Страна Печалия - Софронов Вячеслав

Дальше уже протопоп сам на Нижний выехал, дождался, когда его владыка соизволил принять, и пал ниц, о защите взыскивая. Тот выслушал речи его горестные, да, недолго думая велел ему собираться и ехать не куда-нибудь, а в саму Москву. Там как раз патриархом избрали земляка их, Никона, а тот бросил клич, дабы всякий желающий послужить ему церковный люд приезжал к патриаршему двору, где для всех работа по силам сыщется.

Так вот и оказался Аввакум при патриархе… Куда ж еще выше того? Сумел и его к себе расположить горячими речами и проповедями. И царю о нем стало известно, в число близких ему людей вошел, целования царской ручки удостоен был. После того и Архесу спокойнее стало, коль его подопечный на этакую высоту взлетел. Наставлял его больше по обязанности, для порядку, чем по необходимости. Решил было, обрел в сроднике своем праведника, а там, глядишь, и до вожделенного места в райских кущах и трубы серебряной рукой подать. Навеки покой на небесах обретет, и не придется ему больше земную службу нести, опекать грешников великих, перед небесным начальством за каждый их грех ответ держать.

Ан нет, пришел срок, и Аввакум усомнился в праведности патриаршей, обвинил того во всех смертных грехах, откололся от избранного кружка, с кем вчера еще дружбу водил, лобызался троекратно. Архес опомниться не успел, как вместе с подопечным своим едва под анафему не попал. Принялся, как в ранешные времена, вразумлять упрямого протопопа, нашептывать ему о смирении, страшными карами пужать. Только ничегошеньки не добился. Не пожелал протопоп, в собственную праведность уверовавший, слушать своего ангела, тем самым избрал судьбу изгнанничью, а на поклон к патриарху идти не пожелал. Сам царь за него перед Никоном слово замолвил, уговорил в Сибирь спровадить от греха подальше. В надежде на вразумление. Не он первый, не он последний, кого Сибирь уму-разуму учила, на путь праведный наставляла.

Вот и пришлось Архесу вместо кущей райских отправиться вслед за непокорным протопопом в страну Сибирию, землю языческую, крестом православным наспех освященную, где за каждой тучкой злые демоны скрываются, бросаются на него, норовя на землю грешную обрушить, в места гиблые завлечь…

Часть первая

АВВАКУМ НЕПОГРЕШИМЫЙ

В поте лица твоего будешь есть хлеб,

доколе не возвратишься в землю,

из которой ты взят;

ибо прах ты, и в прах возвратишься.

…Шестнадцатый век от Рождества Христова перевалил через свою вторую половину, когда царь Алексей Михайлович пригласил занять патриарший престол митрополита Новгородского Никона. Тот согласился на это далеко не сразу, а заставил царя и ближних бояр слегка поуговаривать его, и лишь потом принял главенство над Русской церковью, имея далеко идущие планы сделаться со временем Вселенским Патриархом и перенести свой престол не иначе как в Константинополь. Но для начала он решил привести в соответствие старые богослужебные книги и поменять два перста, используемые русскими людьми при изображении крестного знамения, на три.

Вот после этого и началась великая сумятица в Российском государстве, в результате которой многие видные пастыри церковные оказались в ссылке в местах, от Москвы весьма отдаленных. Были среди них и протопоп столичного Казанского собора Иван Неронов и Стефана Вонифатьев, не так давно пригласившие в Москву страстного проповедника и непримиримого борца с людскими пороками Аввакума Петрова, изгнанного до этого с прежних мест своего служения собственными прихожанами, не желавшими терпеть крутых мер, которыми он приводил их к христианскому смирению. Российская столица, куда издавна стекались непризнанные на родине пророки и провидцы, как и всех прочих, приняла и Аввакума. Служил он недолго в одном из главнейших столичных соборов, Казанском, откуда и был взят под стражу новым патриархом и заключен в темницу Спасо-Андроникова монастыря, а затем в сентябре 1653 года направлен в ссылку вместе со всем семейством в далекую Сибирь.

