Ностальящее. Собрание наблюдений - Наталья Иванова

После кризиса, разразившегося 17 августа 1998 г., газеты, в том числе «Ъ», меньше писали о «новых русских», больше — о среднем классе. Однако результатом довольно-таки массированного муссирования стал вывод, что существование мидла (тоже новорусское газетное словцо) как такового вообще в жизни проблематично. Был ли мальчик-то?

Был ли мидл — или пригрезился?

«Средний класс… не погиб в катастрофе, ибо среднего класса не было», — пишет Я. Кротов в «Общей газете» № 37 за 1998 г. («Под сенью баобаба»), сравнивая настоящий средний класс западного общества, обладающий не только собственностью, но и серьезной общественной ответственностью, с безответственными, но неплохо оплачиваемыми — до кризиса! — обеспеченными соотечественниками.

На самом деле если средний класс в России мифичен, то «новые русские» — мифологичны и мифообразующи.

Гораздо реальнее оказались «новые бедные»: по одним подсчетам, их в России сегодня одна треть населения, по другим — две трети. Подсчеты разнятся в том числе и из-за того, что в них фиксируется — выплаты (зарплат, пенсий и т. п.) или имущество (дома, квартиры, автомобили).

«Новые бедные» тоже выработали за годы существования новой России свою эстетику — в частности, эстетику лозунга, эстетику митингов и демонстраций. Если «новые русские» в своем стиле жизни исповедуют закрытость, будь то закрытость мафии или закрытость клубной жизни, порой забавно пересекающиеся (пример — Марк Захаров, член Английского клуба, ежегодное членство в котором стоит несколько тысяч долларов, встречающий с букетом роз в аэропорту «бизнесмена» Таранцева, арестованного и затем отпущенного в Россию властями США), то «новые бедные», наоборот, исповедуют эстетику площади, открытой всем желающим присоединиться. Графомания лозунгов, обладающая особой энергетикой («Денег нету — Путина к ответу», «Наше фу МВФу»), соседствует со скучнейшими профсоюзными прописями вроде «Поднимем минимальную оплату труда до уровня прожиточного минимума, то есть достойную оплату рабочему человеку». Лидеры движений и партий, пытающиеся организовать «новых бедных» и направить их «праведный гнев» в единое русло, упорно мифологизируют со своей стороны «новых русских». Конспирология — «наука» о заговорах тайных и враждебных сил — пока побеждает логику.

Последней по времени и самой энергичной среди конспирологических стала антисемитская кампания, использовавшая наследие государственного антисемитизма наряду с разжиганием самой низменной ксенофобии. Образ «жида» (или «сиониста», в рядовом сознании — просто любого лица еврейского происхождения) мифологизируется СМИ типа «Завтра», «Русский порядок» и т. д. до образа многоглавого чудовища вроде Змея Горыныча, от которого может избавить только «русский богатырь», на чью роль подготовил свои телепробы «русский генерал» Альберт Макашов.

Эстетически митинги и демонстрации протестного толка лишены особой выстроенности Большого Стиля, характерных для советских парадов и демонстраций 30- х годов. В них нет ни общего замысла, ни сценария, ни специальных эффектов, хотя они как бы воссоединяют настоящее с незабвенным советским прошлым — через красный цвет, символику, образный видеоряд (портреты Сталина, реже — Ленина), слово, музыку (гимн и песни).

Но вернемся к «новым русским».

Газета «Коммерсантъ» продолжает, несмотря на все трудности, настойчиво формировать общее стилевое пространство, в котором должна воспроизводить элита. Непосредственно перед окончанием не столь удачного, если не катастрофичного, 1998 года газета опросила свой «ряд» (персонажей-читателей или читателей-персонажей) на предмет встречи Нового года. Вот один из «рядовых» ответов: «Новый год я обычно отмечаю с семьей и друзьями за пределами России. У нас трудно полностью отключиться от дел: постоянные звонки, заботы, — а там это проще. Вот и в этом году большая компания моих друзей с детьми отправится туда, где солнце, море и тепло. Честно говоря, я еще не выбрала, наверное, это будут Канары, Эмираты или остров Святого Маврикия. Видно, как всегда, решать буду в последний день. Я вообще существо теплолюбивое, очень плохо переношу холод. Даже не помню, когда в последний раз встречала Новый год на родине».

Эти слова принадлежат не просто «новой русской» из анекдота, а известному российскому политику, в недавнем прошлом депутату Госдумы, затем — полномочному министру, сейчас опять депутату и даже — вице-спикеру. Короче, Ирине Хакамаде. Еще короче, элите. Той самой, в которой «Коммерсантъ» отслеживает соединение «новорусского» с «политическим истеблишментом».

