Орлица Кавказа (Книга 1) - Сулейман Рагимов

— А как ваши господа хорошие?

— У господ — счет копейка в копейку.

Так, за разговором, препираясь, гость с хозяином разъвьючили коня, сняли мешки и оттащили в угол.

Томас, положа руку на сердце, клялся, что задарма этот уголь не возьмет и мешки не опорожнит.

— Ладно, двойную цену с тебя сдеру! — весело отозвался Аллахверди. Умолк, прикидывая, как повести разговор о главном. Поглядел на сверток свой "пастушью дубину", прислоненную к стене. Томас прикусил губу. Смекнул, что тут дело вовсе не в угле. Он-то знал кое-что о связях гостя с Гачагом Наби. Да и сам, случалось, встречал-привечал гачагов, Хаджар принимал и провожал, честь по чести, выплескивая воду вослед[7]. Аллахверди не раз убеждался, что Томас умеет держать язык за зубами.

Молчали и хозяин, и гость, а потом кузнец, покосившись на "дубину", спросил:

— Слушай, Аллахверди, что это за здоровенная дубина?

— Возьмешь — поймешь.

— А чего ради ты ее как невесту нарядил?

— Чтобы "дубина" свою красу сохранила. — С этими словами Аллахверди закрыл ворота и задвинул, засов. Оглядев через изгородь дорогу, вернулся.

— Чего ты озираешься? Ты в доме у друга.

— Да я ничего… Дело требует осторожности.

— Чего, говорю, ворота запер? — Кузнец взял "дубину", развернул обмотку, и заблистала, заиграла в отблесках огня винтовка — айналы.

— Да это ж, никак, винтовка Наби!

— Не она, но пара ей.

— Откуда у тебя она взялась? Или, неровен час, с Наби беда стряслась?

— Цел и невредим.

— Как тебя прикажешь понимать?

— Это? Аманат[8].

— Аманат — свят.

— Знаю. Потому я с углем сюда явился. Кузнец отер вспотевший лоб.

— Гость, говорят, богом дарован. Но, по правде, если пронюхают, что у меня эта винтовка, лучшее — каземат, худшее — Сибирь!

— Похоже, струхнул, кузнец?

— Если голову жаль ради друга сложить, то и на плечах незачем носить.

— Что ж ты, кум, так побледнел?

— Как бы ни бледнел, за аманат будь спокоен. — Томас выпрямился. — Пропаду, а не подведу.

Аллахверди передал ему и одежду.

— Знаешь, Аллахверди, я вот как думаю: тот, кто поступится таким доверием, — последний сукин сын! — Кузнец сжал руку в кулак. — Ведь если в корень смотреть- ради кого Наби, сын Ало, в горы подался? А Хаджар в тюрьме томится? Ради нас, зангезурцев, мусульман, армян! То-то власть хвост поджала. С нами повежливее стала, уже и плетки свои не ^пускают в ход. И при женах, детях, как прежде, не изругают. К девушкам нашим теперь боятся приставать! А случится мне коня подковать — казаку ли, стражнику ли, — заплатят…

Аллахверди спросил:

— Скажи-ка, если вот сейчас казаки нагрянут, у тебя айналы обнаружат, как выкрутишься?

— У меня ж ворота заперты!

— А если оцепят?

— Коли зангезурская женщина в тюрьму угодила, то зангезурским мужчинам одно место — в бою.

— Верно, Томас, верно, — гость похлопал кузнеца по широкой спине. — Будь здоров.

И с этими словами он выглянул за дверь, проверил надежность стремянки, упиравшейся в раму чердачного проема.

— Ты что это, кум?

— Думаю, аманат надо бы понадежнее спрятать. Может, к сумеркам из Гёруса обернусь и заберу.

— А коня?

— Конь пока пусть здесь останется.

Томас проговорил, почесывая голову с уже редеющими волосами:

— Может, еще чем могу подсобить?

— Пока одно: держать аманат в целости и сохранности.

— Ну, это и бабе под силу. Я тебе о мужской помощи.

— Хранить аманат Наби — это и есть мужское дело.

— А если туго придется — можем кузницу на замок запереть и податься в горы.

— Я тоже было так подумал.

— Что ж не подался?

— Наби не велел.

— Почему ж? Разве Наби не хочет пополнения?

— Говорит, кто нам помогает, тот все равно что с нами в бой идет!

