Гвардеец - Дмитрий Дашко

— Поддерживать не банки, а реальных производителей. Все деньги, что вложат в банковскую сферу, либо заморозят на счетах, либо выведут за границу. До наших фабрик и заводов в итоге ничего не дойдет. Какие отрасли в настоящее время испытывают спад? Строительство, металлургия, автомобилестроение. Почему бы вместо того, чтобы опять надувать мыльный пузырь, не заняться системой госзаказов? Стране хорошие дороги нужны?

— А то, — усмехнулся таксист.

— Тогда зачем поить и кормить спекулянтов со всяких бирж? Делаем госзаказ миллиардов так на пятьдесят «зелени», включаем в него мосты, дороги и прочее. Еще на такую же сумму строим дома для бюджетников, вкладываем столько же в оборонку. Тогда начинает работать стройка, у нее возникают заказы — включается металлургия, машиностроители. Глядишь, и остальные отрасли подтянутся.

— Складно получается. Но ведь сами знаете — у нас вор на воре сидит и вором погоняет. С рубля половина на откаты уйдет.

— Это верно, — согласился я. — Сволочей возле кормушки у нас предостаточно. Сколько ни сажай, только прибавляется. А все почему? Потому что знают они — если адвокатам не удастся отмазать их от суда и следствия, то в лучшем случае припаяют им приговор года на два-три условно, а уж если посадят, так выпустят в скором времени за примерное поведение, еще и камеру дадут со всеми удобствами — телевизором, холодильником, микроволновой плитой и баром. Безнаказанность — она только развращает. Пора, пожалуй, у нас снова смертную казнь вводить. Поймали тебя с ладошками, на которых спецкраской отпечаталось слово «взятка», скрутили ручки и ножки и, помолясь, на расстрел утречком.

— Так ведь это… — запнулся шофер, — не боитесь, что снова тридцать седьмой год настанет?

— А чего я должен бояться? Нас этим тридцать седьмым годом как жупелом пугают, а собственно, что тогда было: одну обойму госчиновников пересажали и перестреляли, а другую на их место посадили. Только те товарищи, чьи задницы устроились в нагретых креслах, перед глазами имели наглядный пример — чего можно и чего, ну никак не стоит делать, ни при каких обстоятельствах. Не удивлюсь, если именно по этой причине мы победу в Великой Отечественной зубами у немцев вырвали.

— А простые люди? Они, что — не пострадали?

— Почему не пострадали?! Еще как пострадали. Только все это происходило и задолго до тридцать седьмого года, да и после него тоже. Однако у нас почему-то размахивают именно этим злосчастным годом, хотя проведи такого рода зачистку нашего госаппарата сегодня — вся страна бы в едином порыве рукоплескала.

— Пожалуй, что верно, — таксист надавил на тормоз. — С вас сто двадцать рублей.

Машина плавно остановилась. Надо же, не заметил, как приехали.

Офис Лёха снимал знатный, в здании еще сталинской постройки. Эх, умели же тогда на совесть строить — с колоннами, арками, лепниной. На века делали, чтобы потомки с гордостью взирали, дедами, отцами гордились. Посмотришь на эдакую красоту и монументальность: душа радуется, на возвышенное тянет. Не то, что хрущобы и современная панельно-кирпичная серость, заполонившая городские улицы, после смерти друга всех детей и физкультурников.

Если архитектура отражает дух эпохи, какое впечатление останется от наших, сляпанных из сэндвич-панелей торговых центров, ржавеющих палаток и унылых квадратиков жилых кварталов? Не будет ли стыдно за нас нашим детям?

Я расплатился с шофером, поднялся по ступенькам крыльца, толкнул покрытую светло-коричневым лаком массивную деревянную дверь, похожую на те, что ставили на старых станциях питерского метрополитена, сделал шаг и…

Темнота, страшная боль, непонятное состояние, будто гигантский пылесос засасывает меня в прожорливое чрево. Замигали огни как на взлетно-посадочной полосе. Много огней, таких ярких, что глаза не выдерживали света. Я пытался зажмуриться, но ничего не получалось. Обжигающий свет огней словно проник в черепную коробку, взрывая изнутри. Постепенно их размеры увеличились, они превратились в сплошной шар, похожий на лаву, извергающуюся из разбуженного вулкана.

— Ты в порядке? Что с тобой?

Кто-то громко и испуганно говорил, но это точно не я. Так. Попытаемся разобраться, что приключилось. Солнечный удар? Голову напекло или недоброжелатель в подъезде попался? Ничто так не прочищает мозги как бейсбольная бита. Не помню, где и когда прочитанная дурацкая шутка.

