детей ради своего спасения…

«Вот сукин кот, — подумал Бестужев. — Он же изъясняется языком хлестких газетных врак, скотина этакая…»

— Боюсь, вас кто-то ввел в заблуждение, милейший, — сказал он холодно. — Ничего подобного на «Титанике» не было.

— Но ведь говорят и пишут…

— Вам не кажется, что м н е как-то виднее?

Незваный гость вовсе не выглядел особо обескураженным. Он тихонько заговорил, прямо-таки зашептал доверительно:

— Вам, кончено, виднее… Но читателям, поймите вы, интереснее совсем другое. В конце концов, что нам, немцам, какой-то британский пароход? Нам-то с чего их особенно выгораживать? Господин инженер, ну будьте вы разумным человеком. Вы и представить не можете, сколько при умелой постановке дела можно будет зыжать из издателя… — он закинул голову, прикрыл глаза и мечтательно продолжал: — Уникальные свидетельства выжившего пассажира… Очевидца жутких, кошмарных сцен на борту тонущего корабля… Я мог бы честно поделить пополам все, что на этом удастся заработать. Разве вам не нужны деньги?

— Вы знаете, я выздоровел, — сказал Бестужев. — Совершенно.

— Рад за вас, но при чем тут…

— А что тут непонятного? У меня вполне хватит сил выставить вас отсюда, а то и с лестницы спустить, — он нехорошо усмехнулся. — Думается, для вас это не будет чем-то особенно новым.