Анорексия. Непоставленный диагноз - Елизавета Романова

Мама никогда не говорила со мной об этом. Возможно, считала, что еще слишком рано, возможно, просто не видела в этом необходимости. Вечером мама увидела это безобразие и наконец-то рассказала своей маленькой взрослеющей дочери, что же это такое. Рассказала, неловко подбирая фразы и боясь называть вещи своими именами.

А на следующий день о том, что я «стала девушкой» (цитата мамы), узнала практически вся родня. Ужасное чувство публичного обнажения, ужасное. Слишком сложное для десятилетнего ребенка, не способного пока еще с таким справиться.

Из последних лет двадцатого столетия родом и мой постоянный голод. Я все время хочу есть. Даже если только что поела и чувствую, что сейчас лопну, я все равно хочу есть. Не есть даже, а жрать. Я готова съесть все вкусности мира. Я не умею оставлять сладости или фрукты на завтра, я должна съесть все здесь и сейчас. Чуть позднее это изрядно скажется на моем весе и самоощущении, ну, а пока я живу в голодные, но яркие девяностые.

Каждые выходные меня отправляют к тете. Она мать моего братца Антона. Того самого, у которого нет папы.

И у меня вновь нет шанса отказаться, не поехать… Выходные у тети – это концентрация летних каникул в деревне. Хотя есть и некоторые положительные моменты: когда меня не трогают, я сижу в углу и читаю, пока остальные смотрят телевизор. Единственное условие: если вечером все сидят в зале с выключенным светом и смотрят какой-нибудь блокбастер, мне нельзя включить свет в другой комнате и читать. А смотреть все это мне неинтересно. Поэтому я сижу на полу и смотрю на книжный шкаф, на лакированной поверхности которого отражается экран телевизора. Так хотя бы интереснее.

Наверное, я лукавлю о том, что не могла отказаться. Мне просто было страшно. Мой любимый мужчина рассказывал, как в 14 лет ушел из дома и несколько месяцев жил один. Вот он – смог. А я боялась. Зря, наверное. Каждый вечер в деревне я представляла, как под покровом темноты захожу в сарай, угоняю старый велосипед и уезжаю в город. Однажды даже почти решилась на это. Но испугалась.

В этом же возрасте я впервые прочла роман «Унесенные ветром» и начала мечтать о превращении в прекрасную храбрую Скарлетт. Странная полярность тех лет – то ли болезненная истеричная Неточка Незванова, то ли сильная крепкая Скарлетт О'Хара – присуща мне до сих пор. И изрядно отравляет жизнь и мне, и моим близким.

Весь декабрь 1999 года разговоры в мире были только об одном: грядет Миллениум! Новое тысячелетие… Это же удивительно: родиться в одном столетии и перейти в другое!

Наступление двухтысячного года было особенным: и полуголодное – скромная картошка, селедка под шубой, оливье и мандарины, и очень обнадеживающее. Люди выходили на улицу и поздравляли незнакомцев с наступлением второго тысячелетия. Это был один из редких моментов, когда люди всего мира объединяются не перед лицом опасности или врага, а в надежде на счастье и чудо.

И мы надеялись.

Мне 12 лет

Двенадцать – это вам не десять. Нет, серьезно. В десять девочка еще ребенок: играет в куклы, прилежно учит уроки, разбивает коленки на пыльных дорогах родного города, читает детские детективы из серии «Черный котенок», неловко разогревает оставленный мамой обед и потихоньку учится готовить нехитрые блюда.

В двенадцать девочка начинает превращаться в подростка, юную девушку. Она то плачет, то смеется, то швыряет по всей комнате вещи, не может справиться с прыщами, растущей грудью и перепадами настроения и не понимает, почему ей вдруг не хочется ни читать, ни учить физику.

Впрочем, про «не хочется читать» это я загнула. А вот все остальное – полная правда.

Мне двенадцать, я корреспондент школьной газеты, активистка, немножечко спортсменка. И по-прежнему некрасива. Лохматость и кудрявость моих длинных волос превысила все нормы, равно как и мешковатость одежды. Я сижу с самым красивым мальчиком в классе. Чтобы вы понимали: он красив не только в моих глазах, но вообще, объективно. У него большие карие глаза, опушенные пышными ресницами, золотисто-каштановые волосы. Он ужасно учится, но таким красавчикам это простительно. Позади нас сидит белокурая красавица Карина, звезда класса и всего среднего звена, в нее уже влюблены старшеклассники и практически все наши мальчишки. Карина – это удар ниже пояса для любой девочки: красотка не просто красотка, но еще и отличница. Круглая безоговорочная красавица-отличница – это же несправедливо! А еще она умеет дружить и никогда не насмехается даже над самыми… жалкими одноклассниками. Карина – это маленькое голубоглазое божество шестого класса, надежда и опора школы в конкурсах красоты и олимпиадах по всем предметам.

