Флоренция. Роман-путеводитель - Алексей Поликовский

Возможно, все это всего лишь зависело от количества нервных окончаний, создающих способность человека к восприятию. В прошлые века легко было иметь спокойный взгляд и сильные убеждения, ибо человек имел в себе огромный нервный запас. Слово было редким, проповедь постоянной, Бог несомненным, семья большой, труд тяжелым, жизнь неспешной. Теперь же – так Бражников рассуждал в своем внутреннем монологе, который не прекращался никогда – подключенность к разветвленной системе коммуникаций стала одним из важнейших понятий бытия. Все мы к чему-нибудь все время подключены. Миллионы людей живут, включив себя в телевизор, в фейсбук, в инстаграм, в твиттер. Девочки в московском метро сидят, опустив лица в экранчики смартфонов, молодые люди идут по улицам с наушником в ухе, женщина вечером выходит гулять с собачкой и айфоном, транслирующим диспут из студии, и сам он в Москве то и дело хватался за планшет, чтобы скользнуть пальцем по дисплею и быстро пробежать глазами посты людей в социальной сети, которых он никогда не видел, но почему-то считал для себя необходимым знать, что они думают. Болезнь века, чесотка какая-то. Человек прошлого имел внутреннее пространство, которое он мог годами и десятилетиями заполнять по своему усмотрению, человек современный, как упаковка ultrapac, заполняется под давлением в одну секунду.

Было ясное и прозрачное утро во Флоренции, прекрасное утро с высоким голубым небом и свежим воздухом, утро, обещавшее длинный, нескончаемый, наполненный впечатлениями день. Медленно шагая в многоголосой и многоязычной толпе, Бражников забывал себя-московского и становился новым, флорентийским. В его терминологии это называлось: «переподключить себя». Вырвать провод из одного гнезда и воткнуть в другое, исчезнуть из России и объявиться в Италии, забыть гнилой воздух болотца на Кулишках и вдохнуть весну на тосканских холмах. В первый день во Флоренции он с наслаждением подключал себя к воздушному миру мягко сияющих красок и таинственных лиц. Он уже давно заметил, что с некоторых картин в галерее Уффици на него с молчаливым намеком глядят люди, которых он как-то странно, сновидчески, но точно не во сне, где-то когда-то видел.

6

Это случилось в тот момент, когда Бражников шел мимо столиков ресторана, расставленных на площади у Duomo. Столики были пустые, под белыми скатертями. Неудивительно, был только двенадцатый час дня, время еще не обеденное, да и ресторан дорогой, как всегда бывают дорогими рестораны на площади у главной достопримечательности города. Налетел ветер и резко рванул концы скатертей. И вот тут он увидел, что не все столики пусты: за одним, дальним, у самой стены, сидела женщина с сигаретой в отставленной руке. Перед ней чашка кофе. С кончика сигареты стекала струйка дыма. В женщине было что-то невероятно четкое, это он ощутил сразу всей своей смятенной и неуверенной ни в чем душой: завораживали ее огромные глаза, а еще тонкая смуглая рука с сигаретой и стройные ноги, скрещенные под столом. Она была в белых туфлях на плоской подошве. День был ветреный, порыв ветра снова схватил и затрепал концы скатертей, но осторожно, с великим почтением, пошевелил пряди ее темных густых волос. Тут вдруг в глубине ее гривы, как в густом лесу, вспыхнул таинственный янтарный свет и мгновенно погас.

Он пристально и неотрывно смотрел на нее из-под широкого козырька своей модной бейсболки, забыв обо всем, на ходу, монотонно переставляя ноги. Смеющиеся, разговаривающие, фотографирующие люди заслоняли ее, он раздражался на них и обходил их. Лицо у нее круглое, почти детские щеки… Какая тонкая рука. Какие огромные глаза. Он вдруг почувствовал в этой женщине за столиком ресторана какую-то такую несвязанность с миром, от которой у него вдруг заныло сердце. Одинокая, почти потерянная в счастливом городе чудес и искусств, она смотрела мимо него своими огромными трагическими глазами и видела за его спиной что-то такое, чего он не видел, не предполагал, не знал. «Русская! Она русская!», – вдруг догадался и чуть не крикнул себе Бражников. Он медленно прошел мимо нее, в тридцати метрах от столиков ресторана, с печалью выходя из поля ее зрения, исчезая из ее жизни, удаляясь в шум и гам толпы, которая все прибывала и прибывала на площадь вокруг Duomo. Флорентийский день разгорался.

