Этика перераспределения - Бертран Жувенель

ЭТИКА ПЕРЕРАСПРЕДЕЛЕНИЯ Лекция 1 Социалистический идеал Темой моих рассуждений будет главная проблема наших дней -перераспределение доходов. Процесс перераспределения Представления о влиянии политических решений на жизнь общества коренным образом изменились в течение жизни последнего поколения. Сегодня считается, что одна из наиболее естественных и важных функций государства состоит в перемещении доходов от богатых членов общества к бедным. "Постепенно вырос чрезвычайно сложный механизм" [J. E. Meade, Planning and the Price Mechanism (London, 1948), p.42] выплаты пособий, оказания бесплатных услуг, и продажи товаров и услуг ниже их стоимости. Этот механизм более обширен, чем огромный механизм государственных финансов, например, в области контроля ренты. Его целью обычно считается перераспределение доходов и, в особенности доходов богатых. Эти доходы истощаются прогрессивным налогообложением и, кроме того, уменьшаются из-за государственного контроля за размером ренты и дивидендов и реквизиции ценностей. Этот процесс начался в Англии ровно 40 лет назад, когда был принят бюджет Ллойд Джорджа на 1909--1910 год. Тогда был введен прогрессивный налог, и таким образом была оставлена идея о том, что равенство при налогообложении подразумевает пропорциональность. Этот же министр финансов впервые ввел субсидии работающим и пособия по болезни. Надо сказать, что "политика, направленная на более равномерное распределение доходов через систему государственных финансов" [U. K. Hicks, Public Finance (London, 1947), p. 146] и других средств, которая теперь воспринимается как нечто вполне естественное, возникла постепенно. Вначале она не замышлялась как нечто далеко идущее. Обстоятельства, прежде всего две мировые войны, рост социального напряжения, подкрепленный эмоциями, постепенно подвели общество к осознанию этической цели. В противоположность прежним, слишком "западным" идеалам, Запад быстро принимает принцип уравнивания доходов силами государства. Предмет исследования: этический аспект Сегодня ведется много споров вокруг того, что называют "Эффектом утраты стимула к труду при чрезмерном перераспределении". Как мы знаем из практики, обычно, хотя и далеко не всегда, работников стимулируют материальным вознаграждением, которое вырастает пропорционально их трудовым усилиям или даже прогрессивно по отношению к ним. Например, каждый дополнительный час работы может оплачиваться в полтора раза больше предыдущего. Ситуация, при которой каждое последующее трудовое усилие вознаграждается ниже предыдущего и одновременно, благодаря системе пособий, сокращается необходимое для поддержания жизни рабочее время, может замедлить темпы производства и экономического развития. Поэтому политика перераспределения подвергается суровой критике. Однако такая критика ведется с позиций практической целесообразности. Сегодняшние критики перераспределения не объявляют его нежелательным, его лишь называют неразумным, когда оно выходит за определенные пределы. Защитники теории перераспределения также не отрицают, что оно может стать опасным для экономического развития. Эта шумная полемика, которая сейчас чрезвычайно раздута, по существу является локальным конфликтом, не затрагивающим фундаментальных вопросов. Я предлагаю оставить в стороне это поле боя. Мы примем предпосылку, что перераспределение, как бы далеко оно ни зашло, не приводит к утрате трудового стимула и не снижает объемы и рост производства. Я делаю это допущение для того, чтобы акцентировать внимание на других аспектах перераспределения. Кому-то может показаться, что это допущение приводит к бессмысленности дальнейшей дискуссии. Мне могут возразить, что, если бы перераспределение не влияло на производство, надо было бы развить эту политику до логического конца -- полного равенства доходов. Это было бы хорошо и справедливо. Но так ли это? И если это так, то почему и до какого предела? Эти вопросы послужат отправной точкой моих рассуждений. Рассматривая перераспределение чисто с этической точки зрения, мы должны, прежде всего, четко различать социальный идеал равенства доходов и другие, эмоционально близкие, но логически с ним не связанные идеалы. Существует распространенное, но мало чем подкрепленное мнение, что различные идеалы общественного переустройства порождают друг друга. Это не так: перераспределение не является прямым следствием социализма или аграрного эгалитаризма. Мы существенно проясним вопрос, если остановимся на различиях