По решению царя местом жительства опального протопопа был определен главный сибирский город Тобольск, шел которому в ту пору всего лишь седьмой десяток лет. Чтоб добраться до него, предстояло проехать две с половиной тысячи верст и в лучшем случае лишь к Рождеству прибыть к месту своего нового жительства. Из-за осенней распутицы процессия их едва тащилась по непролазной грязи через Переяславль-Залесский, Ярославль, Вологду, а от Тотьмы мимо Великого Устюга до Соли Вычегодской водой на барках, а как выпал снег, то в Кайгороде пересели в сани, после чего дорога казалась уже не такой тряской.

Сопровождали их от самой Москвы патриарший пристав Климентий и два верховых казака. Но по дороге к ним присоединялись путники, направляющиеся в Сибирь по той или иной надобности. В результате их обоз тянулся чуть ли не на полверсты, и можно было подумать, что то едет знатный вельможа или боярин, а не опальный протопоп в сибирскую ссылку.

Путешествие проходило без особых приключений, но уже к концу первой недели у Аввакума, которому в ту пору шел тридцать третий годочек, от постоянной тряски не на шутку разболелась спина. И он обратился к приставу Климентию с просьбой остановиться хотя бы на день, чтоб немножко отлежаться и дать его больной спине недолгий покой. Но тот даже слушать не захотел, а буркнул что-то насчет того, что ему приказа на остановки дано не было и надобно успеть добраться в Тобольск хотя бы к Рождеству Христову.

Аввакум же в ответ не преминул помянуть патриарха Никона недобрым словом и заявил, что рано или поздно, но в Москву обязательно вернется и тогда выведет недруга своего на чистую воду, объяснив царю-батюшке всю неправду его. Климентий фыркнул и, зло сверкнув глазами на протопопа, лишь подхлестнул лошадей, бормоча себе под нос какие-то лишь ему понятные слова. Патриарший пристав, по его же признанию, вызвался заменить в дальней поездке положенного в таких случаях возницу, надеясь на двойную оплату, и теперь нещадно гнал лошадей, не обращая внимания ни на кочки, ни на ямы, беспрестанно попадающие на разбитой многочисленными обозами и одинокими путниками дороге.

Жену с детьми Аввакум пересадил в теплую кибитку, которую он выторговал с наступлением холодов у татар за смехотворную, по московским меркам, цену. В качестве возчика он нанял крещеного татарина, назвавшегося Сенькой, даже не поинтересовавшегося сколько ему заплатят. Самому же Аввакуму из-за тесноты пришлось перебраться в сани к Климентию, с которым их никак не брал совет, и они постоянно о чем-то спорили и препирались. Была бы рядом Марковна, она бы давно остановила мужа, найдя нужные в таких случаях слова, а без нее он постоянно срывался, считая, что наделен даром убеждения, а потому все его разговоры даже с малознакомыми людьми превращались если не в проповеди, то в нравоучения.

Его бывшие прихожане быстро нащупали слабое место у своего пастыря и частенько кто-либо из них, а то и целой группой дожидались Аввакума после службы и задавали какой-нибудь невинный с виду вопрос о постных днях или любви к ближнему, лишь бы начать разговор. Аввакум охотно отвечал, но, ответив, не успокаивался, а начинал приводить по памяти выдержки из Евангелия, которых знал множество, не замечая, как прихожане тихонько начинали хихикать, перемигиваться друг с дружкой, принимая его чуть ли не за блаженного.

Но он продолжал витийствовать, уносясь мыслями в далекую Палестину, где когда-то жили великие пророки, которым он беспрестанно пытался подражать. Через какое-то время прихожане, хорошо знавшие, что окончание проповеди не скоро дождутся, начинали потихоньку расходиться, и вскоре возле Аввакума не было уже ни единого человека, а он, увлекшись, все продолжал говорить, пока вдруг не замечал отсутствия слушателей и, страшно удивившись, шел домой, еще долго мысленно оставаясь в пустынной стране, давшей миру Спасителя.