Нетерпеливые - Сергей Чекмаев

– Почему нет?..

И, правда, почему нет?

Парень стоял на коленях, плакал от счастья и смотрел Ему вслед. Мы подошли ближе, но он не заметил нас, он тер покрасневшие от слез глаза и повторял:

– Я люблю! Я люблю!

Следующим стал немолодой уже мужчина с седеющими висками. Аскетичный, строгий костюм, волевое лицо – человек, многое повидавший и знающий цену добру и злу, скорее всего учитель или воспитатель. Только вот глаза из-под черных в роговой оправе очков смотрят на удивление мечтательно…

Вячеслав Семенович никак не мог забыть этого момента. Да, конечно, он ругался с ними, он ставил двойки нерадивым, выгонял из класса, даже пару раз грозился сводить к директору, но вдруг… Утром он даже и не вспомнил, какой сегодня день. Да и, по чести, сказать, Вячеслав Семенович, уже давно перестал считать эту первую субботу октября за праздник. Это только первоклашки, еще не умеющие ненавидеть своих учителей, тащат в школу здоровенные букеты, а ему нечего и надеяться. Математику не любит никто.

Первый урок был у девятого «А», его девятого «А» – с начала прошлого года ему пришлось согласиться стать у них классным руководителем. Меж ними бывало всякое, однажды парни вымазали стул клеем, а-а… да что вспоминать!

Он все простил им. Разом. В тот момент, когда Аллочка Синицына, первая красавица (и стерва) класса неожиданно встретила его в дверях с огромным букетом роз. А все остальные «шалопаи», отмороженные, по-нынешней классификации, – все до единого, никто не опоздал, не «заболел», – встали и молча ждали пока он сядет. Раньше они никогда не делали ничего подобного.

Вячеслав Семенович проворчал: «Не думайте, что это спасет вас от контрольной!», изо всех сил стараясь сглотнуть подкравшийся к горлу предательский комок.

Он брел из школы домой привычным, сотни раз хоженым маршрутом и рассеяно улыбался. Наверное, теперь, когда никого нет рядом, можно себе признаться, что он любит их всех, этих хулиганов, непосед и двоечников. И ничего, старый хрыч, ты с этим не сделаешь!

Правда, прохожий? Ты, наверное, читаешь мои мысли, если умеешь так заговорщицки улыбаться…

Учитель обхватил руками Его ладонь, поднес к своим губам, потом что-то спросил, я не расслышал. Сын Человеческий кивнул, приглашающе указал рукой рядом с собой. Пожилой мазнул по нашей группе счастливым, светящимся от внутренней силы взглядом, и пошел рядом с Ним. Теперь вверх по улице они шли вдвоем.

– Что же, – «папа» Иммануил задумчиво потер лоб. – Похоже, Он нашел первого Ученика, а?

Лакушев криво усмехнулся, поправил:

– Апостола…

– Вроде того, Юрий, вроде того. Надеюсь, мы все знаем, сколько их будет? Ладно, прибавим шагу, они вот-вот свернут за угол!

У дальнего конца ограды притулилась маленькая тележка продавца «хот-догов». Мы часто бегали к нему – в запарке эксперимента как-то не получается поесть вовремя, а желудок склонен напоминать о себе в самый неподходящий момент.

Место здесь было не слишком бойкое, два-три раза в день примчатся эти яйцеголовые белохалатники из института с ворохом мятых купюр, да пацанва, возвращаясь из школы, прихватит пару сосисок. Вот и вся прибыль. Дерьмовое местечко! Рогозин сплюнул бы, если б в пересохшем горле – полдня без единого глотка пива! – осталась хоть капля слюны. То ли дело – у рынка! Да, тогда он торговал прилично, Наташка, мерзавка, была довольна, да и этой вертихвостке малолетней перепадало. Если б не те бритые уроды, стоял бы и сейчас! А так… Радуйся, что целым ушел. Скоты! Да знали б они… Впрочем, плевать им, мил-друг Рогозин, на все твои подвиги, на Сирию и Афган, на осколок под третьим ребром, на кровавый кашель по ночам. Ты для них – просто источник бабок. Пошерстили тебя – и радуйся, что живым остался!

Надо бы, конечно, собрать ребят, да только – кто отзовется? Все разбежались по своим хаткам, у всех свои дела, свои проблемы. Будут бормотать всякие отмазки, уставившись глазами в пол. Хрен с ними, сам справишься.

Наташке еще вздумалось взбрыкнуть позавчера. Ухожу, мол, нечего мне тут лучшие годы жизни на неудачника гробить. Так и сказала, скотина, словно не он выкупал ее у сутенера. Или, может, другой кто таскался с ней, обколотой шлюхой, по всем наркодиспансерам? Ничего, сегодня он ее поучит! Так поучит, что полгода сидеть не сможет, шалава!

