Швейк во Второй мировой воине - Бертольд Брехт

Бретшнейдер (перебивает его). Если фюрер был почти убит, так это вы называете халатностью?

Швейк. "Почти" - это обманчивое слово, господин Бретшнейдер. В тысяча девятьсот тридцать восьмом году, когда наши милые друзья нас продали в Мюнхене, мы уже "почти" было воевали, но только "почти" - вот и остались на бобах. Еще в первую мировую войну Австрия "почти" победила Сербию, а Германия "почти" победила Францию. Нет, на "почти" далеко не уедешь.

Бретшнейдер. Продолжайте, продолжайте. Оч-чень любопытно. У вас интересные посетители, госпожа Копецка. Такие политически развитые.

Копецка. Посетители как посетители. Мы, трактирщики, стоим вне политики. А вас, господин Бретшнейдер, я попрошу не втравлять моих гостей в политические разговоры, которые кончаются для них в гестапо. Вам же, пан Швейк, я бы сказала: ты только уплати за пиво, а там сиди себе и болтай что хочешь. Но вы, пан Швейк, за свои две кружки уже достаточно наболтали.

Бретшнейдер. Мне кажется, если бы фюрер был убит, вы не сочли бы это большой потерей для протектората.

Швейк. Потерей это, конечно, было бы - отрицать не приходится. И даже огромной потерей. Гитлера не заменишь первым попавшимся дураком. Правда, многие его ругают, но это меня не удивляет.

Бретшнейдер (оживляясь, с надеждой). Что вы этим хотите...

Швейк. Как писал однажды редактор газеты "Нива и сад", великие мужи не в чести у простого народа. Он их не понимает и считает всю эту муру лишней, даже героизм. Маленький человек плевать хотел на великую эпоху. Он предпочитает посидеть в уютной компании и съесть гуляш на сон грядущий. Удивительно ли, что великий государственный муж, глядя на эту шатию-братию, аж трясется от злости: ему ведь просто до зарезу нужно, чтобы его народ, будь он неладен, вошел в историю и во все школьные хрестоматии. Великому человеку простой народ - все равно что гиря на ногах. Что ему народ? Это все равно как если бы вы подали на ужин Балоуну с его аппетитом одну-единственную охотничью сосиску! Нет, не хотел бы я слышать, как великие люди в своем кругу клянут нас на все корки.

Бретшнейдер. Вы что же, может быть, считаете, что немецкий народ ворчит, а не стоит как один человек за фюрера?

Копецка. Я прошу вас, господа, перемените тему. Полно вам, и так ведь живем в такое серьезное время.

Швейк (прихлебывая пиво). Немецкий народ стоит за фюрера, господин Бретшнейдер, отрицать не приходится. Как воскликнул рейхсмаршал Геринг: "Фюрера не сразу поймешь, он слишком велик!" А уж кому это знать, как не Герингу. (Доверительно.) Но все же поразительно, каких только палок они не вставляли в колеса Гитлеру, когда его озаряла одна из его великих идей. Я слыхал, что прошлой осенью он задумал построить здание протяжением от Лейпцига до Дрездена, храм в память о Германии, когда она погибнет в соответствии с другим великим планом, который он тоже уже разработал во всех деталях. А господа в министерствах начали качать головами и говорить, что это "слишком грандиозно", потому что у них нет ни на грош вкуса к непостижимому, которое только гений способен придумать, когда ему делать нечего. В мировую войну он завлек их только тем, что всегда говорил: ему нужен лишь город Данциг, а больше ни шиша, это его последняя мечта. А им-то уж, казалось бы, больно плевать - начальству да образованным генералам и директорам концернов: им, что ли, платить? А простой человек еще хуже. Когда ему сказано, что он должен умереть за что-нибудь великое, то ему это, изволите ли видеть, не подходит, он начинает привередничать, тычет ложкой в требуху и морщится. Это, конечно, возмущает фюрера, который прямо из кожи вон лезет, чтобы придумать для них что-нибудь небывалое и из ряда вон выходящее или хотя бы покорение мира. Хоть тресни, а больше, чем весь мир, покорить нельзя. Даже здесь есть свои пределы, как и во всем.

Бретшнейдер. Так вы, значит, утверждаете, что фюрер хочет покорить мир? А не то, что он защищает Германию от иудейских козней и плутократов?

Швейк. Напрасно вы так понимаете. У него ведь ничего плохого и в мыслях нет. Покорять мир - это для него столь же естественное дело, как для вас пить пиво. Раз это доставляет ему удовольствие, почему бы не попробовать. В общем - горе коварным британцам, больше мне нечего сказать.

Бретшнейдер (встает). И не требуется. Следуйте за мной в гестапо, там мы вам кое-что разъясним.

Копецка. Помилуйте, господин Бретшнейдер, господин Швейк говорил ведь совершенно невинные вещи, не ввергайте вы его в несчастье.

