Шрамы - Крис Райт

Ему показалось, что он услышал гонг, затем понял, что разум обманывает его. Мальчик продолжал идти, опустив голову и волоча ноги. Появилась стена, казавшаяся под ливнем гладкой и черной. Он попытался запрыгнуть на нее, но не смог ухватиться. Харен секунду карабкался, не видя ничего, кроме пересекающихся красных и черных кругов, потом его замерзшие пальцы зацепились за трещину в кладке. Он попытался подтянуться, забраться наверх, но что-то было не так. Его ноги не находили опоры. Рокритовые блоки были слишком гладкими и изогнутыми.

Ему понадобилось много времени, чтобы расслышать смех, и столько же понять, что он сильно отклонился от маршрута. И еще дольше он осознавал, что пытается вскарабкаться не на стену, но гигантского воина в белом доспехе и шлеме со светящимися прорезями для глаз.

Ошарашенный Харен рухнул у ног гиганта. Огромный и неподвижный воин смотрел на него свысока. Прожекторы смутно осветили его фигуру, блестящую из-за стекающих капелек влаги.

— Хорошо, — сказал довольный гигант. Его голос походил на низкое механическое рычание. — Ты не сдаешься легко.

Харен почувствовал, что начинает терять сознание и напрягся, чтобы кровь прилила к голове, отчаянно стараясь не опозориться. Его безостановочно трясло. Он смутно услышал, как к нему бегут работники комплекса. Он гадал, насколько далеко зашел, прежде чем его тело сдалось.

Гигант присел рядом с ним. Даже наклонившись, он был огромен. Харен увидел над собой громадный округлый наплечник. На нем была изображена волчья голова поверх полумесяца.

— Продержался дольше всех, — сказал гигант. — Продолжай в том же духе и будешь носить такой доспех. Шестнадцатый Легион, мальчик.

Харен чувствовал, что сознание покидает его. Тело ныло, ноги и руки быстро цепенели, легкие горели из-за одышки. Ему никогда не было так больно.

Но когда он взглянул на эмблему волка и луны и услышал отфильтрованный воксом голос гиганта, представив себя в такой же силовой броне марширующим на войну в рядах этих бесподобных воинов, то не смог сдержать улыбку подлинного счастья.

«Я стану одним из вас, — подумал он, когда его тело наконец сдалось. — Ради Гора. Ради Гора и Императора, я стану одним из вас».

Таму смотрел на Алтак, чувствуя прикосновение ветра к бритой голове. Он бессознательно сжал пальцы и ощутил, как натянулась крепкая кожа рук. Грудь все еще болела. Последняя имплантация прошла не совсем гладко. Он очнулся шесть дней назад на операционном столе и увидел, что пол лабораториума залит его кровью.

Апотекарий — похожий на сову кидань из Чок-тана по имени Джелджин — некоторое время беспокоился.

— Я видел такое раньше, — сказал он, проведя сканером по морщинистой рубцовой ткани и качая головой. — Плоть Чогориса крепка, но эти органы предназначены для терран. Мы учимся, но на это нужно время.

Таму молча слушал, скрепя зубами из-за боли и отказываясь от анальгетиков. Вообще-то Джелджин говорил не ему. Немногие из настоящих боевых братьев обращались к юноше. О чем они могли говорить с шестнадцатилетним подростком, которого недавно забрали с пастбищ и который все еще удивлялся увиденному в монастыре? Таму сомневался, что они помнили собственные Вознесения. Он слышал, что воспоминания быстро угасали.

Теперь Таму почти восстановил силы. Он стоял на краю скал под крепостью Хум-Карта и вновь дышал полной грудью. Боль уже уменьшилась.

В пятидесяти метрах под ним, там, где растрескавшиеся камни крепости-монастыря встречали Алтак, начиналась равнина: поначалу холмистая, подобно песчаным дюнам, затем переходящая в режущую глаза плоскость вечной травы — сине-зеленой, блестящей, шелестящей от порывов ветра. Над головой раскинулось светлое ясное небо, залитое солнечным светом. На далеком горизонте Таму увидел бледно-желтую полосу гряды Улаава, едва заметную на границе мира.

Мальчик прищурился. Через год он получит имплантаты оккулоба, после чего его зрение будет соперничать с зоркостью беркутов, птиц-охотников, которые кружили высоко в небе. Из всех изменений это было одно из самых желанных. Он ждал тот день, когда окинет взором пустынные земли и разглядит каждую былинку так отчетливо, словно она будет из стали.

«Пока я завершен наполовину, — подумал он. — Полумальчик, полумужчина. Полумужчина, полубог. Незавершенный во всем».