А это что за парочка? Странные какие-то…

Сын Человеческий коснулся лба продавца. Я начал постепенно привыкать к виду мгновенно и навсегда возлюбивших людей, даже хотел было отвернуться, но Он вдруг отдернул руку, словно обжегшись. Что-то вспыхнуло на мгновение нестерпимо ярким, синеватым пламенем, и вот у тележки их осталось лишь двое – Он и Его ученик. Продавец, испепеленный прямо на наших глазах, превратился в горсть серого пепла, медленно оседающего на асфальт.

Мы все застыли, как пораженные громом, словно та, неведомая молния ударила в кого-то из нас.

Что случилось?

Папанов раздвинул передних, осторожным шагом подошел к тележке, опустился на колено. Когда он коснулся рукой пепельной кучки, признаться, меня передернуло.

– Холодный, – чуть дрожащим голосом констатировал «папа», его тоже проняло: какая бы ни была выдержка, невозможно спокойно смотреть, как на твоих глазах человек, только что живой, думающий, превращается в кучу пепла.

– Что скажете, Юрий?

Теолог пожал плечами, руки его нервно теребили застежку на лабораторном халате.

– Не знаю. Может, этот слишком много грешил?

– Не согласен с Вами. Тот пожилой, в очках, похожий на учителя, тоже, наверняка, не праведник. Да и паренек с плеером… Не-ет, Юрий, здесь что-то другое…

Дробный перестук подкованных ботинок прервал их разговор. К нашей группе бежали охранники Института – три здоровенных мордоворота с сержантом во главе.

– Что… здесь… случилось? – не успев отдышаться, набросился он на нас. – Я видел вспышку. Это был взрыв? Отвечайте!

– Погодите, сержант! – «Папа» поднялся с колен, охранники тут же вытянулись во фрунт, академика они явно уважали. – Погодите. Мы сами еще ничего не понимаем.

Две новые вспышки резанули по глазам, и все, как по команде, выскочили за угол. Сын Человеческий стоял у светофора, на переходе, ученик преданно смотрел Ему в глаза, а рядом оседали еще два пепельных облачка. Чуть поодаль испуганно пятился задом мрачноватого вида детина в спецовке дорожного рабочего.

Сын Человеческий быстрым шагом подошел к нему и, игнорируя неуклюжую попытку защититься, возложил ладонь на лоб.

Я мотнул головой, старясь прогнать наваждение и успокоить ослепленные близкой вспышкой глаза.

– Сержант! У вас есть оружие? – быстро спросил «папа».

– Да, – ошеломленно пробормотал тот, не в состоянии оторвать взгляда от трех пепельных кучек. – Да, есть. Штатное. По расписанию. Как положено.

– Усыпляющее? Парализующее? Резиновые пули?

– Парализующее. Три-пи-эм…

– Стреляйте!

– Что? – сержант уставился на Папанова. – К-куда?

Я чуть было не повторил его вопрос. За спиной тоже загомонили. «Папа» что-то понял, раньше всех нас. Только что?

И потом – стрелять в Него? Кто же на такое способен?

– Стреляйте, я приказываю! Ну! На поражение!

Я говорил – он производит впечатление. «Папе» невозможно отказать, даже когда он просит. А уж если начинает приказывать, да еще так безапелляционно…

Охранники нехотя достали оружие, подняли стволы на уровень глаз. Мне показалось, или тот, что в центре, действительно сделал все быстрее других?

– Огонь! Ну! – надрывался «папа».

Холодная вспышка разверзлась прямо передо мной. На какое-то время я ослеп, перед глазами прыгали цветные пятна. Слитный многоголосый вздох… Что там происходит?

– Чтоб я сдох!

Среднего охранника больше не было, легкий вечерний бриз играл его пеплом, закручивая в воздухе странные узоры.

Но оставшиеся уже успели нажать на курки. Я все видел собственными глазами, но так и не смог поверить. У правого охранника короткое скошенное дуло пистолета со звучным хлопком раскрылось, словно цветок, рукоять оружия раскалилась и покраснела, он выронил бесполезную уже железку на асфальт. Другой с безмерным удивлением смотрел на капсулу парализатора. Она выкатилась из дула, словно шарик в детском бильярде, упала, звонко подпрыгнула несколько раз и покатилась прочь.

Сержант с проклятиями раз за разом жал на курок, но внутри пистолета лишь что-то щелкало. Осечка. Осечка. Осечка.

Неожиданно Сын Человеческий простер к нам руку. У меня екнуло сердце и, думаю, не у меня одного. Голос, тот же Голос, что и в лаборатории, произнес:

«Не искушайте, Помощники».

«Папа» снова скомандовал:

– Сержант! Стреляйте!

Охранники испуганно уставились на него, потом на то, что еще совсем недавно было их товарищем. Второй охранник и сержант отбросили пистолеты в сторону брезгливым жестом, словно это была какая-то непристойность.