между этими концепциями. Перераспределение земли Перераспределение земли было основным лозунгом общественной справедливости на протяжении тысячелетий. Мне могут заметить, что это верно только по отношению к далекому прошлому, когда сельское хозяйство было основной экономической деятельностью. Однако этот вопрос не утратил своей актуальности вплоть до настоящего времени. Разве первая мировая война не вызвала крупномасштабное перераспределение земли в Восточной Европе? Разве призыв к перераспределению земли не был основным лозунгом Ленина в России, хотя и использованным в целях совершенно другой революции? Не стоит забывать и то, что перераспределение земли в Восточной Пруссии было главным требованием конца Веймарской республики и что Брюнинг потерпел поражение во многом по той же причине, что и старший Гракх. Поэтому не стоит думать, что эта идея является археологической древностью. Она и сегодня актуальна, она волнует современную Италию (1949), и, как мы увидим в дальнейшем, причиной ее неувядаемости является то, что она опирается на основное нравственное чувство общественной морали. Смысл идеи состоит в том, что все люди должны быть поровну наделены природными ресурсами для производства продукта (т.е. для получения дохода) пропорционально затраченному труду. Об этом сказано в Библии. Первоначально земля должна быть поделена на участки (Числа 33:54), и всякое возникающее в дальнейшем неравенство должно устраняться в юбилейный год, когда каждый продавший землю свою восстанавливается в правах владения ею (Левит 25:28). Такое возвращение к первоначальному положению каждые 49 лет препятствует возникновению латифундий и восстанавливает равенство земельных наделов между семьями. Право неотчуждаемого наследования земли членами семьи было основополагающим в древнем индоевропейском обществе. Наряду с этим существовала практика частого передела земли. Таким образом, требования аграрных реформаторов, похоже, основаны на вековых традициях и обращены к древнему родовому чувству справедливости. Перераспределение земли и перераспределение доходов Перераспределение земли не тождественно перераспределению доходов. Сторонники аграрных реформ выступают не за уравнивание конечного продукта, а за равное обладание природными ресурсами, которые и обеспечат продуктом тех, кто ими пользуется. Это считается справедливым на том основании, что при исходном земельном равенстве неравенство в вознаграждении отразит разные трудовые усилия. Другими словами, здесь сведется к нулю влияние изначального неравенства капитала на получение неравных результатов. Сегодня идея об устранении влияния капитала на размер дохода не является архаичной. Она во все времена обсуждалась общественной мыслью. Когда Маркс сказал, что стоимость создается только трудом, он фактически принимал желаемое за действительное, пытаясь обосновать такое положение вещей, которое казалось ему естественно правильным. Совершенно очевидно, что основополагающей идеей классических экономистов была идея пропорционального вознаграждения на труд. Они стремились доказать, что такова природа системы совершенной конкуренции, а первоначальное распределение собственности всегда являлось для них раздражающим фактором.

Социалисты часто говорят, что сторонники аграрных реформ являются их предшественниками. Это неверно, но у тех и у других действительно есть одно общее стремление: они хотят устранить влияние неравного распределения собственности. Это, однако, не подразумевает какого-либо равенства доходов, даже при условии равного первоначального капитала. Доходы в любом случае будут подчиняться хорошо известным статистическим законам распределения. Если построить график, где на оси абсцисс -- величины доходов, а на оси ординат -- число экономических субъектов, получателей соответствующих доходов, мы получим хорошо известную колоколообразную кривую нормального распределения Гаусса. Однако, как отмечает проф. Пигу [A. C. Pigou, The Economics of Welfare (London, 1920), pp. 650--51 (1948 ed.)], эта кривая не будет ассиметричной, как это произошло бы в случае неравного изначального распределения собственности. Итак, принцип аграрных реформаторов -- это справедливое вознаграждение, а не равенство доходов. Уравнивание земельной собственности и уравнивание капиталов: сходства и различия Мы пришли к тому, что аграрный принцип, сформулированный в современных терминах, звучит как требование уравнивания объемов капитала. Однако это является обобщением, способным исказить истинный смысл