Роман с седовласым ловеласом - Хлоя Саммерс

невысоким баром и дорогим алкоголем в бутылках, аккуратно выстроенных на полках позади него. Сегодня вечером здесь не многолюдно, за исключением пары в углу, которая целуется и перешептывается, как будто у них медовый месяц, и мужчины с серебристыми волосами. Он сгорбился над стойкой, его большая рука сжимает бутылку пива, как будто его жизнь зависит от того, что находится на дне.

Я подтягиваю стул на противоположном конце стойки и заказываю бокал местного вина с двумя вишенками. Дома все в восторге от здешних вин с тех пор, как я забронировала поездку. Видимо, высота меняет вкус винограда. По крайней мере, мне так сказали.

Бармен, парень с хипстерской внешностью, с длинной бородой, закатанными рукавами и полотенцем, перекинутым через плечо, открывает пробку одной из бутылок и, достав один из бокалов под стойкой, наливает мне, не сводя с меня глаз.

— Откуда вы приехали?

— Нью-Йорк, — отвечаю я, поправляя очки и собирая волосы набок. По большей части я робкая, как черепаха в собачьей будке, но выпрямляю спину и делаю вид, что все наоборот. Я здесь на писательском ретрите с несколькими моими друзьями. Они все ещё прибывают.

— Житель Нью-Йорка, — говорит мужчина рядом со мной с тихим ворчанием в голосе. Он старше, судя по его коже, ему около сорока, хотя его волосы и борода почти полностью седые, так что я могу ошибаться.

— Ты тоже?

Он качает головой.

— Не-а. Родился и вырос в Тахо. Хотя в свое время я там выступал довольно часто. Как и ещё несколько человек в городе, но большинство из них — на севере штата.

— Что за шоу? Может быть, я тебя видела.

Он кивает в сторону сцены и делает еще один большой глоток пива, прежде чем встать со стула, проводя рукой по волосам.

— Когда-то я был в группе… «The Prisoners» (Прим. — Заключённые, пленники, узники), — он смеется. — Звучит гораздо более устрашающе, чем мы были. Я играл на гитаре. Ты…

— Типа, знаменитая рок-группа… «The Prisoners»? Настоящие Узники? — я внезапно начинаю говорить быстро и уверена, что звучу как идиотка, но не могу поверить, что смотрю на настоящую рок-звезду. — Мои родители постоянно слушали ваши песни, пока я росла, — я оглядываюсь на бармена широко раскрытыми глазами, задаваясь вопросом, улавливает ли он все это, но, похоже, его это не волнует. Возможно, он уже знал.

Седой мужчина поднимает брови и кивает с полуулыбкой на лице, направляясь к небольшой сцене рядом с баром.

— В Нью-Йорке, — говорит он, садясь на табуретку и наклоняясь к микрофону. Не могу поверить, что он будет петь. Я достаю телефон и делаю фотографию, чтобы отправить маме. Она сойдет с ума, когда узнает, что я в десяти футах от настоящего Узника!

— Ты слушаешь его музыку? — спрашивает бармен, протирая стаканы.

Я оглядываюсь на него на секунду:

— Немного, но в основном это была тема моих родителей. Ты?

Он протягивает руку:

— Джимми, кстати.

Я киваю и отвечаю рукопожатием:

— Кловер.

— Приятно познакомиться, Кловер. И отвечая на твой вопрос: я знал об «Узниках», но никогда не слушал их музыку. Пока Атлас не начал играть в баре несколько вечеров в неделю. Люди действительно любят его.

Атлас. Такое классное имя. Я возвращаю взгляд на сцену, где он играет тихую мелодию, песню, которая совсем не похожа на гранж-рок «The Prisoners». Она более безмятежна и почти гипнотическая. Я наблюдаю, как он двигает своими большими руками вверх и вниз по ладу гитары, его пальцы удерживают и отпускают проволочные струны, как машина, способная выполнять любые комбинации. Его голос не идеален, но я думаю, именно поэтому он звучит хорошо. Он скрипучий и грубый, как будто полощет гравий.

В кармане гудит телефон, отвлекая меня от сцены. Я надеюсь, что это моя мама, которая в восторге от моего текста, но это мой издатель. Мое сердце замирает. Я опаздываю на два срока и мне определенно не стоит забывать о моем ноутбуке. Фактически, я должна быть привязана к нему, пока мы говорим. Я извиняюсь перед Джимми, прежде чем проскользнуть в ближайшую кабинку, чтобы ответить на звонок.

— Привет, Миранда, — говорю я осторожно, надеясь, что она меня помилует.

— На каком месте ты с книгой о деревенской любви? Ты обещала мне кое-что к концу недели.

— Конец недели? Я думала, мы говорили о «конце месяца?» Я действительно думала, что мой срок — тридцатое число.

— Мы говорили о том, что ты закончишь к концу недели, — произносит она с улыбкой. — Ты должна мне пятьдесят тысяч слов.

Учитывая, что у меня всего две тысячи слов, написать пятьдесят будет непросто. Не говоря уже о том, что меня полностью заблокировали на несколько недель, а то и месяцев. Я имею в виду, сколько любовных историй вы можете написать, если никогда не были влюблены?

— Я знаю, что прошу многого, но, возможно, я смогу получить отсрочку. Как-нибудь до конца месяца, только по этому поводу…

— Ты просила продлить и последнюю книгу. Если мы снова задержимся, нам придется приостановить предварительные заказы. Это плохо скажется на продажах. Ты действительно хочешь это сделать? Я уверена, что не хочу этого. — Ее тон глубокий, неприукрашенный, расчетливый.

Я делаю паузу на мгновение, размышляя над тем, сколько смогу сделать за неделю. Я могла бы писать десять тысяч слов в день, если мне придется, но я не смогу проводить много времени со своими друзьями, людьми, ради которых я приехала сюда. Это, и даже если я буду писать по десять тысяч слов в день, я только потеряю время, а в итоге передам ей очень черновой вариант, который будет выглядеть ужасно с моей стороны.

— Это не будет идеально, — говорю я. — Но я могу передать тебе кое-что через семь дней.

Она вздыхает:

— Пять часов. Если опоздаешь хотя бы на минуту, мы будем смотреть на других авторов. Ты не единственная писательница в городе, Кловер.

Я уступаю и вешаю трубку, глубоко вдыхая воздух, прежде чем медленно выдохнуть. Ладно, ну… Я еще смогу завтра вечером поужинать с девочками, а потом мне придется запереться в