Гибрид удался.

Перелицовки

В начале ноября 1998 года, когда достигла пика предвыборная кампания в Законодательное собрание Санкт-Петербурга, в одном из выступлений — более чем нервных (политический и общественный стресс от убийства Галины Старовойтовой, не уменьшался, а возрастал) — в речи кандидата в депутаты поэта Виктора Кривулина прозвучало: «У нас, ленинградцев…».

История смены названий у города на Неве — в высшей степени примечательная, сюжетная. Вспомним эстрадную певицу, коей в конце «застойных» времен уже позволено было «петь Мандельштама», но она все-таки вынужденно заменяла мандельштамовский «Петербург» на «Ленинград».

Город апостола Петра стал городом Петра Великого, основателя северной столицы. Горожане говорили «Питер»: «Питер бока повытер». Еще в 1914 году было принято «патриотическое» решение царской еще властью — о переименовании города в Петроград… После смерти вождя Постановлением ЦИК город был переименован в Ленинград. В 1991 году в результате референдума городу было возвращено первое имя — Санкт-Петербург.

В дни своего юбилея в сокуровском фильме «Узел» Солженицын чрезвычайно иронически отозвался об этом «Санкт». Да и о «бурге» (или «бурхе», если точнее, по-голландски) — тоже. Он — за «Петроград»: «Тогда была бы и область Петроградской». Сейчас она называется Ленинградской. Город Санкт-Петербург, Ленинградская область… Чистый постмодерн.

А другие?

Куйбышев обратно переименован в Самару. Многочисленные города и поселки, названные именами революционных вождей, вернулись к своим первоначальным наименованиям.

Менялась не только карта — названия городов; менялись приоритеты.

Сталинград еще в хрущевское время был переименован в Волгоград. Однако уже в наше время, когда Волгоград вошел в «красное» кольцо, появилась возвратная идея, дебатируемая прокоммунистическим электоратом (и не только им, потому что есть и момент оппозиционности — идти наперекор властям, равнодушным к жизни людей самых «простых»): вернуть городу имя Сталина. Надвигается референдум. А что? Свободное дело свободных людей! Возникает, правда, вопрос: а почему бы не вернуться к первому наименованию города — Царицын?

Переименовываются не только города и земли; переименовываются площади, улицы, переулки. Советская идеологическая топонимика вытесняется новой/старой или старой/новой; попытки идентифицироваться со старой, дореволюционной Россией за счет «стирания» советского прошлого не всегда осмысленны — и не всегда успешны. Улице Гоголя в Питере возвращается ее старое название — Малая Морская, имя Чехова исчезло с одной из московских улиц, которой велением московских властей возвернуто название Малой Дмитровки, зато теперь именем «Чехов» на бывшей улице Чехова называется казино — вот бы Антон Павлович порадовался.

У нас нет общества защиты имени писателя и его героев — с ними обращаются как с «брэндом», маркой, которая всегда «хорошо идет»: плавучее казино «Валерий Брюсов», рестораны «Тургенев», «Дядя Ваня», «Княжна Мэри». Удивляюсь, что до сих пор нет игорного дома «Достоевский», — видимо, владельцы казино плохо учились в школе. А то бы точно использовали имечко! Есть идея открыть в Святогорье казино «Пиковая дама». Неплохо было бы назвать привокзальный ресторан «Анна Каренина», а ресторан в «Красной стреле» (пока, заметьте, не переименованной в «Белую» — видимо, не успели) — «Мышкин и Рогожин». Или «Настасья Филипповна». Еще не вечер…

В поселке Мичуринец по Киевской железной дороге попытались переименовать улицу Ленина во внеидеологическую Сиреневую — ничего не вышло; а в Переделкине до сих пор дом-музей Бориса Пастернака расположен по адресу «ул. Павленко». Да-да, того самого Павленко, который писал доносы на Мандельштама и, допущенный, через тайное окошечко следил за его, Мандельштама, допросами.

Волна переименований накрыла и учреждения.

Аббревиатура тайной полиции, как известно, изменилась — теперь место трех букв КГБ заняли три буквы ФСБ. Отреклась ли при этом организация (КГБ) от своего прошлого? Вопрос праздный: довольно пышно был отпразднован юбилей ЧК-ГПУ-НКВД-КГБ-ФСБ — восьмидесятилетие. Присутствовали на торжественном заседании (в здании на Лубянке, заметим) ветераны. Заслуженные. Отмеченные за отличную работу. Так что переименование зачастую носит чисто декоративный характер. Чтобы «общественное мнение» не возмущалось. Хотя, есть ли сегодня «общественное мнение», тоже отдельный вопрос.