исторических требований реформаторов. Они мыслили в терминах перераспределения земли и обычно были осторожны с включением в число объектов перераспределения таких элементов капитала (как мы бы назвали их сегодня), как инструменты или оборудование. Они были склонны исключать орудия труда, хотя, казалось бы, полное перераспределение ресурсов должно обеспечить строгое соответствие трудовых затрат и вознаграждения. Возможно, это было вызвано тем, что они усматривали существенную разницу между "природными ресурсами" и "капиталом". Земля (и природные ресурсы в целом) воспринималась как данная Богом всем людям, не для того, чтобы ею владели лишь избранные, тогда как орудия труда являются делом рук человеческих и могут на законном основании переходить от одного к другому. Надо сказать, что во многих примитивных обществах земля могла передаваться только вместе с каким-либо очень личным предметом, как будто таким образом ей передавались свойства личной собственности, хотя по своей природе она таковой не считалась. [Так, у древних веддахов владение земельной собственностью было представлено кремнем и огнивом, зубом или камнем, которые символизировали определенную личную собственность. Подобные отношения мы находим и в других примитивных обществах.] Итак, можно сказать, что аграрный эгалитаризм воплощает два принципа: 1) природные ресурсы не должны монополизироваться и 2) вознаграждение является справедливым только в том случае, если капитал изначально распределен поровну. В современном мире эти принципы не утратили своего значения. Первый совсем недавно был извлечен на свет Муссолини, когда он заявил о праве более бедных наций на равную долю мирового запаса природных ресурсов. Эта идея была подхвачена пропагандой и получила широкую поддержку, что говорит о том, что она глубоко укоренена в сознании масс. Более того, представление, что путь к социальной справедливости лежит через перераспределение капитала, является главной составляющей всех реформаторских схем, основанных на коллективистской программе. Они стремятся применить к современным обществам принципы аграрных реформаторов -- это то, за что выступает Честертон. Секрет практического достижения такого равенства пока не найден, но многочисленные попытки ["Демократия, владеющая собственностью"] свидетельствуют о том, что старая идея жива. Ее привлекательность, видимо, никогда не померкнет. Социализм как Город Братской Любви Общий смысл идей аграрных реформаторов можно выразить словами -"справедливое вознаграждение". Социализм же ставит более высокую цель, чем достижение простой справедливости. Он стремится установить новый порядок, основанный на братской любви. Социализм протестует не столько против несправедливости, вызванной непропорциональным распределением благ, и того, что вознаграждение не пропорционально трудовым затратам, социализм -- это эмоциональный протест/против общественных антагонизмов, против уродливых взаимоотношений людей. Теоретически, конечно, возможно минимизировать эти антагонизмы, сократив до минимума столкновения людских интересов. Так, решение, предлагаемое аграрными реформаторами, состоит в экономической независимости каждого владельца земли на его строго ограниченном участке, равном участку соседа. Но это невозможно осуществить в современном обществе, где интересы всех его членов тесно переплетены. Разрубить этот гордиев узел -- значит вернуться к менее цивилизованному общественному строю. Но есть и другое решение -- новое мировоззрение, позволяющее радостно воспринимать эту взаимозависимость. Экономический прогресс и разделение труда приводят к тому, что люди вынуждены служить друг другу во все возрастающем масштабе, и должны делать это "в обновлении духа" [Послание к римлянам 7:6], не так, как это делал "старый" человек, скупо соизмерявший объем своих услуг обществу с размерами получаемого вознаграждения, но как "новый" человек, находящий удовлетворение в благополучии ближнего своего. Эта концепция хорошо известна: это учение о законе и благодати апостола Павла, трансформированное Руссо. Руссо считал, что социальный прогресс усиливает антагонизмы: он будит в человеке стремления, и, когда человек оказывается в слишком тесной близости со своими товарищами, его любовь к себе превращается в злость на окружающих, так как он обнаруживает, что те либо недостаточно ему служат, либо препятствуют достижению его целей. Руссо предлагает свое решение этой проблемы, которое, по его мнению, должно быть использовано только как профилактическое, но