Именно поэтому Потап чаще всего сидит вполоборота: мне достается его мужественное плечо, а Карине – не менее мужественный профиль. Он молча смотрит на нее, затаив дыхание, я так же молча страдаю, из-под ресниц глядя на него.

Нет, Потап не презирает меня, мы с ним настоящие друзья, иногда он даже провожает меня почти до самого дома, и тогда я сбиваюсь, стараясь шагать в ногу с ним, и вздрагиваю, когда он касается моего плеча или руки. И тем не менее на всех уроках и переменах Потап поворачивается к Карине. Ему даже не надо с ней разговаривать, им и так хорошо.

И однажды я не выдержала. Наверное, не выдержала не столько я, сколько гормоны, бушевавшие во мне на тот момент. Впрочем, не важно.

Я повторяла географию, Потап сидел рядом со мной и с нежностью смотрел на Карину.

– Ну, чем я хуже? – закричала я и удивилась тому, как громко и грубо прозвучал мой голос.

– Что? – не понял Потап.

– Ты все время смотришь на нее, дышишь ей, вздыхаешь по ней! Вот же я, рядом с тобой, и ты мне нравишься!

Странно, но я не плакала. Просто орала. Да так возмущенно, как комсомолка тридцатых годов, узнавшая, что ее товарищ тайно посещает церковь.

– Но я… Маша, мы же с тобой друзья!

– Друзья?! Это ты мне друг, а я тебе – нет! Я хочу быть твоей девушкой.

– А мне нравится Карина, понятно? Она красивая, она умная, мне нравится она, не ты! И извини! Я никогда не думал, что ты влюбишься в меня.

Потап вышел из кабинета, а я опустила голову к учебнику географии.

Карина красивая, Карина умная…

Карина, все это время сидевшая позади меня и ни слова не проронившая, продолжала молчать и вдруг погладила меня по спине. Я разревелась.

– Маша, – прошептала Карина, гладя меня по спине.

– Что?

– Маша, прости меня!

Этот ангел во плоти еще и извиняется? Я повернулась к Карине, кривовато улыбнулась ей, и одноклассница выбежала из кабинета.

В тот момент я сделала для себя вывод, что в этой жизни любят только красивых. Или тех, у кого нет папы. Или… да кого угодно, только не таких, как я.

Июнь.

Я веду дневник. В июне я хожу на отработку в школьный сад. Отработку у нас принимает моя любимая учительница – безумно красивая Дана Васильевна. Она была нашей классной руководительницей в третьем и четвертом классах, и с тех самых пор я питаю к ней необъяснимую нежность. У Даны Васильевны чудесная женственная фигурка (а сейчас бы эту молодую женщину назвали… толстой? Пышной?) с тонкой талией, большой грудью и красивыми бедрами, густые волосы и большие зеленые глаза. И она тоже не только красивая, но еще и добрая, умная, знает кучу интересных историй и умела поставить на место мальчишек тогда, когда они меня дразнили, и я начинала с ними драться.

Во время отработки мы с Даной Васильевной часто разговариваем, смеёмся, и я чувствую такую гордость от того, что эта чудесная учительница уделяет мне столько внимания! А однажды мы с одноклассницей не поделили участок для прополки. И это стало основой для первой летней записи в дневнике. Что самое интересное, я… я немного переиначила диалоги и ход событий, – в свою пользу, разумеется. Именно в таком виде – не совсем правдивом – этот случай остался в дневнике. И я даже себе поверила, так хорошо, мило и красиво все расписала. И вместе с тем я прекрасно знала тогда, что это неправда. И до сих пор помню, где там правда, а где ложь, хотя прошло уже 15 лет.

Записывая эту историю с участком в толстую зеленую тетрадку, я одновременно хотела поверить в эту ложь и боялась, что по прошествии лет не вспомню правду. Зря боялась. Помню.

В двенадцать лет у меня был чудесный ярко-желтый летний костюмчик: широкая юбка, едва державшаяся на моей тонкой талии, и коротенькая кофточка (сейчас бы это считалось кроп-топом), открывавшая мой ужасный торчащий пупок.

Конец ознакомительного фрагмента.