Ему нравились эти контрастные сочетания. Они пригодятся ему при сочинении стихов, и это обрадует инструкторов, которым нравилось поощрять кандидатов в принятии одного из Благородных Увлечений. Большинство предпочитали охоту, некоторые хорчинскую каллиграфию. Только немногие обладали терпением для строгих, лаконичных форм стихов чи, и поэтому наставники всеми силами поддерживали Таму.

Полумальчик. Полумужчина. Полубог.

Раздались шаги, и он прислушался к их звуку. К нему по ступеням цитадели спускался Таргутай Есугэй. Таму повернул голову, глядя на засыпанные землей края возвышающегося над ним фундамента монастыря. На его вершине шелестели знамена — красный и золотой ханов, черный и серебряный Империума.

Есугэй медленно сошел вниз по широкой лестнице. Яркий солнечный свет отражался от его доспеха. Таму уважительно склонил голову и терпеливо ждал приближающегося задьин арга.

— Чувствуешь себя лучше? — спросил Есугэй, внимательно взглянув на него.

— Имплантат прижился, — ответил Таму.

— Мне сказали, ты был при смерти.

Таму усмехнулся.

— Я ускользнул от нее.

Есугэй улыбнулся в ответ. Он часто это делал. С тех пор как Таму забрали с Алтака и доставили в монастырь, улыбка Есугэя всегда была рядом с ним, появляясь на обветренной коже, цветом и твердостью походившей на кованую бронзу.

— Помню, как нашел тебя, — сказал Есугэй. — У тебя была рана на затылке, которая должна была убить тебя. И ты попытался сразиться со мной, как только тебе выпал шанс.

Таму, смутившись, опустил голову.

— Я не знал…

— Мне понравилось. Это навело меня на мысль, что я сделал правильный выбор, — улыбка Есугэя слегка потускнела. — Не стану притворяться и утверждать, что меня не огорчает ошибочный выбор.

Таму чувствовал себя неловко. Он очень мало помнил о том, что было до появления Есугэя, и ему не нравились напоминания о том времени.

Мальчик посмотрел на свои руки. Они были слишком велики, как и остальное тело. Оно уже соответствовало размерам взрослого мужчины и продолжало расти. Стимуляторы и ускорители роста, которые Таму принимал с пищей, сделали его мышцы узловатыми и вздувшимися. Порой он чувствовал себя нелепым из-за неуклюжих рук и ног и растущей плоти, как подкидыш, оставленный в степи умирать. В другие моменты — непобедимым, переполненным энергией и силой, страстно желая найти выход для нее.

— Мне предстоит долгий путь, — сказал Таму.

— Не думаю, что мы потеряем тебя. У меня предчувствие.

— На счет меня? — спросил Таму.

— Вселенной, — улыбнулся Есугэй. — Я никогда тебе не рассказывал о нем? Принципе малого изъяна.

Таму покачал головой.

— Нелепость, — пояснил Есугэй. — Я верю в том, что у каждой души есть изъян. Некоторые проявляют его рано и выживают. Другие — нет, и он увеличивается, пока не становится чудовищным. Чем величественнее душа, тем могущественнее чудовище. Так что лучше избавиться от изъяна сейчас.

Таму прищурился из-за светившего за спиной Есугэя солнца. Юноша не знал, был ли задьин арга серьезен.

— Значит, мне больше не нужно беспокоиться.

— Конечно же, нужно.

— А тебе, задьин арга?

— Мои изъяны были распознаны давно.

— А Хана?

Есугэй сурово посмотрел на мальчика.

— Он исключение из правил.

Они еще немного постояли вместе. Есугэй был приятным собеседником. Было странно воспринимать его тем, кем он был на самом деле: магистром Небесного Искусства, задьин арга невероятной силы. Аколиты шептали в коридорах монастыря, что Таргутай Есугэй убил больше всех в Легионе, за исключением самого Великого Хана.

Таму верил этому. Мягкий голос и сверкающие глаза на добродушном лице не вводили его в заблуждение. Есугэй был воплощением основных принципов Легиона: он убивал без злобы, страха и одержимости. Его положение не требовало от него проявлять интерес к выбранным им кандидатам, тем более из-за нужд крестового похода он часто покидал Чогорис. То, что Есугэй уделял своим подопечным столько внимания, преподало Таму урок, который он усвоил гораздо охотнее большинства других — воинам не было необходимости быть грубыми и жестокими дикарями.

— Скоро я уеду, — сказал Есугэй. — Не думаю, что вернусь до завершения твоего Вознесения, и к тому времени тебя больше не будут звать Таму.

— Куда ты отправляешься?

Есугэй посмотрел на бело-синее небо.

— Куда позовет война.