Швейк. Извините, я тут ни при чем, что меня арестовывают. С меня причитается за пару пива и стопку сливовицы. (Расплачивается и любезно обращается к Бретшнейдеру.) Прошу прощения, я прохожу в дверь впереди вас, чтобы вам удобней было меня охранять.

Швейк и Бретшнейдер уходят.

Балоун. Они его могут расстрелять.

Копецка. Выпейте рюмку сливовицы, пан Прохазка, а то вы трясетесь как осиновый лист.

Молодой Прохазка. Уж больно скоры они на расправу.

II

В главном управлении гестапо на Петчине. Швейк и Бретшнейдер перед шарфюрером

Людвигом Буллингером.

На заднем плане - эсэсовец.

Буллингер. Этот самый трактир "У чаши", видимо, теплое гнездышко подрывных элементов, не так ли?

Бретшнейдер (торопливо). Никак нет, господин шарфюрер. Хозяйка заведения Копецка на редкость порядочная женщина, политикой она не занимается; Швейк среди завсегдатаев - опасное исключение. Я уже с некоторых пор взял его на заметку.

На столе Буллингера звонит телефон. Буллингер снимает трубку, голос из

нее слышен через усилитель.

Голос. Опергруппа. Банкир Крушка говорит, что никак не высказывался о покушении, так как не мог прочесть о нем в газетах, поскольку его взяли еще накануне.

Буллингер. Это директор коммерческого банка? Тогда - десять ударов по заднице. (Швейку.) Вот, значит, ты каков! Сперва я задам тебе один вопросец. Если ты, свинья, не ответишь, то Мюллер-второй (показывает на эсэсовца) отведет тебя в подвал на предмет перевоспитания, ясно? Вопрос такой: склонен ты к запору или к поносу?

Швейк. Осмелюсь доложить, господин шарфюрер, я готов испражняться согласно вашему указанию.

Буллингер. Ответ правильный. Но ты сделал заявления, угрожающие безопасности Германской империи, ты назвал оборонительную войну, которую ведет фюрер, завоевательной, ты критиковал систему распределения продуктов питания и т. д. и т. п. Что ты скажешь в свое оправдание?

Швейк. Всего этого слишком много. Чрезмерность вредна для здоровья.

Буллингер (с иронией). Хорошо, что ты это понимаешь.

Швейк. Я все понимаю: строгость нужна, без строгости ничего не добьешься. Как говаривал наш фельдфебель в девяносто первом полку: "Ежели вас не пропесочить, вы сбросите штаны и станете лазать по деревьям!" - вот это самое я и сказал себе давеча, когда со мной стали скверно обращаться.

Буллингер. Ах, с тобой скверно обращались, подумать только!

Швейк. В камере. Господин эсэсовец вошел и стеганул меня разок кожаным ремнем по голове, а когда я застонал, он посветил мне в лицо и сказал: "Вышла ошибка, это не тот". И он пришел в такое бешенство из-за этой пустячной ошибки, что еще разок стеганул меня по спине. Это заложено в природе человека - человеку свойственно ошибаться до самой смерти.

Буллингер. Так-так. И ты подтверждаешь все, что здесь написано о твоих высказываниях? (Указывает на рапорт Бретшнейдера.)

Швейк. Если вы, ваше высокоблагородие, хотите, чтобы я подтвердил, я подтвержу, мне это не повредит. Но если вы мне скажете: "Швейк, ничего не подтверждайте", я буду изворачиваться, пока меня не разрежут на куски!

Буллингер (ревет). Заткни глотку! Увести!

Бретшнейдер ведет Швейка к дверям.

Швейк (вытягивая правую руку, громко). Да здравствует наш фюрер Адольф Гитлер. Мы выиграем войну!

Буллингер (в замешательстве). Ты спятил?

Швейк. Осмелюсь доложить, господин шарфюрер, так точно. Я ничем не могу себе помочь, меня, еще когда я в армии служил, освободили ввиду ненормальности. Военно-врачебная комиссия официально признала меня идиотом.

Буллингер. Бретшнейдер! Вы не замечали, что этот субъект не в себе?

Бретшнейдер (обиженным голосом). Господин шарфюрер, высказывания Швейка в трактире не были похожи на высказывания кретина! Знаете, ведь эти субъекты преподносят всяческие подлости в такой форме, что им ничего нельзя вменить в вину!

Буллингер. И вы думаете - все, что он здесь сейчас наговорил, высказано человеком в здравом уме и твердой памяти?

Бретшнейдер. Господин Буллингер, я и теперь придерживаюсь такого же мнения. Но если вы по каким-либо соображениям не хотите взять его, то я готов забрать его обратно. Только ведь и у нас, у агентов, время не краденое!

Буллингер. Бретшнейдер, мне кажется, вы вонючка!

Бретшнейдер. Господин шарфюрер, я не желаю слышать ничего подобного по своему адресу!

Буллингер. А я хотел бы, чтобы вы сами в этом признались, и вам станет легче. Согласитесь, что вы вонючка!