Театр китового уса - Джоанна Куинн

в ее поисках, рассерженный нянькин голос проносится над головой, как лай собачьей своры. Кристабель знает, что будет дальше. Ее отведут наверх в комнату и оставят без ужина в наказание за исчезновение. Свечу задуют, а дверь запрут. Чердак покроется тенями и бесконечными углами: изменчивая чернота, расчерченная медленно двигающимся прожектором лунного света – огромным глазом без век.

Кристабель проводит большим пальцем взад-вперед по шершавой коре палки, как будет делать потом, лежа на узкой кровати – будто оборачивая то время, когда ей не разрешено больше возиться. Совсем маленькой она возилась, и няня одевала ее в курточку с рукавами, которые завязывались на спине, чтобы она не могла выбраться из постели. Больше она возиться не собирается.

Под подушкой она прячет разные палки, несколько камней с лицами и старую открытку с собакой короля, которую нашла под ковром и назвала Собакой. Она может выложить их в ряд, накормить ужином, заставить разыграть представление и уложить в кровать. Она может защитить их и погладить по головам, если им приснятся кричащие сны, удостовериться, что они не сойдут на холодный деревянный пол.

Она садится на корточки возле клочка укрытой снегом земли и палкой пишет буквы. Е. Е. Е. Она слышит, как няня говорит:

– Бога ради, вот она. Возится в снегу, вся запачкалась.

Кристабель нравится слово «снег». Она шепчет его себе под нос, затем продолжает свою работу, свой ежедневный труд: обводит буквы, создает слова, обретает имена.

С-Н-Е.

Следующим утром

1 января 1920

Новый год, новое десятилетие, новый дом, новый муж. Новый, как новая булавка. Разве мама не говорила что-то о новых булавках? Розалинду будто булавкой пришпилили к простыням брачной постели. Позвоночник окаменел, будто у скелетов динозавров в лондонских музеях. Она застыла на месте. Экспонат. Горничные в белых чепчиках приходят и уходят, зажигая огонь и распахивая шторы, деловые и далекие, как чайки. Сквозь окно Розалинда видит, как размахивают ветвями голые деревья.

Джаспер сказал, что ей может потребоваться время привыкнуть к роли жены, так как она молода и быть с мужчиной ей внове. (В голове мелькает картинка – августовский вечер неподалеку от лодочного сарая с Рупертом, когда его усы кололи ей шею, как проволочная шерсть, – она отбрасывает ее.) Джаспер верит, что со временем она освоится с супружескими обязанностями. Познакомится с незнакомым. Она совсем не двигается, потому что кажется невероятным, что те незнакомые действия существовали в этой комнате, бок о бок с такими неуклонно обыденными предметами, как серебряная щетка для волос и прикроватная лампа.

Горничные приносят ей завтрак, устраивают на подносе поверх ее пухового одеяла непривлекательный натюрморт: горка из желеподобной яичницы-болтуньи в изгибе сосиски. Она накрывает поднос салфеткой и тянется за своим стеклянным опрыскивателем: пш, п-шшшшш, и в воздухе повисает туман одеколона «Ярдли».

Горничные подходят и зовут, подходят и зовут. Розалинда слышит, как собственный голос выводит подходящие для них слова.

– Нет аппетита. Большое спасибо.

Горничные принимают слова и уносят вместе с несъеденным завтраком. За китайской ширмой в углу комнаты скрыта спиральная лестница, которой они могут пользоваться, чтобы приходить и уходить из комнаты, минуя дверь.

Вскоре ей придется заняться делами. Она должна прилично одеться и сделать то, что от нее ждут. Она должна быть – как сказал Джаспер? В темноте его голос ужасно громко звенел в ушах, будто голос гиганта, – она должна быть молодцом. Розалинда смотрит на висящий над кроватью гобеленовый полог в поисках узора, который изучала прошлой ночью. Он спрятан в крупном узоре, будто кривоватое лицо, снова и снова смотрящее в ответ.

Снова появляются горничные с ворохом одежды и белья. Они хотят нарядить ее и сделать красивой. Мужчины раньше говорили ей, что она красива. Они восхищались ею и рассказывали о своих бьющихся сердцах, а она чувствовала ликование, восхищение. Она никогда не представляла, что то, что они называли любовью, будет включать столь непристойные действия. Грубый вес и бездыханные усилия. Гора плоти, пахнущей портвейном и табаком, выдавливающая воздух из ее тела, пока она не лишалась способности дышать. И боль: чистая белая боль, сверкающая звездами за веками. Нет, к любви это не имело отношения.

Приближается горничная.

– Мистер Сигрейв уехал в Эксетер по делам лошадей, мэм. Он надеется, вам понравится первый день в Чилкомбе.

Розалинда кивает. Слов у нее не осталось. Она пуста, как лист бумаги на хрустких простынях.

Горничная приближается, пересекая скрипучий пол.

– Мы виделись вчера, мэм. Вы можете не помнить. Я Бетти Бемроуз. Я буду вашей личной горничной. – Розалинда опускает глаза и обнаруживает, что горничная, удивительное дело, положила ладонь поверх ее. – Возможно, мне стоит набрать ванну, мэм? Вы кажетесь выжатой.

Розалинда изучает озабоченное лицо Бетти под белым чепчиком. Оно круглое и веснушчатое, а тяжесть ее руки удивительно успокаивает.

Бетти продолжает:

– Есть масла для ванной, мэм. Кажется, вы привезли их с собой. Они вас мигом на ноги поставят.

– Розовое, – говорит Розалинда. – Розовое масло.

– Замечательно.

– Мне подарил его дорогой друг. Он был офицером. Погиб во Франции.

– Там много погибло, – говорит Бетти, направляясь к ванной комнате. – Муж моей сестры был убит в Галлиполи. Его так и не нашли. Я заранее велела принести для вас горячую воду, мэм, так что надо только добавить масло.

– У моего друга – у него были веснушки, как у тебя.

– Не может быть!

– Он был очарователен.

Бетти снова появляется в дверях ванной комнаты.

– Пока вы принимаете ванну, я сменю белье на кровати. И добавлю угля в камин. Мы зажигаем камины наверху, только когда в комнатах живут, поэтому они не сразу разгораются.

– Он однажды пригласил меня в «Уолдорф». Ты слышала о нем?

– Не думаю, мэм.

– Туда ходят прямо-таки все.

Бетти подходит к кровати и аккуратно откидывает покрывало.

– Позвольте помочь вам, мэм.

Розалинда хватается за руки девушки и позволяет отвести себя в соседнюю комнату, где перед слабо разожженным камином ждет чугунная сидячая ванна, на дне которой плещется тонкий слой пахнущей розами воды.

Сидя на ступеньке у двери в кухню, Кристабель крепко сжимает в кулаке палку и пишет в пыли. Б-Р-А-Т-И. Б-А-Т-И-К.

– Попробуй еще раз, – говорит Моди Киткат, проходя мимо с корзиной грязного постельного белья. – У тебя ведь почти получается.

Новая миссис Джаспер Сигрейв, омытая и помазанная, покидает свою комнату и спускается вниз. Она не знает, чего от нее ожидают. Ее муж уехал, а она не представляет, как вызнать, когда он вернется. От матери прибыло письмо с напоминанием о важности установления