Мёртвое - Том Пиччирилли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это я, – подтвердил Джейкоб. – Приятно познакомиться. До свидания. – Он пошел бочком по торчащим из земли корням кленов, направляясь обратно к садовой дорожке. Далеко впереди продолжал прогуливаться кокер-спаниель.
– Стойте! Стойте! Мистер Омут!
Господь всемогущий, «мистер Омут». Он поморщился от звука собственного имени. Оно звучало так мелодраматически – как псевдоним, тут Джилл была права. Как так вышло, что никто в семье со времен капитана Тадеуша, лихого морячка-работорговца, и сделавшего эту дурную кличку фамилией, не образумился – и не перекрестился в нормального Смита, Джонса, ну или хотя бы Страмма? Почему глупая выходка предка дожила до этих дней?
Она подошла и схватила его за плечо жестким щипком. Сгребла хорошую горсть его плоти и развернула лицом к себе. Черт, она была сильна, эта дама; это жизнь с борцеватым мужиком так на ней сказалась?
– Послушайте! Как по мне, «Хирургия Когтя» – высший класс. Я еще неделю после прочтения не могла нормально заснуть, говорю вам как на духу. То, как написаны сцены с тем парнем на кровати, над которой висели ножи… или с тем чокнутым мальчишкой, что сунул голову в духовку, и его лицо просто растаяло… божечки, мне это потом еще долго в кошмарах снилось. Вы невероятно крутой.
Джейкоб улыбнулся, все гадая, кто же из ее детей загремит в тюрьму первым.
– Спасибо.
– Да не за что! За правду не благодарят!
Реальность отцовских слов навалилась на него – слов весомых и преисполненных смысла, живых и угрожающих, перекрывающих собственные мысли. Джейкоб потер темя – головная боль нарастала со скоростью лавины.
– Я думаю, вы почти так же хороши, как отец, – сказала она.
Его улыбка сделалась слегка натянутой, но он повторил так же радушно:
– Спасибо.
Она скрестила руки под грудью, невольно приподняв ее – странный приглашающий жест. Он мог представить себе ее лифчик, висящий над его кушеткой, следы от укусов и рубцы на животе и спине, столь ужасные в своих деталях. Желудок скрутило.
– Вы не возражаете, если я задам вам вопрос? – произнесла она.
– Слушайте, мне было приятно с вами поговорить, но я, пожалуй, пойду.
– Это важно для меня. Может, вы и не поймете насколько, но я просто хочу…
– Извините, уже поздно, правда. У меня много работы.
– Я не отниму у вас и минуты.
– Я…
– Прошу вас.
Ну конечно, она от него не отстанет. Ему ведь больше делать нечего, кроме как на чьи-то вопросы отвечать. Приятельское любопытство именно такого рода проявляли к нему репортеры, копы, психиатры – будто сплошь закадычные друзья, собирающиеся с ним за компанию посмотреть хоккей. Глядели на него, словно говоря: «Ну уж мне-то, дружище, ты все можешь рассказать». С одиннадцати лет он всюду натыкался на этот взгляд; но в том-то и крылась загвоздка, что ничегошеньки он им рассказать не мог, потому как сам не знал ни черта. Кто бы ему хоть что-то рассказал. Все жаждали подробностей, понукали обо всем распространяться в красках, если рисовать бойню – так уж с размахом. Врачи, редакторы, газетчики… и женщины, для которых сграбастать незнакомого мужчину за плечо – плевое дело. Все притворялись уверенными, наклоняясь с ухмылкой, чтобы спросить: «Что с ними случилось? Почему твоя сестра это сделала? Что ты видел? Почему ты жив? Куда она дела их головы?»
– Откуда вы черпаете свои идеи?
Он тихонько выдохнул, и его чуть не вырвало. Не от облегчения. Он заполучал свои идеи так же, как и все: будучи тем, кем был, задавая свои собственные вопросы. Именно это и следовало сказать, но слова не шли на язык. Глядя ей в глаза, он задавался вопросом, когда, черт возьми, буйный муженек зарежет ее, когда дети отвернутся от нее, когда какой-нибудь коп, любитель дешевых минетов, сочтет, что деньги недобросовестно отработаны, и разобьет ее лицо о приборную панель.
Мальчишка с глазами трупа повторил:
– Папа выбьет из нас все дерьмо. Нам нужно идти. Ну, скорее же!
– Потерпи еще минутку, дорогой.
– Нам крышка.
Джейкоб поверил малышу. Он отступил на несколько шагов, развернулся и быстро пошел прочь, лишенный почти всего, кроме нелепой потребности в бегстве; голоса вдруг вернулись снова, обрушившись на него после стольких лет. Абзацы папиных романов шли на ум с ходу, он помнил их наизусть. От книг под мышкой исходил жар, точно от каких-то живых существ – жар его слов, любящих, а может быть, проклинающих, которым стоило умереть точно так же, как и ему самому – десять лет назад.
Приближалась годовщина, и Джейкоб знал, что должен вернуться и узнать правду об этом мертвом враге, которого когда-то называли его семьей.
Глава 2
Они взывали к нему. Их зов никогда не ослабевал.
Сила их присутствия была особенно тяжела в последние минуты перед сном, но и утром, при пробуждении, он не менее отчетливо чувствовал их. В затылке отдавалось уже знакомое ощущение – первый позывной перед приливом кошмара, который вот-вот накроет с головой, да так скоро, что уже поздно барахтаться.
Из загробья они нашли себе дорогу в пористую реальность его снов. Слова, голоса, лица. Звуки, от которых его слух давно отвык: утренние приветствия, скрип отодвигаемых стульев, цоканье вилок по тарелкам, плеск кофе. Скрип инвалидной коляски, катящейся по ковру, и тихий голос сестры, напевавшей что-то в такт птичьему щебету за кухонным окном, – все это вернулось к нему.
Джейкоб материализовывался в этом кошмаре, исторгнутый в самый его эпицентр вспышкой неземного света, и все семейство поворачивалось на своих местах, чтобы получше его рассмотреть. Их дом на острове Стоунтроу поприветствовал его тусклыми отблесками столового серебра и ухмылкой отца, который хоть и находился прямо перед ним, как-то умудрялся быть еще и наверху, в своем рабочем кабинете, откуда несся перестук клавиш древнего портативного «Ундервуда» с выпавшими клавишами «К» и «Т». Этот бездушный механический стрекот, казалось, успокаивал мать, хоть она и поглядывала на лестницу с легким недовольством – когда уже папа спустится? Но он ведь и так был уже здесь – глядел на глупо улыбающегося в ожидании начала трапезы Джейкоба поверх тарелок, безо всякого выражения – без гнева, печали, прямо-таки лучащийся абсолют пустоты. Лик Айзека Омута сделался куда румянее, чем Джейкоб помнил, и в черных прядях на висках образовалась седина, до которой он в реальности так и не дожил.
Напольные часы в гостиной пробили восемь, и тут же белочки и птицы подняли шум на подоконнике. Джейкоб вздрогнул на