не как лечебное средство в борьбе с общественными недугами. [См. "Essai sur la Politique de Rousseau" в предисловии к изданию "Du Contrat Social" (Geneva, 1946).] Оно состоит в том, чтобы человек перенес любовь с самого себя на окружающий его мир. Это -- центральная идея социалистической доктрины. Именно из учения Руссо социализм черпает веру в то, что общественные антагонизмы вызываются "объективными обстоятельствами" и что устранение этих обстоятельств приведет к устранению конфликтов. И социализм считает, что частная собственность является основным "обстоятельством", порождающим эти антагонизмы. Сначала порождается основной антагонизм между имущими и неимущими, а затем начинается борьба внутри класса собственников. Как преодолеть антагонизм между социалистическими целями и социалистическими средствами Таким образом, социалистическое решение проблемы состоит в разрушении частной собственности как таковой. Это должно уничтожить различия в положении людей и тем самым избавить общество от напряженности. Пролетариат, приобретя дух солидарности в борьбе с частной собственностью, одержав победу, включит в свои ряды остальных членов общества, пролетаризировавшихся в ходе этой борьбы. Социальные антагонизмы будут таким образом уничтожены, отпадет необходимость в существовании государственного аппарата подавления, который был вызван к жизни антагонизмами и должен был поддерживать гражданский мир в атмосфере всеобщей борьбы. Со временем этот аппарат подавления должен будет отмереть сам по себе. Тезис об отмирании государства -- один из фундаментальных в социалистическом учении, потому что основной целью социализма является ликвидация антагонизмов. Но этот тезис довольно основательно потрепали в политических дискуссиях. Некоторые проницательные критики социализма очень точно выбрали именно отмирание государства в качестве критерия успехов социализма, тем самым, вызывая досаду своих оппонентов. В пылу сражения упустили из виду тот факт, что государство должно отмереть как инструмент подавления и полицейских мер. И справедливости ради надо сказать, что факт расширения функций государства не доказывает неудачи социализма, а свидетельствует о сохранении и, более того, усилении его полицейских функций. Однако мы слишком хорошо знаем, что полицейские меры достигли своего максимального развития там, где произошло полное уничтожение частной собственности -- этот очевидный факт опровергает социалистическое учение. Совершенно ясно, что ликвидация частной собственности не покончила с антагонизмами и не привела к возникновению духа солидарности, что позволило бы обществу отказаться от полицейских мер. Так же ясно и то, что существующее чувство солидарности, похоже, во многом основано на недоверии и ненависти к другому обществу или к другим частям общества. Коллективистское государство во всем видит агрессивные происки иностранных государств, иногда даже приписывая их другим коллективистским государствам. Или, если процесс социализации в стране полностью не завершен, борьба идет против злобных представителей капитала, связанных с иностранными государствами. Итак, такая солидарность не является, как это первоначально замышлялось, солидарностью любви, это скорее солидарность борьбы, что явно противоречит основному устремлению социализма: "Плод же правды в мире сеется у тех, которые хранят мир" [Послание Иакова 3:18]. И все же не от всего в социалистическом идеале стоит отказываться. Мы действительно стремимся к чему-то большему, чем просто общество добрых соседей, которые не переставляют тайком межевые знаки, возвращают владельцу отбившуюся от стада овцу и не жаждут завладеть ослом соседа. И в самом деле, не стоит называть утопическим сообщество, основанное не на экономической независимости, а на братском распределении общественного продукта, общество, вдохновляемое искренним убеждением, что все люди -члены одной семьи. Внутреннее противоречие социализма Такое сообщество существует. Оно существует на протяжении веков, и мы можем наблюдать его сегодня в любой монашеской общине. Но следует заметить, что монастыри являются городами братской любви потому, что они изначально были созданы любовью к Богу. Там нет проблемы раздела материальных благ потому, что они с презрением отвергаются. Члены этого сообщества не стремятся обогатиться за счет других, но они и вообще не стремятся к обогащению. Их устремления направлены не на раздел материальных благ, которые всегда ограничены, а на Бога, который бесконечен. Короче говоря, они