Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1 - Александр Беляев

Когда я, выпущенный из корпуса, приехал в Ершово и, как это было ночью, остановился в избе, не желая беспокоить матушку, то как только узнали, что я был сын Петра Гавриловича и Шарлотты Андреевны, все соседи из крестьян сошлись в избу, и тут я увидел, как народ помнил и как высоко ценил моего отца. Сколько рассказов тут было о нем и сколько похвалы и благодарности! Эту любовь разделяла с ними и наследовала матушка.

Наружностью мать моя была прекрасным типом тех скандинавских женщин, красотой которых так восхищаются все бывшие в Швеции и Финляндии. Она была олицетворением доброты и кротости, что выражалось в ее прекрасных голубых глазах и во всех чертах ее лица и придавало удивительную приятность и прелесть ее наружности; эта наружная красота была верным отражением ее душевной красоты. Она с любовью помогала и снабжала всем нужным просивших ее помощи, сердце ее было исполнено любовью к Богу и ближним. Домашнее хозяйство ее было образцовым. Несмотря на небольшие средства, в доме у нее всегда и всего было в изобилии, и она из всего умела извлекать полезное. Дети всегда были одеты прилично и с величайшею опрятностью. Она никогда никого не осудила, и когда слышала осуждение, то молчала. Но несмотря на кротость, она была строга, где было нужно, и никогда никто из детей не смел ее ослушаться. Мы любили ее со всею нежностью детских сердец и чтили как святую. Как теперь смотрю на нее, сидящую на диване, всегда занятую какою-нибудь работой, на ее прекрасное кроткое лицо, или пред сном читающую, облокотясь на комод, свои немецкие псалмы, причем, когда обращалась благословить нас, отходящих ко сну, помню, что глаза ее всегда были наполнены слезами. Хотя она была лютеранского исповедания, детей воспитывала в строгом православии. По воскресеньям всегда ходила с нами к обедне и всегда заходила на могилу отца, который похоронен был у алтаря прекрасного каменного храма, им же сооруженного. В Петров же день (память отца) всегда служилась панихида, и, несмотря на многие годы по смерти отца, она очень плакала. Плач ее был тих, и только слезы, катившиеся по ее прекрасному кроткому лицу, свидетельствовали о ее скорби.

Пройдя часть жизненного пути с таким человеком, каким был наш отец, и быв проникнута любовью к Богу, она нас всех воспитала в этих чувствах, которые если и не оградили меня от различных увлечений и заблуждений молодости, то, по крайней мере, скоро пробудили от упоения и возвратили на истинный путь, который указывает нам христианская вера. Она глубоко чтила нашу Православную Церковь и, желая не отделяться в вечности от всего, что было так драгоценно для ее супружеского и материнского сердца, она скончалась в лоне нашей Церкви, приняв миропомазание и приобщившись Святых Тайн из чаши Господней.

Глава II. Детство и воспитание

Детство. — Няня Пелагея и ее рассказы. — Дом. — Детские приключения. — Нашествие французов. — Доктор Марциус — Несчастный случай с братом. — Ученье. — Приезд Перовских в Ершово. — Настроение умов в Ершове. — Песенник. — Отношение народа к побежденному врагу

Отдав священный долг памяти добрых и добродетельных родителей, перехожу к своему детству — детству всегда беззаботному и счастливому.

Какая чудная пора в жизни человека вообще, не разбирая бедного и богатого, развитого и простого, цивилизованного и дикого! В смысле физического развития организма это только росток или почка цветка, но в этом периоде цветок не имеет еще ни красоты, ни благоухания, а потому сравнение и пригодно только для физического развития организма; всматриваясь же в ребенка в детском, но уже сознательном его возрасте, когда он уже бегает, когда богатые кудри, расчесанные нежной рукой матери и блестящие, падают на его плечи; всматриваясь в эти глаза, черные или голубые, светящиеся умом, какая полная и совершенная красота! Какое полное развитие! Кто может сказать, в какой момент перед выходом из лона матери вставлен этот глаз в полном его совершенстве? Далее, всматриваясь в детские движения, милые, грациозные, вслушиваясь в эти детские голоса, нежные и гармоничные, в этот милый смех веселости, наконец, вдумываясь в самый смысл детского разговора, в их суждения, воззрения на все предметы, их окружающие, мы тут увидим целый особенный мир, и мир разумный, полный жизни, хотя и фантастический! Мир желаний, надежд, всегдашних радостей, изредка, правда, и печалей, но печалей скоро проходящих, забываемых, едва задевающих маленькое сердце, подобно легкой струе, пробежавшей по гладкой поверхности вод и мгновенно исчезнувшей.

