Канал - Владимир Дудченко

В общежитии института, которое иронично называли „Хилтоном“, выпускники, сбросив тесные, сшитые в талию, мундиры, заранее заготовленной водкой накоротко „обмыли“ лейтенантские звездочки и дипломы. Настроение у всех было приподнятое. Еще бы: позади пять (а у некоторых шесть) лет учебы с зубрежкой иностранной лексики, нудным конспектированием первоисточников классиков марксизма-ленинизма, изучением ТТХ боевой техники, решением тактических и оперативных учебных задач… В общем, прощай Волочаевская улица вместе с Танковым проездом! Восторг молодых лейтенантов омрачить, казалось, было невозможно ничем. Будущее им виделось только в розовом цвете. И неважно, кого куда распределили: в „десятку“, ГРУ, КГБ или куда-то еще…

В комнату общаги, где собрались арабисты, заглянул Николай Пестышев, выпускник персидского отделения, уже бывший старшина курса. Высокий, сухощавый с жесткими чертами лица, отслуживший срочную до института, и нещадно гонявший салаг-однокурсников в первые казарменные годы, Пестышев, несмотря на свой армейский авторитет и справедливость в служебных требованиях, даже теперь вызывал о себе сложные чувства. Его всегда уважали и… побаивались… Полещук мгновенно сунул бутылку с водкой под стол.

— Саша, да перестань ты дергаться! — обиженно произнес Пестышев, зайдя в комнату и углядев маневр Полещука. — Я уже не старшина, а такой же лейтенант, как и ты…

— Извини, Николай, привычка. До сих пор не могу забыть твой командный старшинский голос: „Курс, подъем! Выходи строиться на утреннюю зарядку! Форма одежды — с голым торсом! Слава Богу, не заставлял нас, как некоторые рыть ночью яму, а потом зарывать…“ Тебе налить?

— Еще спрашиваешь… Конечно, налей! — На обычно строгом лице Пестышева появилась улыбка. — Или бывшему старшине курса уже не положено?

Выпили. Пестышев подошел к раскрытому окну и выглянул на Танковый проезд.

— Сажин, это отсюда ты пустую бутылку швырнул? — Он повернулся к лейтенанту Виктору Сажину, в задумчивости сидевшему на койке. — Если б не провода, ни какому-нибудь полковнику, а целому начальнику парткомиссии было бы худо. Чуть на голову не упала…

— Ага, только виновного не нашли, — отозвался Витя. На его круглом лице засияла довольная улыбка. Слегка оттопыренные большие уши покраснели. — А не пойман — не вор.

Офицеры выпили еще по чуть-чуть, заводиться было нельзя — вечером лейтенантов ждал ресторан „Прага“, где заблаговременно заказали зал. А надо было еще пообщаться с родителями, а затем успеть переодеться. Времени на все про все — в обрез.

…В „Праге“ гуляли „по-гражданке“. Как ни хотелось молодым офицерам пощеголять в парадной форме, решили не „светиться“. Мало ли что. Вдруг кто-то переберет с алкоголем? И накроется заграница „медным тазом“, да еще с последующим откомандированием в какую-нибудь „тьмутаракань“ вроде туркменских Маров или Янгаджи. Эти учебные центры ПВО с дикой жарой, скорпионами и фалангами, мерзким мутным портвейном с сантиметровым осадком на дне бутылки, горьким отваром из верблюжьей колючки (от жажды) и многими другими „прелестями“ многие из нынешних выпускников уже проходили, бывая там в командировках, больше желания не было. Загреметь в ТуркВО легче легкого, а вот выбраться оттуда — ох, как тяжело. Улица Полторацкого в Марах, например, навевала определенные воспоминания, разные, но отнюдь не всегда веселые. Кто был — тот не забудет и неприветливые взгляды аксакалов-туркмен в черных лохматых папахах (некоторые старики еще помнили скорых на расправу конников Буденного во время Туркестанского рейда 1-й конной армии весной 1926 года — попробуй, покажи им руками на своем лице усы легендарного командарма!), и арыки, в которые сваливались набравшиеся до предела потомки бойцов Красной Армии, и грязные, если можно так сказать, квартиры, с не менее грязными местными девицами, между прочим, русскими. И море отвратительной водки и вина „типа портвейн“.

…Колонный зал „Праги“ подавлял своим великолепием: зеленые мраморные колонны, лепнина с позолотой, огромные хрустальные люстры, белоснежные накрахмаленные скатерти, серебро приборов… Туда-сюда с подносами носились вышколенные официанты в бабочках. Праздничный стол, по меркам „Праги“, был, конечно, небогатым: заказали — на сколько хватило первых лейтенантских денег. Все равно красота.

После нескольких рюмок, слегка захмелевшие лейтенанты ударились в воспоминания.

— А помнишь, как мы с тобой в самоволку махнули? — подсел к Полещуку его институтский приятель Игорь Базилевский. — Сначала на „ликерку“, а потом в клуб „Серпа и Молота“ в кино…

— Еще бы не помнить, Игорек. Я же тогда застрял на заборе, проколол железным штырем хромовый сапог, зацепился полой шинели. Потом водку из чайника пили в женской общаге „ликерки“, с девчонками разругались…

— Ага, хотели нас захомутать, — улыбнулся Игорь. — Эти… — Он захохотал. — Размечтались, дурехи! Как же, сейчас в койку и под венец! Вроде, куда нам деваться после их водяры из чайника? У нас же программа была…

— Да Бог с ними, Игорек! А фильм был классный — „Дамы и господа“, до сих пор помню… День рождения мой отметили…

Полещук и Базилевский чокнулись хрустальными рюмками и выпили. Полещук поглядел на своего товарища, и в который раз про себя удивился: „Почему при поступлении в институт светловолосому и голубоглазому Игорю дали арабский язык? Ведь у Базилевского чисто славянская физиономия. Ну, или скандинавская, на худой конец, если не принимать во внимание его обычный средний, а не двухметровый, рост. Впрочем, он не один такой на курсе. Вон, например, Серега Лякин — тоже ярко выраженный русак…“

— Базя, кстати, о самоволках. Поделись, как ты из Алжира в Париж слетал. Говорят, пиджачок вот этот клубный там прикупил. — Полещук прикоснулся рукой к вышитому на пиджаке Базилевского знаку неведомого французского клуба.

— Да, ерунда все это, Саня. Врут. Не было ничего подобного. — И Базилевский повернул голову в сторону начальника курса. Но тот сидел далеко в окружении выпускников, наперебой что-то ему говоривших, и слышать разговор не мог.

— Колись, колись, Базя. Дела-то прошлые. Как говорят арабы: „Ма фата — мата“ [„Что было — то прошло“ — араб. пословица] — Полещук потянулся за сигаретами.

— Ну, тебя на фиг. Я лично не летал. Умудрился слетать один из наших, старшекурсник, и пошли разговоры… Трепачи хреновы! Забудь, Саня.

Слова „помнишь, помнишь“ слышались на разных концах длинного стола. Вспоминали совсем недавние, мартовские события на острове Даманском, когда из-за вооруженной стычки наших погранцов с китайцами всех посадили на казарму в ожидании объявления боевой готовности. Все понимали, что вот-вот может разразиться война. Обошлось. Но никто не сомневался, что в этом году количество будущих китаистов в институте резко увеличится. Так в ВИИЯ было всегда: военно-политический спрос определял предложение по числу военных переводчиков конкретного иностранного языка.