настолько едины не потому, что образуют социальное общество, а потому, что они -- часть сообщества мистического. Социализм стремится воспроизвести это единство, но без той веры, которая его порождает. Он стремится воссоздать братское распределение, но без презрения к мирским благам, без отрицания их значимости. Социализм не считает, что процесс потребления является несущественным и должен быть сведен к минимуму. Напротив, ему присуще фундаментальное убеждение современного общества, что необходимо получать все больше материальных благ в процессе покорения природы, а этот процесс, в свою очередь, считается самой благородной деятельностью человека. Социалистический идеал возникает в развитом экономическом обществе, и перенимает черты такого общества: благоговение перед предметами потребления, поощрение материальных потребностей и преклонение перед технократическим империализмом. Этическая привлекательность социализма состоит в том, что он не прибегает к постоянному использованию таких факторов, как личный интерес, стремление к материальным ценностям и эгоизм, играющих важную роль в экономической системе, которой социализм собирается прийти на смену. Но, поскольку социализм унаследовал от этого общества погоню за все возрастающим потреблением, он превратился в неоднородную систему, разрываемую внутренним противоречием. Если "больше товаров" -- это цель, к которой стремится общество, то почему для индивида эта цель должна быть презренной? Социализм страдает от двойственности в своем определении ценностей: если обогащение есть благо для общества, то почему оно не является благом для индивида? Если общество стремится к этому, то почему индивид не должен этого делать? Если страсть к обогащению губительна для индивида, то почему она благотворна для общества? Здесь даже на первый взгляд заметна непоследовательность, которая, по сути, является вопиющим противоречием. Далее, если главной целью общества является покорение природы и наслаждение ее дарами, не логично ли будет предположить, что эта цель должна определять и характерные черты такого общества? Разве общество формируется не в соответствии со своим главным устремлением, со своей конечной целью? Разве не вероятно, что многие непривлекательные черты общества внутренне связаны с его основной целью? И, может быть, их непривлекательность вызвана характером этой цели, так что, если на основе той же цели будет создано любое другое общество, в нем проявятся все те же черты, хотя возможно и в другом обличье. Можно провести аналогию между обществом, ориентированным на производство товаров и военным сообществом. То, что предназначено для войны, должно структурно соответствовать военным целям. Многие черты, присущие армейскому или военному сообществу, неприемлемы с точки зрения "хорошего общества". Но, пока целью является победа, военная иерархия и дисциплина необходимы, хотя, конечно, и могут функционировать с некоторыми поправками. Аналогично можно провести связь между структурой производительного общества и его целью. Очень многое подтверждает точку зрения, что лучшие устремления социализма были обречены, когда он принял главную цель современного общества, -- как это и предвидел Руссо. Померк социалистический идеал -- благородное этическое стремление к обществу, лишенному противоречий и превращенному в город братской любви. Меры, которые, как казалось, должны были привести к достижению этой цели, все еще провозглашаются, но осуществить их не удается. Теперь сами эти меры все усиленнее выдают за цели, или за средства построения, но уже не того "хорошего общества", которое виделось раньше, а общества, в котором целью постепенно становятся прежние средства ее достижения. Социализм как доктрина дезинтегрируется, и теперь составные части этого прежде стройного учения развиваются практически автономно и в целях, отличных от первоначального социалистического идеала. Сорель и Парето порадовались бы этому как наглядной иллюстрации к их теориям мифов. Перераспределение и позор бедности В настоящее время идеал честного вознаграждения и братской любви уступил место идеалу равного потребления. Он основан на двух убеждениях: первое, что необходимо избавиться от бедности и поэтому излишки одних членов общества должны быть пожертвованы на насущные потребности других, и второе, что неравенство средств у различных членов общества плохо само по себе и должно быть более или менее радикально устранено. Эти два убеждения логически не связаны. Первое основано непосредственно