Глава вторая

Мазаччо. Изгнание из рая. 1424—1427. Капелла Бранкаччи церкви Санта-Мария-дель-Кармине. Флоренция

1

На следующее утро Бражников позавтракал в номере омлетом – Альбена перепутала, он просил яичницу! – и долго пил кофе, стоя с чашкой в руке у открытой створки окна. Воздухом итальянской весны хотелось дышать и дышать, словно вдох и выдох становились здесь занятием, не требующим никаких других занятий. Камелия опять роняла лепестки, но их почему-то не становилось на ветках меньше: еще одна загадка природы, или мироздания, или Господа, который безуспешно пытался подобными ребусами что-то подсказать человеку. В корзинке, поставленной на журнальный стол заботливой хозяйкой, лежали несколько маленьких эквадорских бананов и идеальное яблоко, не имевшее страны происхождения, ибо его родиной была Европа.

В одиннадцать он вышел из высоких дверей гостиницы на via dei Servi, прямую и длинную улицу, где когда-то в одном из домов – никто не знает, в каком именно – жил с матерью Томазо ди Гвиди, более известный как Мазаччо, или Мазила, художник, входящий в клуб тех, кто покинул мир в двадцать семь лет. Странно, но и отец Мазаччо умер тоже в двадцать семь. На что намекало это совпадение, одно из многих сотен удивительных совпадений и синхронизаций, которые Создатель ежедневно подсовывает под нос людям, прося или даже моля обратить их внимание? Здесь же, на via dei Servi, была мастерская, которую рассеянный художник, раздававший деньги всем, кто их просил, и забывавший требовать их назад, делил с другим художником, чье имя не сохранилось, да и работы тоже. А от Мазаччо сохранились плачущий Адам и рыдающая Ева, над которыми завис в левитации алый ангел с черным мечом, изгоняющий их из рая. Пальчиком левой руки ангел грозно и изящно указывает им: вон! Немыслимо прекрасен этот левитирующий ангел и больно смотреть на двух обнаженных людей. Но как же высоки ворота в рай и как же пуста пустыня…

В полдень Бражников в своей неизменной черной бейсболке с гербом нью-йоркских пожарных был у Santa Margherita dei Cherchi, где Данте впервые увидел Беатриче. Неподалеку, на вымощенной камнем маленькой площади, стояла фигура в истово-белом балахоне и с алебастровым лицом. Дантов нос с горбинкой был огромен. В длинной руке с широким, эффектно ниспадающим рукавом Дант держал листочки, скрепленные алой лентой. Поэт зычным голосом читал «Божественную комедию» стайке детей. Подняв лица, дети внимательно слушали. Темная арка вел в древнюю церковь. Бражников вошел. Церковь была маленькая, тесная, Дант был так близко от Беатриче, что должен был видеть слабый серебристый блеск ее гладких черных волос и узенький ремешок на тонкой талии. Правда, между ними – как между ним и той женщиной вчера, на площади, где гуляли люди и буянил ветер, почему-то подумал он – были другие люди, они заслоняли, загораживали, мешали. Он стоял под низким сводом, перед ним на сложенной из выпуклых камней стене висели стенды с фотографиями церковных мероприятий, у стены стояли сундуки и скамьи. Все как обычно. Цветная фотопечать в месте, где восемьсот лет назад случилась любовь. Когда Бражников вышел на улицу, то слева, прямо на него, в солнечном сиянии медленно и неотвратимо шла вчерашняя женщина, та самая, которую он видел за столиком ресторана на площади Duomo.

Он замер от неожиданности. Несколько мгновений он ничего не видел, кроме ее круглого лица с маленьким подбородком и огромных серых глаз. Она шла, чуть припадая на левую ногу, и смотрела ему в лицо трагическим взглядом. Как будто ей был открыт весь ужас жизни и вся ее немыслимая бесконечность и с этим ощущением она шла в одиночестве по весеннему, наполненному энергичными туристами городу. Ошарашенный ее явлением, зачарованный ее медленным проходом по узкой Casa di Dante, Бражников стоял как вкопанный на пороге церкви, которая больше походила на пещеру в стене, и смотрел ей вслед. Темные волосы лежали у нее на плечах, пряди буйно и живописно вились на концах, она была невысока ростом, ладно сложена, одета в белую куртку, джинсы и маленькие, почти детские кроссовки. Прогоняя наваждение, он тряхнул головой с такой силой, что его вечная бейсболка чуть не слетела на древние камни – и вернулся. Снова перед ним был Дант с алебастровым лицом и огромным крючковатым носом. Дробно и часто застучали монеты, щедрые дети бросали их артисту в картонную коробку. Что за явление, что происходит, откуда она взялась, кто она, эта женщина с медленной походкой, и почему он ее опять видит? Совпадение траекторий? Пересечение судеб? Неизвестный ему процесс, развивающийся сразу на трех небесах? Но почему? Что почему? И какая, черт возьми, разница, кто она и почему?, – раздражился этот долговязый на себя. Но было что-то сильное и неотвязное, что уже сидело в глубине его смутной, расплывчатой, растерянной души.