Сколько уже лет, приятных и тяжелых, прошло с этой счастливой поры, а я и теперь как будто вижу нашу маленькую детскую в Ершове с низеньким круглым столом, маленькими стульчиками, кроватками и игрушками; как теперь вижу солнечный луч, освещающий эту комнатку каким-то тихим радостным светом! Живо помню я нашу бесподобную няню Пелагею, очень красивой наружности молодую женщину, ее головную повязку, которая, в детских шалостях наших, бывало, слетала с головы ее, и при том рассыпались ее длинные русые косы; помню, как она рассказывала нам чудесные сказки, иногда до того страшные, что мы к ней же прижимались все ближе и ближе, а иногда веселые, как Иванушка Дурачок куролесил и возбуждал общий наш смех; как Добрыня с корнем вырывал деревья; как Иван Медвежье Ушко побеждал Кащея; как жили старик со старухой и Дранички выдрал мальчик Лутонюшка. Все это как будто было очень недавно, а между тем прошло уже более 70 лет с тех пор! Такова вся наша жизнь. Быстро пролетают дни, месяцы и годы; чередуются одни за другими желания, надежды и стремления; человек все ищет чего-то, избирает, изобретает, приобретает и снова покидает, сменяя одно другим, и никогда не достигает чего-либо окончательно. Оглянулся, и вот за ним уже целый строй годов, ошибок, заблуждений, горестей, радостей, быстро промчавшихся, и жизнь уже на своем рубеже! Что далее? Что за рубежом этой жизни, полной тревог? Счастлив тот, кто верует в Искупителя и на чьей жизни нет темных пятен, нет удручающих грехов, не очищенных раскаянием!

Домик, куда наше семейство переселилось после смерти отца, состоял из прихожей с буфетным шкафом, столовой, она же была и залом, гостиной со старинным, карельской березы, диваном, перед которым был большой овальный стол, тоже из карельской березы; между окнами, напротив, большое зеркало, несколько кресел и стульев, обитых кожей; по стенам висели хорошие гравюры в простеньких рамках. Далее была спальня матушки, тут же была кроватка младшей сестры, два комода, кресло и по стенам тоже картины; из спальни была дверь в девичью, где работали девушки и откуда был ход в детскую и другой в сени и кухню. Вот то скромное жилище, где прошло наше детство; но я уверен, что ни один из детей самого богатого дома не был счастливее нас, бедняков. Против дома, на пригорке, возвышалась каменная церковь, в ограде которой мы игрывали на мягкой траве, приложившись прежде, по указанию няни, к медной доске на могильном памятнике отца.

За церковью была большая роща, соединявшаяся с главным большим садом, куда мы часто ходили за грибами. Так как отец наш был воин, то и мы еще с юности получили воинственные наклонности и все игры наши были воинственны. Множество солдатиков, сделанных из картона, пеших и конных, выстраивалось на большом обеденном столе, и тростниковыми стрелами из лука мы сражались. Товарищами в наших играх были сын одной госпожи Пальмен, соседки нашей, муж которой служил где-то управляющим у графа, и еще дворовые мальчики, дети двух семейств, подаренных графом нашему покойному отцу. Подаренных! Как отдалено кажется теперь то близкое еще время, когда на Руси дарили, продавали людей, как вещи, и как велик тот, кто имел мужество положить конец этому вековому чудовищному праву! Зимой мы выстраивали из снега крепости и брали их, бросая снежками в осажденных. Летом же снежки заменялись еловыми шишками.

За домом управляющего был большой сад, где мы гуляли, играли и качались на качелях. Этот сад мне памятен и теперь одним забавным происшествием. Летом я носил красный сафьяновый картуз, а как красный цвет не любят павлины, которых много было в этом саду, то однажды, когда матушка послала меня зачем-то в оранжерею, они, завидев мой красный картуз, погнались за мною. Я пустился бежать, как-то упал, и павлины налетели на мой картуз, который с меня свалился; я вскочил на ноги и, оставив в их власти картуз, перепуганный и исцарапанный прибежал домой. Помню также, как однажды меня преследовал козел, которого я имел обыкновение дразнить; от него я успел едва добежать до дома и запереть за собою дверь. Он в злости несколько раз сильно ударил лбом в эту дверь, но, не отворив ее, раздраженный, но всегда серьезный и важный, в раздумье опять отправился к стаду. С тех пор я уже побаивался его и не задирал. Иногда мои шалости не проходили мне даром. Так, однажды, по обыкновению своему, я вскакивал сбоку на одного из волов, которые привозили нам воду и которые потом возвращались с водовозом со двора, я прыгнул на него, но на этот раз вол не захотел дозволить мне потешаться над собою и сбил меня, ударив задней ногой по моим ногам, что причинило мне сильную боль. Я отлетел и упал, но, несмотря на боль, тотчас же вскочил, когда увидел рогатую голову, злобно обратившуюся на меня, и полагал, что в этом взгляде таилось намерение пырнуть меня рогами; в это время воловщик погнал его, хлестнув бичом.