на христианской идее о братстве. Человек должен печься о ближних своих, он должен поступать как добрый самаритянин, его моральный долг -- помогать несчастным. Этот долг, в основном, хотя и не полностью, ложится на преуспевающих. [Требования Христа к богатым чрезвычайно строги. Необходимо отметить, что, когда он требует от богатого молодого человека все "раздать бедным", он не призывает бедных самим заняться распределением его богатств посредством налогов. Тогда как моральная значимость первого процесса очевидна, со вторым дело обстоит не так.] С другой стороны, нет очевидных доводов в пользу распространенного мнения, что справедливость предполагает равенство материальных условий. Справедливость означает соответствие. С точки зрения индивидуалиста, справедливость требует, чтобы личное вознаграждение было пропорционально индивидуальным усилиям, а с точки зрения социалиста, справедливость требует, чтобы личное вознаграждение было пропорционально получаемым обществом услугам. [Социалист, который имеется в виду здесь -- это не утопический социалист, озабоченный в основном установлением братства между людьми, а "органический" социалист, рассуждающий в терминах общества в целом.] Таким образом, логично будет отрицать как справедливый характер современного общества, так и утверждение, что путь к справедливости идет через равное распределение доходов. Сегодня, однако, стали называть "справедливым" все, что с эмоциональной точки зрения представляется желательным. Бедственное положение рабочего класса совершенно обоснованно привлекло к себе в XIX веке общественное внимание. Пренебрежительное отношение к человеческим потребностям рабочих вызывало возмущение. И тогда к отношениям между потребностями и ресурсами применили идею пропорциональности. Казалось несправедливым, как то, что одни имеют меньше прожиточного минимума, так и то, что другие получают гораздо больше. В ранней стадии развития теории перераспределения определяющим было первое чувство. Второе почти полностью стало преобладать на более позднем этапе. [В самом деле, существуют сторонники перераспределения, которых больше бы устроило урезывание доходов для их выравнивания, чем всеобщее повышение доходов при условии сохранения существующего неравенства.] На ранних стадиях развития теории перераспределения социалисты относились к ней с некоторым презрением: эта политика была в их глазах простым подкупом рабочего класса, попыткой увести его от высших целей социализма. Однако уже тогда были разбужены глубокие чувства. Людям трудно себе представить подавление частной собственности, того, чем все хотели бы обладать; но для человека естественно сравнивать свои условия жизни с условиями жизни других. Бедные с легкостью могут себе представить, на что бы они истратили богатство других, а богатые, если они однажды осознают положение бедных, начнут испытывать некоторые угрызения совести от своей роскоши. Во все времена были немногие избранные, которым внезапно открывался ужас бедности. Они начинали стыдиться собственной расточительности, раздавали свои богатства и смешивались с беднотой. Все известные такого рода случаи были связаны с религиозным опытом. Человек обращался к Богу, открыв для себя бедность, либо к бедным, открыв для себя Бога. В любом случае такая связь с Богом существовала и всегда подразумевала отказ от богатства как от зла. Однако в нашем веке чувство совсем иного рода овладело умами не только отдельных представителей, а практически всех членов ведущих классов. Общество, неумеренно гордящееся своим все возрастающим богатством, осознало, что среди изобилия бедность продолжает оставаться обычным явлением. Такое положение вызвало ряд действий, направленных на повышение жизненного уровня бедных. Если раньше открытие факта существования бедности и уверенность в невозможности ее искоренения приводили к протесту против богатых, то теперь глубоко укоренившееся почитание земных благ и осознание их могущества вызвали яростную атаку на бедность как таковую. Раньше богатство было позором перед лицом бедности, теперь бедность стала позором в глазах богатства. [Сравните современные заявления (см. у Бернарда Шоу "Я ненавижу бедных") с прежним отождествлением бедности со святостью.] Для среднего класса, задающего темп общественного развития и глубоко преданного идее прогресса, существование бедности было не только эмоционально, но и интеллектуально раздражающим фактором, так же, как существование зла для примитивного деиста. Искоренение нищеты должно было