Глава шестая

Уверившись, что на кузнеца можно положиться, Аллахверди перекинул хурджин через плечо, отпер ворота и, пройдя через кривые тесные улочки, направился в Гёрус. Добрался до каземата, что расположен был на отшибе. И видит: власти живую стену вокруг каземата возвели. Казак к казаку, солдат к солдату, И птица не пролетит. Выходит, начальство зангезурское что-то учуяло, пронюхало… Понимало, что, хоть Хаджар в темнице, а Наби с удалым отрядом на воле. И тут гляди в оба. Рано ли, поздно ли, — жди заварухи! И тогда — кто кого. Либо Наби вызволит жену-подругу, ускачет, ищи-свищи, либо костьми ляжет вот у этих каменных стен. И потому шли донесения о Наби, как об очень опасном враге — от зангезурского начальника к гянджинскому генерал-губернатору, оттуда — в Тифлис, к кавказскому наместнику, а из Тифлиса — в Петербург, его императорскому величеству. И для вящей убедительности, число его вооруженных сторонников росло от донесения к донесению. Дескать, если не пресечь действия "кавказского Пугачева", то, чего доброго, поднимется весь Кавказ и империю потрясет невероятная смута. И потому посылались в эти края рота за ротой. Гёрус превращался в крепость. Отсюда в горы шли казачьи отряды, солдаты в серых шинелях. Перекрывали недоступные даже для джейранов проходы, блокировали горные тропы. Взоры всех сейчас были прикованы к гёрусскому каземату, все об этом думали, — и враги, и друзья, и та, и эта сторона. Аллахверди, давно уже всем сердцем преданный гачагам, отдавал себе отчет, какими жертвами чревата эта борьба не на живот, а на смерть. Он знал, на что идет. Знал и то, что, случись с Хаджар беда, каким это будет великим укором для него. Чего доброго, и в отряде дела разладятся. А врагу того и надо, выждет момент, передавит, перетопчет, перевешает; и сообщникам не поздоровится. И огласит дороги — от зангезурских гор до сибирской тайги звон кандалов. То-то будет веселье для господ-беков, ханов, есаулов, старост, лабазников и купцов. Алачики[9] подпалят, хибары порушат, голь, батраки кровавыми слезами изойдут. Если подумать, дело ведь вовсе не в одной Хаджар.

Аллахверди придирчиво проверяли на заставах и кордонах.

Однако в хурджине ничего подозрительного — хлеб да сыр. Отпускали.

Так и добрался до каземата.

Добраться — добрался, а как попасть туда? Казаки и солдаты строго следили за надзирателями и охранниками, следили за посетителями, навещавшими узников, кто таков, какого поля ягода.

Аллахверди, зная все это, держался как ни в чем не бывало, подошел к железным воротам, огляделся и вошел в сторожевую будку. Старший охранник смерил пришельца взглядом с ног до головы, будто не знаком.

— Чего тебе?

— Передачу принес.

— Кому?

— Лейсану Наджаф-оглы.

— Что-то ты зачастил к нему…

— Такой уж он уродился, обжора. Ему хоть целый хурджин еды принеси слопает в один присест.

— Тюрьма — не богадельня! — хрипло отрезал охранник. — Мы их сюда не на откорм взяли!

Аллахверди покашлял, в кармане бумажкой похрустел.

— Так как же мне быть, начальник?

— Съестное не возьмем. Обойдутся похлебкой. — Охранник надулся, захорохорился. — Поделом им, крамольникам, пусть подыхают. Ишь, против царя-батюшки вздумали пойти! Нет, чтоб сидеть тихо-смирно, молиться… И большинство, глядишь, басурмане, разбойники с большой дороги, головорезы. Грабят, измываются, вот есаула прикончили, привязали к конскому хвосту и волокли по горам.

Аллахверди положил широкую ладонь на плечо пузатого охранника.

— Ты-то цел-невредим…

— А мне чего бояться — в руках винтовка…

— И кругом сабли казацкие.

— Ну да, а как же, а знаешь, зачем их прислали? — охранник покачал головой. Жирные щеки затряслись. — Это все из-за этой вашей Хаджар. Говорят, скоро здесь такая каша заварится, не приведи господь…

— Да ну?

Покосился охранник в окно — рядом никого. А к деньгам от Аллахверди привык уже… И потому сбавил тон.

— Я-то что? Служу — башкой дорожу.

— Ну, тогда вот тебе за службу — пятерку.

— Какую службу?

— Хурджин передашь Лейсану. Охранник опасливо огляделся по сторонам.

— Это можно.

— Мне надо с ним и повидаться.

— Это еще зачем?

— Жена у него при смерти.

— Ну и пусть, — охранник, явно смягчившийся при упоминании о деньгах, потеребил усы. — Ничего с ней не случится.

— Я поклялся ей принести верную весть — тоска ее извела. Погляжу, как он тут — поправился, отощал или как…

— Не положено.

— Почему же, начальник?

— А ты не видишь, что кругом творится?

— Ты-то сам себе хозяин!

— Как сказать! Насквозь видят, с потрохами. Вчера вот хорунжий во все камеры заглянул, у Хаджар долго топтался.

— Ну и что он нашел?

— Ничего, вроде. Только вышел злой, головой качал: "Ну и дикари эти кавказцы!"

— Тебе бы тоже в такой час постоять за честь!