Планета Правда - Р Подольный

Обеденный перерыв еще не кончился, а взятые из дому бутерброды уже съедены, и в институтском коридоре толпятся все - от лаборантов до директора. И все они говорят. Это ужасно. Но меня оглушают и пугают не звуки, вернее, не одни звуки.

О чем только не думают эти странные люди! Их перепутанные мысли сбиваются в голове несчастного гостя в липкие клубки.

"У кого занять трешку?" "Эх, почему я раскопал не тот курган, а соседний!" "У Норы день рождения, а меня не пригласила... Позовет... или?" "Где Инка такое платье отхватила?.." "Еще четыре часа вкалывать" "Сергей Сергеевич хмурый ходит - на пенсию пора, да не хочется..." "Не болит ли у новенького сердце?"

А, это уж - про меня. Улыбаюсь, придаю себе бодрый вид, успокаиваю веселым взглядом - кого? Не разберешься в этой толчее.

Вот и дверь с нужным номером. Вхожу. Комната пуста. Ну да, все же в коридоре. Сажусь за тот из пяти столов, поверхность которого свободна от книг и бумаг.

Слегка облупленная дверь отгораживает меня от клубящихся в коридоре смерчей мысли и чувства. Низкая напряженность все-поля имеет в данном случае свои преимущества. Даже такое небольшое расстояние и такая ничтожная преграда дают возможность если не отключаться полностью от чужих забот, то хоть недолго подумать о своих собственных. Очень недолго.

Дверь открывается... Какое счастье, что синфянская эволюция не позаботилась о развитии мимики! Лицо мое умеет принимать лишь те выражения, которые мы успели освоить. Так что растерянным выглядеть я не могу. Только: вежливым, внимательным, серьезным. Да еще серьезным с легкой улыбкой на губах. Знакомлюсь, жму руки, слышу слова, принимаю мысли.

А потом меня втягивают в общий разговор. Сегодня защищает диссертацию сотрудник соседнего отдела. Мои новые знакомые не стесняются в выражениях.

- Компилятор.

- Если не плагиатор.

- Да нет. Просто бездарь.

Мысли... По значению они со словами не расходятся. Только намного резче и грубей. И на том спасибо. Говорят, пора идти. На ту самую защиту диссертации. Что же, пойдем.

Зал с возвышением, на котором стоит длинный стол. В зале сидят на стульях, соединенных планками, у стола - на обычных стульях. Рядом со столом - кафедра. За нею стоит маленький человечек с испуганным лицом. Читает текст, время от времени выходя с указкой к большой карте, висящей на стене.

Слушаю, ловлю мысли, разбираюсь в ситуации. Итак, люди за столом ученый совет. Это они решат, присуждать ли степень. Один член ученого совета - из моей комнаты. Тот, кто недавно сказал: "Просто бездарь." Его соседи... Я принимаю мысли: "Кто же всего этого этого не знает?.." "Повторяется молодой человек..." "Не сам же он получил эти цифры. Никогда не поверю..." "А вот Николай Васильевич просил помочь этому дурачку. Но- не могу..."

Отношение людей в зале недоброжелательно. И эта недоброжелательность растет с каждой минутой.

Маленький человечек кончил говорить. Присаживается у края стола, не выпуская из рук указки.

- Слово - объявляют, -предоставляется оппонентам.

Те выступают вяло и неуверенно- "с одной стороны, с другой стороны". Что-то мешает им говорить искренно, но и поддерживать человека они не расположены.

А он боится. Боится, что напомнят об одной малоизвестной статье, откуда взята - без ссылки - важная идея. Боится сравнения своей работы с какой-то диссертацией, защищенной на ту же тему пять лет назад в Ростове. Боится, боится, боится...

Судьба диссертации предрешена, и все это понимают, даже диссертант, лицо у него уже не испуганное, а обреченное.

Впервые я ощущаю, что разделяю чувства землян, что я, пусть на час, такой же, думаю так же. Это приятно. Очень.

- Кто из присутствующих хочет выступить?

Поднимаю руку.

Встаю. Говорю. То, чего он боится, именно то. Лицо человечка теперь нельзя назвать даже обреченным... Он уничтожен, стерт с лица земли, его нет - ни заседании, ни в институте, ни во Вселенной.

И тут на меня обрушивается из зала волна жалости. Жалости к человечку, которого на самом деле нет. За что его жалеют? Что изменилось?

Они же и так всё понимали, даже если не всё знали.

Растерявшись, обрываю выступление.

И тут же над залом поднимаются руки. Одна, другая, третья... Просят слова, настаивают, требуют. И - говорят!

Мой сосед по комнате, сказавший полтора часа назад о диссертанте "бездарь" и только что предвкушавший, как проголосует "против", бурно восхищается важностью темы, потом запинающимся голосом что-то бормочет о крупном вкладе. Бормочет и сердится на себя. И - на меня. На меня намного больше.

Потом выступают еще четверо. И каждый, запинаясь, хвалит диссертанта! Каждый лжет. И сам это понимает. И все вокруг тоже понимают. И принимают.

...Я опять в нашей рабочей комнате. Соседи на меня не смотрят. А я отключился, сделал так, что не различаю их мыслей,- и без того чересчур хорошо представляю себе, что они обо мне думают.

Дверь хлопнула - вошел член ученого совета.

- Эх вы! - сказал он мне.- Это надо же - я проголосовал "за". И еще одиннадцать человек. Ваша заслуга! Кто же не заступится, когда на его глазах о человека вытирают галоши? Удивительно другое: пятерым хватило стойкости подать голоса "против". Вот у кого сила воли! Завидую.

Все почему-то расплывается у меня перед глазами. Провожу по ним рукой. Она влажнеет. С недоуменьем смотрю на ладонь. Ах да! Здесь это называют слезами. Значит, жалость на Земле cильнее, чем гнев, милосердие важнее справедливости.

Достаю зеркальце, перед которым столько тренировался в мимике. Мои губы снова раздвинуты и изогнуты в улыбке - но совсем другой, чем та, безразлично-вежливая, выработанная трудом и терпением.

Лжецы,- думаю я.- Какие лжецы! - и смеюсь. Впервые в жизни. С удовольствием.

6

Теперь я был учителем. Одним из учителей. Да, моим коллегам трудно здесь работать. Особенно этому. До чего он боится своих учеников! У него буквально поджилки трясутся, пот проступает по всему телу в начале каждого урока. Он сжимает кулаки, всаживает ногти в ладони, сдерживает крик боли, стоит школьнику заговорить вызывающим тоном... Конечно, с точки зрения синфянина здешние дети представляют собой нечто ужасное. Да и могут ли существа, живущие в атмосфере лжи и лицемерия, быть другими? Но-испытывать подобные чувства к несозревшим разумным существам? Даже местная мораль, точнее, то, что заменяет ее у землян осуждает такое отношение к детям.

Я несколько раз заглядывал в душу этого "педагога" - и тут же отшатывался в ужасе. Но тут над одним из его учеников нависла угроза исключения. За проступок невероятный, в нормальном обществе невозможный, да и в этом-то - нестерпимый. И что же? Мой коллега перед педсоветом объявляет случившееся мелочью! И призывает продолжить воспитание "заблудшего" с опорой на его класс. Там ведь, оказывается, чудесный коллектив (а ведь он и во время выступления на педсовете вспоминал их лица со страхом...), совершенно замечательные дети!