наглядно продемонстрировать возрастающую добродетельность цивилизации и возрастающее могущество человека. Таким образом, чувство милосердия и чувство гордости шли рука об руку. Подчеркивая роль гордости, мы не хотим преуменьшить значение милосердия. Бесспорно, в некоторые исторические моменты человеческие сердца внезапно смягчаются и происходят события подобного рода. Так, развитию теории перераспределения во многом способствовали эмоции. Как эти эмоции возникли в определенный исторический момент -- вопрос для историков, не относящийся прямо к нашей теме. Отождествление понятий: помощь и подъем жизненного уровня рабочего класса Следует, однако, отметить, что перераспределение кажется чем-то новым только в сравнении с прежней политикой и в связи с тем, что его начинает осуществлять государство. Само понятие общества предполагает заботу о тех, кто нуждается. Этот принцип справедлив для каждой семьи и для любого небольшого сообщества и фактически перестал осуществляться только несколько поколений назад из-за разрушения маль1х сообществ в ходе промышленной революции. Это привело к изоляции индивида, а новый "хозяин", которого он получил, не считал себя связанным с ним такими же узами, как "лорд" в прошлом. Характерно, что пиршества землевладельцев были праздниками для всех, тогда как потребление богатых новой эпохи -- крайне эгоистично. Более того, почти нет необходимости напоминать о том, что церковь во времена, когда она получала щедрые дары от власть имущих и богатых, была крупным центром перераспределения. Между этими старыми обычаями и эпохой общества благосостояния простираются "тяжелые времена", когда человек оставался наедине со своей нуждой. Нельзя сказать, что люди того времени были бесчувственными: они пылали состраданием к рабам и угнетенным народам, негодовали по поводу "болгарских зверств". Хочется сделать вывод, что человеческие симпатии получают в разные времена разные направления и бывают в чем-то ограничены в каждый конкретный момент. Однако забота о наименее благополучных, несомненно, не отсутствовала никогда, как об этом свидетельствуют Мальтус, Сисмонди и многие другие. В двадцатом веке никто не сделал более убедительного заявления о неправильности распределения, чем Джон Стюарт Милль. ["Поэтому если бы был выбор между коммунизмом со всеми его возможностями и настоящим (1852) состоянием общества со всеми его страданиями и несправедливостями; если институт частной собственности с необходимостью влечет за собой то обстоятельство, что продукт труда распределяется так, как мы сейчас это видим, -- в отношении почти обратном вложенному труду: наибольшая доля тому, кто вообще никогда не работал, следующая по величине доля тому, кто трудится чисто номинально, и так далее по нисходящей -- вознаграждение падает по мере увеличения тяжести работы, пока не доходит до того, что самый тяжелый и истощающий труд не всегда может обеспечить даже самое необходимое для жизни, -- если бы был выбор между таким положением и коммунизмом, то все большие и малые трудности коммунизма были бы пылинкой на весах." Mill, Principles of Political Economy, II, I, par. 3.] Однако считалось, что жизненный уровень "народа" будет повышаться по мере удешевления товаров, многообещающим примером чего служило удешевление соли и пряностей. ["Существуют некоторые товары, цены на которые в настоящее время очень низки даже для беднейших классов, например, соль, а также многие виды пряностей и дешевые лекарства. Сомнительно, что какое-либо снижение цен вызовет значительное повышение их потребления" Marshall, Principles, III, iv, 3. Эти товары были когда-то предметами роскоши, поэтому была не лишена оснований надежда на то, что и другие товары перейдут из категории тех, чье потребление эластично, в группу товаров с неэластичным потреблением, в группу тех товаров, которые достаточно дешевы, и поэтому снижение цены не вызывает значительного увеличения их потребления. Маршалл приводит пример сахара, который раньше входил в группу товаров с эластичным потреблением: "Не так давно сахар входил в эту группу товаров, но его цена в Англии упала настолько, что он относительно дешев даже для рабочего класса, и поэтому спрос на него неэластичен."] Удешевление капитала также должно было улучшить относительное положение рабочего. И, как свидетельствует американский опыт, вера в преимущества конкурентной экономики для "простого человека" была не лишена оснований. Но, возможно, здесь смешались два разных представления: первое, что изменение