Я обнаружил, что лежу лицом книзу, на сырой земле, уткнувшись в прелые листья Не понял… Что за бардак, почему в солидном здании валяется сгнивший мусор? Это я не про себя, про листья.

Гнать уборщиков, как их там нынче — менеджеров клининг-сервиса метлой поганой. А, может, я на улице?

В пользу последнего говорит пение птичек над головой и покрытый короедами ствол дерева, не скажу какого — у меня по биологии четверки разве что по праздникам были. Дуб от березы отличу, ель от сосны тоже, а с остальной флорой путаюсь, причем сильно. Так, на чем остановился? Ага, на дереве, которое нахально торчит перед носом. Как говорил мой незабвенный преподаватель высшей математики, когда ему было лень «брать» интегралы, ибо этот «увлекательный» процесс мог занять полпары: «В результате элементарных преобразований, получаем…» После этих слов он смело писал на доске ответ.

Итак, в результате элементарных преобразований, получается, что я врезался в дерево. Железная логика. Только откуда оно взялось?

— Дитрих, как ты? — зазудел голос над ухом.

Я что, не один здесь болезный, еще и Дитрих какой-то имеется? Выходит, кроме меня тут еще и иностранцы появились. Странно, Леха вроде дел с забугорьем не вел. Хватит задавать вопросы, пора получать ответы.

Сразу подняться на ноги не удалось, путь к человеку прямоходящему лежал через стандартные детские четвереньки. Кто-то подхватил за плечи, помог распрямиться.

Я увидел взволнованное лицо молодого парнишки, совсем еще сопляка. Он смотрел на меня если не с ужасом, так с испугом точно.

— Дитрих, я думал, ты умер.

— Насчет Дитриха не знаю, а я вроде живой, — сказал я и едва не умер на самом деле.

Мало того, что мы стояли в лесу, так на нас двоих были клоунские прикиды: толстая непонятная хламида коричневого цвета с манжетами навыпуск, кожаные штаны вроде рокерских, заправленные в один из предметов женского гардероба — высоченные сапоги-ботфорты со шпорами. Голову паренька украшала шляпа с перьями. Другая, очевидно, принадлежала мне. Она валялась неподалеку в ворохе листьев.

Если бы Лёха меня увидел — даже не знаю, за кого бы принял. За педика или пациента славного заведения имени Кащенко.

Неподалеку стояла оседланная лошадь. Флегматично щипала травку, не обращая на нас ни малейшего внимания. Ну, хоть она, кажется, нормальная.

Ничего не понимаю. Предположим, я сплю, однако разве бывают сны такими детальными. Есть еще вариант — действительно, крыша поехала.

Мне довелось жить неподалеку от психоневрологического интерната, в котором мама работала бухгалтером. Психи преспокойно бродили, где заблагорассудится, бывали и у нас дома. Я тогда много чего насмотрелся. Один, по фамилии Камагин, изображал машину, держался руками за воображаемый руль, переключал передачи, крутил настройку «радиоприемника». Другой, какой-то казах с труднопроизносимой фамилией, перетаскивал тонны металлолома с места на место, мог за один присест выдуть литра три сладчайшего до слипания э… известной части организма чая.

Да нет, для сумасшедшего, мои мысли чересчур рациональные. Хотя, сбрасывать версию со счетов не буду. Попробую разобраться с помощью настойчивого молодого человека.

— Слушайте, юноша, скажите, кто вы, и что мы тут собственно делаем?

— Дитрих, не узнаешь меня?

Клянусь зарплатой за месяц, парень едва не заплакал. Какие мы чувствительные!

— Во-первых, я не Дитрих, во-вторых, мы с вами впервые видимся, молодой человек.

— Что я скажу тете Эльзе! — юноша всплеснул руками. — Неужели ты не помнишь меня, твоего кузена Карла.

Насколько помню, кузен — это двоюродный брат, и что знаю наверняка, никаких Карлов в нашем роду не водилось. Сергеи, Владимиры, Анатолии имеются, спорить не стану. Хотя, смутно припоминаю, как в детстве бабушка рассказывала семейное предание, больше похожее на сказку: мол, давние предки по ее линии когда-то переехали из Германии, постепенно обрусели, потеряли связь с бывшей родиной. Если это — правда, выходит в обе мировых войны одни мои родственники воевали с другими.

Нет, слишком невероятно. Произошло недоразумение, сейчас разберемся:

— Какого еще Карла?

— Барона… — начал он, но я ехидно прервал:

— Мюнхаузена, да?

— Да нет же, барона Карла фон Брауна, вашего кузена.

— Извини, парень, хочется считать себя бароном — считай на здоровье, только санитарам не рассказывай. Не знаком я ни с какими фон-баронами и знать их не хочу.