производительных сил более всего повлияет на положение "среднего" рабочего, и второе, что нет необходимости заботиться о неудачниках в "арьергарде". Такова инерция общественной мысли: пока упор делался на подъеме "среднего" уровня при помощи рыночных мер, не было желания заниматься обездоленными неудачниками (ср. отношение Американской Федерации Труда в первые годы Великой Депрессии); но, когда центром внимания стал арьергард, стало ясно, что положение средних слоев тоже надо улучшать при помощи политических мер. Помощь бедным, бесспорно, является долгом общества. Разрушение отношений добрососедства, исчезновение благотворительности со стороны аристократии, обнищание церкви привели к тому, что из-за отсутствия другого способного на это социального института эту функцию взяло на себя государство. Тем не менее, не очевидно, что политика перераспределения является лучшим средством для повышения "средних" доходов рабочих, эффективна ли она и не вступает ли в противоречие с другими законными целями общества. Проведенное выше различие довольно сложно для понимания. На практике эти две вещи смешиваются, и не всегда ясно, для какой цели работает огромный социальный механизм, запущенный в наше время, -- мы не всегда в состоянии понять это нами же созданное устройство. Когда сильно нуждающийся человек обеспечивается средствами к существованию через социальные программы, -будь это минимальное пособие по безработице или элементарная медицинская помощь, за которую он не смог бы сам заплатить, -- налицо простейшее проявление солидарности. И это не имеет отношения к перераспределению в том смысле, как мы его здесь понимаем. К перераспределению относится все, что освобождает индивида от тех затрат из собственного кармана, которые он мог бы сделать и сделал бы сам, все, что высвобождает часть его дохода, тем самым повышая этот доход. Семья, которая купила бы столько же продуктов по обычным ценам, но тратит намного меньше денег, покупая их по льготным ценам, человек все равно обратившийся бы к врачу, но получивший те же медицинские услуги бесплатно, ощущают, что их доходы возросли. Именно это мы и хотим обсудить. Как мы знаем, это касается не только бедных. В некоторых странах, особенно в Англии, все доходы повышаются, таким образом, и из большинства доходов производятся вычеты, чтобы финансировать это повышение. Влияние этих огромных удержаний и перераспределения на доходы -- очень сложный вопрос, и мы не готовы сейчас его обсуждать. Это намного сложнее, чем простое перераспределение от богатых к бедным. И все же оно в огромной степени поддерживается верой в справедливость перераспределения от богатых к бедным и в то, что в этом и состоит сущность всего процесса. На этом основном мотивационном убеждении мы бы и хотели остановиться подробнее. Неприлично высокий и неприлично низкий уровни жизни Рассмотрим перераспределение в его чистом виде, т. е. как изъятие части высоких доходов с целью повышения низких. Такая политика поддерживается определенным общественным отношением, и мы попытаемся выявить его некоторые ценностные критерии. Побуждение к перераспределению тесно связано с чувством стыда: позор, что так много людей должны жить в жестокой нужде, и не меньший позор, что многие ведут неподобающе богатый образ жизни, который кажется нескромным и даже неприличным. Таким образом, стремление к перераспределению в определенной мере связано с представлением о некотором минимальном уровне, ниже которого никто не должен опускаться. Высокие доходы также вызывают ощущение неприличия. Нам кажется, что образ жизни верхушки общества -- это бессмысленная трата богатств, которые могли бы обеспечить более насущные нужды. Это, если угодно, осуждение с помощью сравнения. Более того, существует определенный "образ жизни богачей", который, видимо, вызывает абсолютное осуждение. Расходы на ночные клубы, казино, скачки и т. д. никогда не воспринимаются нами с одобрением. Эти две оценки обычно сливаются в одно чувство, смысл которого можно выразить словами "хлеб вместо икры". Мы выступаем против пиршеств с икрой, когда другим недостает хлеба, и мы против пиршеств с икрой в принципе. Поэтому, когда присутствуют оба этих чувства -- относительное осуждение и абсолютное осуждение -- не остается сомнений в том, что перераспределение излишков является желательным. [Мысль о том, что более высокие доходы могут быть незаслуженными (см. цитату из Миля, приведенную выше), также жива. Это, конечно, связано с вышеупомянутым принципом справедливого вознаг